Гомосексуальность в Древнем мире

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Гомосексуальность в древнем мире. Настоящая статья рассматривает период времени до 600 г. н. э., отраженный в письменных источниках. Этнография первобытных народов рассматривается в другой статье. Различные формы сексуальных отношений между лицами одного пола нашли отражение практически во всех существующих письменных традициях.





Ближний Восток

Египет

Согласно некоторым[каким?] ученым, древнейшие упоминания о гомосексуальных отношениях встречаются в Древнем Египте. «Первой однополой парой» называют живших при фараоне пятой династии Ниусерра египтян Хнумхотепа и Нианххнума.

Согласно 125-й главе Книги Мертвых, мужеложество считалось 27-м из 42 грехов, в несовершении которых должен был оправдываться древний египтянин перед судом богов[1].

В повести времени Нового царства «Тяжба Гора и Сета» рассказывается, как эти боги некогда спорили за царскую власть. Сет пригласил Гора к себе домой и изнасиловал его. На этом основании Сет утверждал: «Пусть отдадут мне сан правителя, ибо, что касается Гора, который присутствует здесь, то я выполнил работу мужчины по отношению к нему»[2]. Однако благодаря коварной хитрости Исиды Сету не удалось доказать факт изнасилования, и он проиграл дело[3]. Иногда здесь видят насмешку над богами (возможно, с неким политическим смыслом). По словам Вячеслава Иванова, «Египетские боги Гор и Сет иногда изображались в виде одной фигуры с двумя лицами, что позволяет дать гипотетическую андрогинную интерпретацию и первоначальному мифу о кровосмесительной их связи»[4].

Также Гедике (Hans Goedicke) предложил гипотезу расшифровки одной из фраз сочинения «Разговор разочарованного со свои ба», согласно которой фраза содержит намёк на гомосексуальные отношения[5].

Месопотамия

Некоторые ученые (Т.Якобсен) находили в мифе о Гильгамеше указания на его бисексуальную природу[6]: так истолковывались строки о насилиях над жителями Урука: «Отцам Гильгамеш сыновей не оставит! // Днём и ночью буйствует плотью: … Матери Гильгамеш не оставит девы…»[7][уточните ссылку (уже 3001 день)], а также его отношения с Энкиду (эту пару сравнивали с парой АхиллПатрокл): «Гильгамеш во дворце устроил веселье, // Заснули герои, лежат на ложе ночи, // Заснул Энкиду — и сон увидел, // Поднялся Энкиду — и сон толкует: // Вещает своему он другу» [8][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Впрочем, подобное истолкование является спорным.

По словам И. М. Дьяконова, «для Урука, города богини плотской любви, было вообще характерно широкое распространение как „посвященной“, так и „запретной“, но все же покровительствуемой Инаной проституции, в том числе и гомосексуальной; но в этот „карнавальный“ сезон [время священной свадьбы Инаны и Думузи ] деятельность кадиштум, иштаритум и т. п. принимала массовый, разнузданный, оргиастический характер»[9]. Проституированных мальчиков по-аккадски называли harmu[m] (м.р. от harimtu[m]; «отделённый, выделенный»)[10]. В Пенсильванском словаре шумерского языка есть термин «pi-li-pi-li», который встречается ок. 2000 года до н. э. и переводится «гомосексуал».[11] Там же упоминаются аккадские слова assinnu («мужчина, занимающийся культовой проституцией») и parrû («гомосексуал»).[11]

В среднеассирийских законах (третья четверть II тыс. до н. э.) есть два параграфа, посвященные гомосексуальным отношениям:

§ 19. Если человек тайно оклеветал равного себе, сказав: «Его имеют», или во время ссоры публично сказал ему: «Тебя имеют», и ещё так: «Я сам клятвенно обвиню тебя», но не обвинил и не уличил, должно дать этому человеку 50 палочных ударов, он будет в течение месяца выполнять царскую работу, должно его заклеймить, и он должен уплатить 1 талант олова.
§ 20. Если человек познал равного себе, и его клятвенно обвинили и уличили, должно познать его самого и оскопить его.[12]

Согласно статье 19-й необоснованное обвинение в пассивном гомосексуализме считалось преступлением и каралось почти так же как необоснованное обвинение в распутности в адрес чужой жены (статья 18-я). Как видно из статьи 20-й, только активный гомосексуализм считался преступлением, вне зависимости от количества половых актов.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3715 дней].

