Гомилетика

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Гомиле́тика (омиле́тика; др.-греч. ὁμιλητική, 'омилэтикэ́ — искусство беседы) — церковно-богословская наука, излагающая правила церковного красноречия или проповедничества.





Происхождение слова

Родственными слову «гомилетика» являются такие древнегреческие слова, как ὁμιλητής (‛омилэтэ́с — собеседник, слушатель, ученик) и ὁμιλία (‛омили́я или гомили́я — беседа, учение, но также сообщество, сожительство, обращение, собрание). Звук придыхания ('), с которого начинаются все эти слова, не имеет аналога в русском языке (имеется аналог в белорусском и украинском), произносится как что-то среднее между «г» и «х». При переводе на русский язык звук произносится тремя способами: «о» (опуская придыхание), «хо» или «го». Отсюда — гомилетика, хомилетика или омилетика.

Предмет гомилетики

Гомилетика — это учение о церковном проповедничестве. Оно тесно связано с пастырским служением. В число обязанностей, которые получает пастырь при вступлении в должность, входит наставление своих прихожан в вероучительных истинах. Эта учительская обязанность пастыря и является предметом гомилетики.

Ещё, гомилетика рассматривает проповедь в форме речи к народу, то есть в форме ораторской речи. Это учение излагает условия, которые делают проповедь действенным словом. Кроме того, гомилетика объясняет проповеднику, как, когда и при каких обстоятельствах применять эти условия, и ещё учит разумно пользоваться ими, чтобы проповедь достигала своего назначения.

Третье название гомилетики — пастырское богословие, — происходит от того, что она представляет собой один из его разделов. Гомилетику наряду с другими богословскими дисциплинами преподают в духовных учебных заведениях.

Напишите отзыв о статье "Гомилетика"

Литература

Ссылки

  • [www.bogoslov.ru/text/293268.html Гомилетика] на портале Богослов.Ru


Отрывок, характеризующий Гомилетика

Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.