Гомес Фариас, Валентин
| Валентин Гомес Фариас Valentín Gómez Farías<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1 апреля 1833 — 16 мая 1833 | |||
| Предшественник: | Мануэль Гомес Педраса | ||
| Преемник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| |||
| 3 июня 1833 — 18 июня 1833 | |||
| Предшественник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| Преемник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| |||
| 5 июля 1833 — 27 октября 1833 | |||
| Предшественник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| Преемник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| |||
| 16 декабря 1833 — 24 апреля 1834 | |||
| Предшественник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| Преемник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| |||
| 24 декабря 1846 — 21 марта 1847 | |||
| Предшественник: | Хосе Мариано Салас | ||
| Преемник: | Антонио Лопес де Санта-Анна | ||
| Рождение: | 14 февраля 1781 Гвадалахара, штат Халиско, Новая Испания | ||
| Смерть: | 5 июля 1858 (77 лет) Мехико, Мексика | ||
| Отец: | Хосе Лухардо Гомес де ла Вара | ||
| Мать: | Мария Хосефа Мартинес-и-Фариас | ||
| Супруга: | Исабель Лопес | ||
| Дети: | 6 (двое умерло в младенчестве) | ||
Валентин Гомес Фариас (исп. Valentín Gómez Farías, 14 февраля 1781, Гвадалахара — 5 июля 1858, Мехико) — мексиканский политик, пятикратно исполнявший обязанности президента Мексики. Одна из крупнейших мексиканских политических фигур своего времени.
Ранние годы
Валентин Гомес Фариас родился 14 февраля 1781 года в Гвадалахаре. Отец — коммерсант Хосе Лухардо Гомес де ла Вара, родившийся в Испании, мать — Мария Хосефа Мартинес-и-Фариас.
В 1800 году окончил семинарию в Гвадалахаре, где проникся революционными идеями. Затем изучал медицину в Университете Гвадалахары, который закончил в 1807 году[1]. После окончания университета получил возможность работать учителем в Агуаскальентес. В 1812 году был избран депутатом Кадисских кортесов, которые приняли Конституцию 1812 года. В 1821 году присоединился к Плану Игуалы, завершению Мексиканской войны за независимость[2] и был депутатом на первом конституционном конгрессе Мексики, провозгласившем императором Агустина I.
4 октября 1817 года женился на Исабель Лопес. У них было шестеро детей, но двое из них умерло в младенческом возрасте.
Политическая карьера
С 1825 по 1830 год Гомес Фариас был сенатором от штата Халиско, затем секретарём иностранных дел в правительстве президента Мануэля Гомеса Педрасы со 2 февраля по 31 марта 1833 года. Затем он был избран вице-президентом. В этом качестве он четырежды становился временным исполняющим обязанности президента на короткие сроки: с 1 апреля по 31 мая 1833, когда Гомес Педраса был смещён Конгрессом, с 3 по 18 июня, с 3 июля по 27 октября того же года, и с 15 декабря 1833 по 24 апреля 1834 года, в ходе перерывов в президентских сроках генерала Антонио Лопеса де Санта-Анны. В эти периоды либерал Гомес Фариас вынужден был иметь дело с консервативно настроенными и клерикальными кругами, находившимися в оппозиции к нему, а также с эпидемией холеры[3]. В свою бытность на посту президента Валентин Гомес Фариас способствовал ограничению прав церкви и её влияния на общество, а также развитию и реорганизации системы образования в Мексике, ведь в преподавательской среде тоже доминировали священники. Так, например, Университет Мехико, старейшее высшее учебное заведение в Северной Америке[4], был закрыт в 1833 году, поскольку его преподавательский штат составляли преимущественно церковнослужители. Именно во время президентства Гомеса Фариаса в 1833 году к нему обратились представители скотоводов Техаса (бывшего в тот момент частью Мексики) с прошением отменить запрет на иммиграцию в Техас переселенцев англосаксонского происхождения, а также позволить им организовать местную администрацию. Гомес Фариас отверг прошение, а доставившего его делегата, Стивена Остина, заключил в тюрьму, откуда последнего освободил Санта-Анна, снова заступив на пост президента[5]. В 1835 году началась Техасская революция, закончившаяся в конечном счёте присоединением Техаса к США. Одним из главных действующих лиц революции был Остин.