Наиболее известный на Древнем Востоке законодательный сборник — Законы Хаммурапи (XVIII в. до н. э.) вообще ничего не говорит о гомосексуальности.[13]

Хатти

Среднеассирийские законы можно сравнить с хеттскими законами (первая половина II тыс. до н. э.), где о гомосексуальности говорится только в параграфе, посвященном инцесту:

§ 189. Если мужчина совершит грех со своей матерью, это — тягостное преступление. Если мужчина совершит грех со своей дочерью, это — тягостное преступление. Если мужчина совершит грех со своим сыном, это — тягостное преступление.[www.hist.msu.ru/ER/Etext/hett.htm Хеттские законы]
.

Таким образом, у хеттов не прописывалось какого-то наказания за гомосексуальный акт как таковой[14].

Западная Малая Азия

Во Фригии рассказывали миф о любви Агдистиса к Аттису. Аттис собрался жениться на дочери царя Мидаса. В безумии, которое наслал Агдистис, Аттис оскопил себя и превратился в цветок[15]. Следует заметить, что мотив оскопления собственно для Греции нетипичен, и греками оскопление резко осуждалось [16].

Иран

Геродот в своей «Истории» утверждает: «Персы предаются всевозможным наслаждениям и удовольствиям по мере знакомства с ними. Так, они заимствовали от эллинов любовное общение с мальчиками»[17][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Тем не менее, распространено безосновательное мнение, что именно эллины заимствовали от персов любовь к юношам[18]. Между тем, первые контакты персов и греков относятся к середине VI века до н. э., что исключает такую возможность.

Возлюбленным Артаксеркса II был евнух Тиридат[19][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Персидское имя Багой, встречающееся у евнухов (например, его носил возлюбленный Александра Великого), означает «принадлежащий богу» и является, очевидно, эквивалентом аккадского «кадиштум» («посвящённая»). У парфянского царя Фраата II (конец II в. до н. э.) был возлюбленный Гимерос[20][уточните ссылку (уже 3001 день)].

В IV веке Аммиан Марцеллин отмечал, что персы «не знают педерастии»[21][уточните ссылку (уже 3001 день)].

В средневековых зороастрийских текстах мужеложство считается грехом[22], жестокие наказания мужеложцев упоминаются в описаниях загробного мира[23].

Финикия и Ханаан

В финикийских надписях (одна из них (CIS, 1, 97)[уточните ссылку (уже 3001 день)] происходит с Кипра) упоминаются мужчины, занимавшиеся проституцией. Они назывались «псами»[24]. Впрочем, учитывая место и датировку надписи, здесь не исключено греческое влияние. «Блудники при капищах» с осуждением упоминаются также в книге Иова (36:14), датируемой V−IV вв. до н. э.

Израиль и Иудея

Филистимляне в Библии неоднократно именуются выходцами с Крита (Амос 9:7; Иеремия 47:4; также Второзаконие 2:23[25]). Поэтому весьма вероятно, что не только с вавилонским, но именно с греческим влиянием нужно связывать введение священной гомосексуальной проституции в Иудее.

«Блудники» существовали в Иудее во время царствования Ровоама (конец X в.) «и делали все мерзости тех народов, которых Господь [Яхве] прогнал от лица сынов Израилевых» (3 Цар. 14:24). Время их появления в Иерусалиме в Библии не отражено, но, очевидно, его следует связывать с правлением царя Соломона, который установил культы Астарты, Хамоса и Милхома (3 Цар. 11:7). Царь Аса (начало IX в.) «изгнал блудников из земли» (3 Цар. 15:12) Про царя Иосафата говорится: «остатки блудников, которые остались во дни отца его Асы, он истребил с земли» (3 Цар. 22:46). Написание книг Царств относят к концу VII−началу VI в. до н. э., хотя их автор использовал летописи царей Иудеи[26].

