Гомилия

Гоми́лия (греч. ὁμιλία — «общество, общение, беседа», от ὁμός — «равный, подобный» и ἴλη — «группа, небольшое общество») — аналитико-экзегетическая форма проповеди, содержащая истолкование прочитанных мест Священного Писания. Является наиболее древней формой проповеди, введена в употребление Оригеном; древнейшая сохранившаяся гомилия принадлежит Клименту, епископу римскому. Беседы встречаются в гомилетическом наследии большинства как восточных, так и западных Отцов Церкви.

Истоки подобной «беседы» восходят к ветхозаветному субботнему богослужению, содержавшему как обязательный элемент чтение и истолкование прочитанных отрывков. В такой форме гомилия практиковалась Иисусом (Мф. 13:54; Лк. 4:16-21 и др.) и апостолом Павлом (Деян. 20:7-11).

Эволюция

Первоначально термин обозначал речь в собрании, «беседу со многими». По мере хронологического развития толкование термина претерпело несколько изменений:

1. Древнейший (апостольских времен) вид христианской храмовой проповеди, преимущественно речи тех пастырей-пресвитеров, которые не получили школьного образования, но, глубоко уверовав в истины христианства, излагали и объясняли их языком безыскусственным и простым, представлявшим прямую противоположность так называемому слову (λόγος) — ораторски-искусственной форме проповеди (см. Гомилетика).
2. После того, как древняя Церковь сформировала стандарт чина литургии с обязательным чтением в известном порядке священных книг Нового Завета, этим термином стали называть беседы пастырей на литургии, следовавшие непосредственно за прочтением Св. Писания и обязательно содержавшие в себе истолкование прочитанных мест — так называемых перикоп. Иногда, кроме перикоп, за литургиею в последовательном ряде гомилий объяснялись и целые книги Священного Писания, не только Нового, но и Ветхого Завета, глава за главой, стих за стихом. Прототипом этого рода гомилий послужила беседа Иисуса Христа в назаретской синагоге (ср. Лк. 4:16-2).

Текст

Первоначально гомилия представляла собой последовательное (стих за стихом) истолкование отрывка из Священного Писания, прочитанного после богослужения. В современной практике в ней может анализироваться и небиблейский текст (например, богослужебный).

В отличие от слова и поучения гомилия не имеет ясно сформулированной темы (ею является собственно истолковываемый фрагмент текста). Этот же текст обуславливает и метод гомилии: отличие от тематических форм проповеди в ней преобладает не синтез, а анализ (как логическая операция). Жанру характерно отсутствие четко выраженной собственной структуры, которое проистекает из тесной связи с текстом Священного Писания. Это диктует построение классической гомилии, которая создается последовательностью стихов комментируемого фрагмента, или перикопы). Избранный текст сначала разбивается на части (стихи), а затем по этим частям анализируется (истолковывается).

Характерной чертой гомилии является также доступность содержания широкому кругу слушателей, общедоступность предлагаемых толкований, что отличает её от научных экзегетических трактатов.

Свт. Василий Великий. «Гомилия на Святое Рождество Христово»:

1. Давайте почтим молчанием первое, особенное, Рождество Христово, свойственное Его Божеству. Более того, давайте положим себе за правило вообще не исследовать и не любопытствовать об этом с помощью наших понятий. Ибо что может вообразить себе ум там, где не были посредниками ни время, ни век, где образ не представим, где не было никакого зрителя и где нет никого, кто мог бы рассказать [об этом]? Или как язык поможет разумению? Но был Отец, и Сын родился. Не спрашивай: когда? но просто оставь в стороне сам вопрос. Не исследуй, как [это было]? Ибо сам ответ невозможен. Ведь вопрос "когда" относится ко времени, а вопрос "как" неизбежно ведет к тому, чтобы представлять себе рождение телесным образом. Я могу представить доказательства из Св. Писания, что [Сын рождается] как Сияние от Славы (Евр 1:3) или как Образ от Первообраза. Но поскольку такой ответ не позволяет тебе любопытствовать своими помыслами, я обращаю твое внимание на неизреченность этого представления и признаю, что образ Божественного Рождения непостижим для мысли и невыразим в человеческих словах (...).

Авторы

Древнейшей сохранившейся до наших дней гомилией признается т. н. «Второе послание Климента, епископа Римского, к коринфянам» из 12 глав (обнаружена в 1875 г., издана Вриеннием под заголовком «послание», так как во многих списках была разослана из Рима в другие церкви. Ориген в форме гомилий истолковал почти все Писание (сохранилось свыше 200) и узаконил своим примером этот тип проповеди на долгое время.

Разработка жанра в христианском мире осуществлялась по мере совершенствования методов толкования Св. Писания. Экзегетическая гомилия (экзегеза) достигла расцвета в III—VI вв. в творчестве Оригена, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского, Августина, Иеронима, папы Григория I Великого. Лучшими представителями жанра экзегетической гомилии на Востоке IV века являются Василий Великий и особенно Иоанн Златоуст (от которого до нас дошло более 800 гомилий, впрочем, часто подобные произведения приписывались его авторству для придания им бо́льшего авторитета. Златоуст довел этот тип проповеди до высшего совершенства. На Западе главными представителями жанра в патриотический период служат Гиларий Пуатьерский, Блаженный Августин и св. Григорий Великий..

В V веке появились первые собрания гомилий — гомилиарии (homiliarium). В VII—VIII вв. на Западе проповедническая деятельность стала переживать упадок, и в 782 году император Карл Великий, который желал её возродить, приказал составить сборник лучших древних гомилий, чтобы они служили образцами для создания новых. В XIII веке году гомилия была вытеснена тематической проповедью, строившейся в соответствии с правилами логики и риторики.

В Средние века в Европе жанр стал известен под новым именем — постилла (postilla, то есть беседа, сказанная post illа verba Scripturae Sacrae — после оных [прочитанных на литургии] слов Св. Писания). Знаменитые средневековые постилляторы: святой Бонавентура и Николай де Лира. Под названием постилла гомилии продолжали там сохраняться и в Новое время — Лютер использовал термин Postillen в отношении своих гомилий. Кроме того, во Франции в средние века гомилия называлась проной (prone).

Отрывок, характеризующий Гомилия

Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.