Политика Гомеса Фариаса во время его президентства в начале 1834 года вызвала такое недовольство консерваторов, что Санта-Анна произвёл государственный переворот, отстранив его от власти, выслав из страны и распустив Конгресс. В 1838 году он вернулся и присоединился к восстанию генерала Хосе де Урреа против Санта-Анны. Восстание потерпело поражение, и Гомес Фариас вынужден был бежать в США[6]. В 1845 году, когда американская армия вторглась на территорию Мексики, он вернулся в Мексику. 6 декабря 1846 года был формально восстановлен мексиканский Конгресс. 24 декабря 1846 Гомес Фариас был назначен вице-президентом при президенте Антонио де Санта-Анна, и, так как Санта-Анна взял на себя командование войсками, он остался выполнять обязанности президента. Снова оказавшись на посту президента, Гомес Фариас убедил реформистов, что война должна быть оплачена средствами, принадлежащими церкви. Это вызвало восстание в Мехико[7]. После этого Санта-Анна, вернувшись с фронта, сместил Гомеса Фариаса с поста президента. Позже, уже в качестве депутата, Гомес Фариас противился заключению мирного договора с США, по которому Мексика потеряла Техас, Калифорнию, Юту и Неваду[8].
В 1852 году он баллотировался на пост президента, но потерпел поражение. В 1853 году Санта-Анна вернулся и захватил власть на короткий период, известный как «диктатура Санта-Анны». В 1855 году Гомес Фариас был избран президентом Хунты Представителей Плана Аютлы, направленного на свержение диктатуры Санта-Анны. В 1856 году он был избран в Конгресс от штата Халиско, и вскоре после этого был избран президентом Конгресса. Именно этот Конгресс принял новую мексиканскую конституцию в 1857 году.
Последние годы
Валентин Гомес Фариас умер 5 июля 1858 года. Католическая церковь отказала в похоронах по церковному обряду, и он был похоронен во дворе дома своей дочери в Микскоаке. В июле 1933 года, его прах был перенесён в Ротонду выдающихся деятелей, в которой покоится прах людей, внесших значительный вклад в историю Мексики.
Напишите отзыв о статье "Гомес Фариас, Валентин"
Примечания
- ↑ [rotonda.segob.gob.mx/P37t.html Rotonda de las personas ilustres](недоступная ссылка — история). Segob.
- ↑ MEJÍA ZÚÑIGA, Raúl (1981) Valentín Gómez Farías, hombre de México, 1781—1858, México, ed.Fondo de Cultura Económica, ISBN 978-968-16-0999-3 p.79
- ↑ Mejía Zúñiga, Raúl Цит. соч. p.175
- ↑ Основанный Карлом I специальным королевским указом от 15 сентября 1551 года
- ↑ El Colegio de México (2009) Historia general de México, versión 2000 (cap. X) «Los primeros tropiezos», Josefina Zoraida Vázquez, (cap. XI) «El liberalismo militante», Lilia Díaz; México, ed.El Colegio de México, Centro de Estudios Históricos, ISBN 968-12-0969-9, p.572
- ↑ VALADÉS, José C, et al (1994) Orígenes de la República Mexicana: la aurora constitucional, México, ed.Universidad Nacional Autónoma de México, ISBN 978-968-36-3320-0 p.337-355
- ↑ Valadés, José Цит, соч. p.405-408
- ↑ Valadés, José Цит. Соч. p.437-438
Ссылки
- [www.tshaonline.org/handbook/online/articles/fgo06 Биография Гомес Фариаса на сайте The Handbook of Texas Online] (англ.)
Отрывок, характеризующий Гомес Фариас, Валентин
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