Книга Левит гласит: «И говорил Яхве Моисею: Скажи сынам Израиля: … И с мужчиной не ложись, как лежат с женщиной: мерзость это. … Не оскверняйте себя всем этим, ибо всем этим осквернились народы, которые Я прогоняю от вас».[27][уточните ссылку (уже 3001 день)] «И человек, который ляжет с мужчиной, как лежат с женщиной, — мерзость они сделали оба, смертью пусть будут умерщвлены, их кровь на них»[28][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Эти нормы в современной библеистике принято считать частью т. н. Кодекса святости, включающего главы 17−26 книги Левит[29]. Его датировка весьма спорна. Согласно документальной гипотезе Ю. Велльхаузена, Кодекс святости входил в Священнический документ, получивший окончательное оформление ок. 444 г. до н. э. Й. Вейнберг, указывая на «более высокий уровень древнееврейской юридической практики и мысли» по сравнению со Свитком завета (Исход 20−23), датирует его VI−V вв. до н. э.[30] Согласно хронологии Й.Кауфманна, он датируется началом VII в. до н. э.[31] И. Ш. Шифман датирует его составление временем постройки Храма Соломона, то есть 961−954 гг. до н. э.[32].

Помимо запрета прелюбодеяния в составе 10 заповедей (Исх.20:14; Втор.5:18), половые преступления рассматриваются также в Исх.22:15−18 и Втор.27:20−23, где, в частности, запрещается скотоложство (ассоциировавшееся с некоторыми ритуалами), но нет упоминаний о запрете мужеложства. По замечанию Вейнберга[33], топос «половых мерзостей» (тоеба) преобладает в речениях Иезекииля (16.22 сл, 44.6 сл. и др.), Эзры (Эзра 9.1 сл.), книги Хроник (2 Паралипоменон 28.3; 33.2 и др.). Однако прямые указания на мужеложство и там отсутствуют. Все это свидетельствует в пользу относительно поздней датировки норм Кодекса святости.

В 622 г. иудейский царь Иосия «разрушил домы блудилищные, которые [были] при храме Господнем [Яхве], где женщины ткали одежды для Астарты»[34][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Книга Второзакония (конец VII века до н. э.) утверждает: «Не должно быть блудницы из дочерей Израилевых, и не должно быть блудника из сынов Израилевых. Не вноси плату блудницы и цены пса в дом Господа, Бога твоего, ни по какому обету; ибо то и другое есть мерзость пред Господом, Богом твоим»[35][уточните ссылку (уже 3001 день)].

Для дальнейшей истории важно также происхождение термина «содомский грех». Вот что говорит Иезекииль: «Вот каков был грех Содома, сестры твоей[36]: были у неё и у дочерей её величие, изобилие, благополучие и покой, но никто из них не помогал нищему и бедняку. Возгордились они и стали совершать мерзости предо Мною, и Я отверг их, когда это увидел»[37][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Комментаторы считают, что Содомом здесь назван Эдом [38]. В иудейской традиции грех Содома (неправедный суд) истолковывался в ключе этого места Иезекииля [39]. В библейском рассказе о жизни Лота в Содоме упоминается, что жители города окружили дом Лота и требовали, чтобы Лот вывел своих гостей (мужчин) к толпе, чтобы горожане «познали» их (Быт.19:5).

Южная и Восточная Азия

Индия

Некоторые дхармашастры содержат весьма жесткие наказания за мужеложство: изгнание из касты [40][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Другие ограничиваются лишь штрафом [41][уточните ссылку (уже 3001 день)].

Для девушки, которая растлит другую девушку, установлен штраф [42][уточните ссылку (уже 3001 день)]; если женщина растлит девушку, то брахманке обривали голову, кшатрийке отрезали два пальца, а прочих публично провозили на осле[43][уточните ссылку (уже 3001 день)].

Однако в «Камасутре» Ватсьяяны Малланаги (III век) содержится детальное описание аупариштаки (орального секса с участием евнуха). С присущей индийским текстам схоластичностью выделяется её восемь этапов: «умеренное», «боковой укус», «внешний зажим», «внутренний зажим», «поцелуй», «потирание», «сосанье плода манго», «поглощение»[44]. По словам ученого: «У некоторых мужчин аупариштаку совершают молодые слуги с блестящими украшениями в ушах. То же совершают и некоторые горожане, желая с возрастанием доверия по обоюдному уговору угодить друг другу»[45].

Китай

В Китае императоры династии Западная Хань имели многих возлюбленных. Ван Гулик пишет: «Три первых императора — Гао-цзу, Хуэй-ди и Вэнь-ди были, несомненно, бисексуалами: помимо регулярных сношений с бесчисленными дамами из гарема у всех троих были связи с молодыми людьми»[46]. Дэн Тун был возлюбленным Вэнь-ди[47]. Среди возлюбленных императора У-ди известны Хань Янь и Ли Янь-нянь[46]. Последний имел титул «советника, гармонизирующего тоны звукоряда»[48].

Наиболее известен Дун Сянь 董賢 (en:Dong Xian), возлюбленный императора Ай-ди. Популярен такой рассказ: «Однажды, когда император делил ложе с Дун Сянем, последний заснул, прижав рукав императора. Поскольку императора вызвали для участия в торжественной аудиенции, он достал меч и отрезал свой рукав, чтобы не потревожить сон возлюбленного. С той поры термин дуаньсю („отрезанный рукав“) стал в литературе эвфемизмом для обозначения педерастии»[49][50].

Провинция Фуцзянь 18 в. прославилась народной ритуализацией однополых браков между мужчинами, воплотившейся в культе Ху Тяньбао 胡天保.

Европа

Скифы

Геродот в своей «Истории» писал: «У скифов есть много предсказателей. … Энареи — женоподобные мужчины — говорят, что искусство гадания даровано им Афродитой. Гадают они при помощи липовой мочалы» [51][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Этот текст вызвал обширную литературу и сопоставление с шаманскими традициями различных народов.

Этруски

Согласно греческому историку Тимею (которого цитирует Афиней): «У тирренцев [этрусков] не считалось запретным иметь дело с мальчиками открыто, будучи активной или пассивной стороной, поскольку педерастия была в обычае этой страны. … Слуги приводят им куртизанок, или красивых мальчиков, или женщин, оставляя светильники непогашенными. Когда они пресыщаются наслаждениями, они призывают молодых мужчин в самом расцвете лет и также заставляют их испытывать удовольствие с этими куртизанками, мальчиками или женщинами. Иногда они наблюдают друг за другом, отдавая дань уважения любви и соитию, но чаще опускают занавес, прикрепленный к ложу. Они очень любят общество женщин, но большее удовольствие испытывают в компании мальчиков и юношей» [52].

Кельты

По словам Аристотеля, у «кельтов и, может быть, некоторых других, … явным преимуществом пользуется сожительство с мужчинами»[53][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Диодор Сицилийский пишет: «Имея женщин прекрасной наружности, галлы уделяют им мало внимания, будучи сверх меры одержимы безумной страстью к мужским объятиям: в обыкновении у них спать прямо на земле на звериных шкурах, перекатываясь вместе с возлюбленными, которые находятся и с той и с другой стороны. Самое же удивительное из всего то, что, не заботясь о благопристойности, они легко отдают другим прелесть своего тела, отнюдь не считая это позорным, но более того: бесчестным считают того, кто, будучи желанным, не принимает предлагаемого дара»[54][уточните ссылку (уже 3001 день)] По Страбону, у них «не считается постыдным для юношей щедро расточать свою юношескую прелесть»[55][уточните ссылку (уже 3001 день)]. Учитывая этнографические параллели, видна связь подобных отношений с институтом мужских союзов и совместным воспитанием юношей.

Ирландский эпос, записанный монахами в средние века, видимо, не содержит прямых упоминаний о гомосексуальных отношениях, хотя некоторые эпизоды могут быть истолкованы как намеки на них (в частности, дружба Кухулина и Фер Диада, а также детали саги «Разрушение Дома Да Дерга»). «Отношения между comaltae [побратимами] являются постоянно повторяющимся мотивом [ирландских] саг»[56]. Кухулин, оплакивая друга, говорит: «Мил мне был облик прекрасный твой: // Нежных ланит цвет огневой, // Синяя ясность твоих очей, // Благородство осанки, мудрость речей!»[57][уточните ссылку (уже 3001 день)]

Германцы

Греческий философ II века Секст Эмпирик, рассуждая о мужеложстве, замечает: «у германцев же, говорят, оно [мужеложство] не постыдно, но считается одной из обычных вещей»[58]. Прокопий Кесарийский упоминает обычай мужеложства у племени герулов [59][уточните ссылку (уже 3001 день)].

Рассказывая о германском племени тайфалов, Аммиан Марцеллин (IV век) упоминает, что у них мужчины вступают в связь с юношами, которая завершается, лишь когда юноша «возмужав, один на один поймает кабана или убьет огромного медведя»[60][уточните ссылку (уже 3001 день)]. В этом описании видят связь с обычаем инициации (перехода в другой возрастной класс).

Римляне

Греки

Напишите отзыв о статье "Гомосексуальность в Древнем мире"

Примечания

  1. Повесть Петеисе III / Пер. М. А. Коростовцева — М.: «Художественная литература», 1978. — С. 259.; впрочем, это место переводилось и по-иному, как «Я не прелюбодействовал и не осквернял своего тела» — Уоллес Бадж Э. А. Египетская книга Мёртвых — М.: «Алетейа», 2003. — С. 289.
  2. Пер. и коммент. Лившица И. Г. Тяжба Гора и Сета // Сказки и повести Древнего Египта / Ольдерогге Д. А. — Ленинград: Наука, 1979. — С. 122. — 287 с. — (Литературные памятники).
  3. Пер. и коммент. Лившица И. Г. Тяжба Гора и Сета // Сказки и повести Древнего Египта / Ольдерогге Д. А. — Ленинград: Наука, 1979. — С. 108—128. — 287 с. — (Литературные памятники).
  4. Мифы народов мира : энциклопедия — В 2-х тт. — Т. 1. — М.: «Советская Энциклопедия», 1991. — С. 175.
  5. Соколова М. И. Значение предлога n в составе наречного предиката // Вестник древней истории. — 2008. — № 3 (266).</span>
  6. Мелетинский Е. М. «Происхождение героического эпоса» — 2-е изд., испр. — М.: «Вост. лит.», 2004. — 462 с. — ISBN 5-02-018476-4 — С. 421.
  7. «О все видавшем…», таблица I 23, 27 / пер. И. М. Дьяконова
  8. «О все видавшем…», таблица VI, строки 182−186 / пер. И. М. Дьяконова
  9. Дьяконов И. М., 1990, — С. 302.
  10. Дьяконов И. М., 1990, — С. 51, 337.
  11. 1 2 [psd.museum.upenn.edu/epsd/epsd/e4541.html The Pennsylvania Sumerian Dictionary: pilipili] (англ.)
  12. [www.hist.msu.ru/ER/Etext/assyr.htm Среднеассирийские законы]
  13. [www.hist.msu.ru/ER/Etext/hammurap.htm Законы Хаммурапи]
  14. На фоне отсутствия интереса к гомосексуальности, хеттские законы предписывают смертную казнь за сексуальный акт с некоторыми животными (коровой — § 187, овцой — § 188, свиньей, собакой — § 199.) При этом отдельно прописывается, что за сексуальный акт с лошадью или мулом наказания быть не должно (§ 200), так же как и за некрофилию (§ 190)
  15. Арнобий. Против язычников V 13.
  16. Геродот. История III 48; VIII 105.
  17. Геродот. История I 135 / пер. Г. А. Стратановского
  18. например, А. А. Тахо-Годи. Комментарий. // Платон. Собрание сочинений. В 4-х тт. — М., 1993. — Т. 2. — С. 446.
  19. Элиан. Пёстрые рассказы XII 1
  20. Юстин. Эпитома Помпея Трога XLII 1, 1−3
  21. Аммиан Марцеллин XXIII 6, 76.
  22. Суждения духа Разума. // Зороастрийские тексты. — М., 1997. — С. 104.
  23. Книга о праведном Виразе. // Пехлевийская Божественная комедия. — М., 2001. С. 110, 122.
  24. Шифман И. Ш. Комментарий. // Учение. Пятикнижие Моисеево, 1993, — С. 308, 328.
  25. Тантлевский И. Р., 2005, С. 172−175.
  26. Вейнберг Й. П., Ч. 3. Пророки, 2003. — С. 104−108.
  27. Левит 18:1−2, 18:22, 18:24 / пер. И. Ш. Шифмана
  28. Левит 20:13, пер. И. Ш. Шифмана
  29. Вейнберг Й. П., Ч. 1−2., 2002. — С. 275.
  30. Вейнберг Й. П., Ч. 1−2., 2002. — С. 284.
  31. Тантлевский И. Р., 2005, С. 315−316.
  32. Шифман И. Ш. Введение. // Учение. Пятикнижие Моисеево, 1993, — С. 44.
  33. Вейнберг Й. П., Ч. 1−2., 2002. — С. 277.
  34. 4-я книга Царств (2-я Царей) 23, 7, синодальный перевод
  35. Второзаконие 23:18-19, синодальный перевод
  36. пророк обращается к Иерусалиму, так как в древнееврейском языке слово „город“ женского рода
  37. Иезекииль 16:49−50 / пер. Л. В. Маневича
  38. Книга Иезекииля. — М., 2006. — С. 43.
  39. Агада. — М., 1993.
  40. Дхармашастра Ману XI 68; Дхармашастра Нарады XII 13
  41. Дхармашастра Яджнавалкьи II 293; Дхармашастра Ману XI 175
  42. Дхармашастра Ману VIII 369
  43. Там же VIII 370
  44. Ватсьяяна Малланага. Камасутра IX 19, 1993, — С. 70−72..
  45. Ватсьяяна Малланага. Камасутра IX 19., 1993, — С. 72..
  46. 1 2 Ван Гулик Р., 2004, — С. 105.
  47. Сыма Цянь. Исторические записки. — Т. 8. — М., 2002. — С. 168−169.
  48. Сыма Цянь. Исторические записки. Т. 4. — М., 1986. — С. 72.
  49. Ван Гулик Р., 2004, — С. 107.
  50. Кравцова М. Е. Поэзия Древнего Китая. — СПб, 1994. — С. 126.
  51. Геродот IV 67 / пер. Г. А. Стратановского.
  52. Лихт Г. Сексуальная жизнь в Древней Греции. — М., 2003. — С. 14.
  53. Аристотель. Политика II 6, 6 / пер. С. А. Жебелева под ред. А. И. Доватура.
  54. Диодор. Историческая библиотека V 32, 7 / пер. О. П. Цыбенко.
  55. Страбон. География. IV. 4, 6 / пер. Г. А. Стратановского.
  56. Диллон М., Чедвик Н. К. Кельтские королевства. — СПб., 2002. — С. 128.
  57. Похищение быка из Куальнге, пер. С. В. Шкунаева.
  58. Секст Эмпирик. «Пирроновы положения». III. [filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000666/st006.shtml 7-я часть, стр. 362]. Секст Эмпирик: Сочинения в двух томах. Т. 2. Общ. ред. А. Ф. Лосева. Пер. с древнегреч. М., «Мысль», 1976. 421 с. (АН СССР. Ин-т философии. Филос. наследие). С.206-380
  59. Прокопий. Война с готами. II. 14.
  60. Аммиан Марцеллин. История. XXXI. 9, 5.
  61. </ol>

Литература

  • Ван Гулик Р. Сексуальная жизнь в Древнем Китае. — СПб., 2004.
  • Ватсьяяна Малланага. Камасутра IX 19. / Пер. А. Я. Сыркина. — М., 1993.
  • Вейнберг Й. Введение в Танах — М.-Иерусалим, 2002−2003.
  • Дьяконов И. М. Люди города Ура. — М.: «Наука», 1990.
  • Тантлевский И. Р. История Израиля и Иудеи до разрушения Первого Храма. — СПб., 2005..
  • Учение. Пятикнижие Моисеево. — М., 1993.


Отрывок, характеризующий Гомосексуальность в Древнем мире

«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.