Гонгофер

Гонгофер
Жанр	фильм ужасов приключенческий фильм мистика
Режиссёр	Бахыт Килибаев
Автор сценария	Бахыт Килибаев Пётр Луцик Алексей Саморядов
В главных ролях	Виктор Степанов Иван Мартынов Екатерина Кмит Мария Виноградова
Оператор	Дмитрий Передня
Композитор	Фёдор Чистяков
Кинокомпания	МММ Студия
Длительность	98 мин.
Страна	Россия Россия
Год	1992
IMDb	ID 0361661
Выход фильма «Гонгофер»

К:Фильмы 1992 года

«Гонго́фер» — мистический фильм с элементами абсурда и некрореализма, снятый режиссёром Бахытом Килибаевым по сюжету Петра Луцика.

Сюжет

Фильм начинается с титра: «Жил-был на свете казак Колька Смагин — высокий, красивый, глаза карие. До двадцати пяти лет глаза карие были, а потом ему их поменяли на голубые. Вы спросите, как на голубые? Как поменяли? Про то и история».

Компания казаков под предводительством Зарубина (Виктор Степанов) приезжает в Москву на сельскохозяйственную выставку, чтобы купить племенного быка. Им попадается Старичок Степаныч (Касым Жакибаев), знающий толк в крупном рогатом скоте. Во время прогулки по выставке казаки наблюдают диковинного вепря — Гонгофера, которого привезли в Россию из Голландии «породу улучшать». В делегации сопровождающей Гонгофера казаки замечают Ганну (Екатерина Кмит). Больше всех сражен чарами Ганны молодой казак Колька Смагин (Иван Мартынов).

Купив быка и как следует отпраздновав удачную покупку, казаки собираются уезжать на родину. На вокзале во всеобщей суете и давке им едва удается купить билеты. Ночь проходит в ожидании поезда. Тем временем к сидящему на ступенях вокзала Кольке подъезжает лимузин. Сидящая в нём Ганна приглашает Смагина ехать с ней. Смагин соглашается. Лимузин привозит их на квартиру к Ганне. Во время любовных утех, забывшемуся в неге Кольке кажется, что Ганна вынимает у него глаза.

Наутро, едва не опоздав на поезд, Смагин мчится на вокзал. Уже в вагоне он обнаруживает, что вчерашнее видение оказалось правдой. Его родные карие глаза заменены на чужие, голубого цвета.

Приехав домой, Колька ударяется в запой такой страшной силы, что пугает своими криками односельчан. Зарубин понимает, что молодого казака надо выручать. И вот, подпоясавшись, захватив саблю и нехитрый запас провианта, Зарубин и Смагин идут в поход на Москву…

Город встречает их нерадушно, словно за это время он обернулся в место полное уродливых подворотен, в которых скрываются соглядатаи, жуткие сторожа и ведьмы… Пробродив день по Москве, Смагин и Зарубин решают ехать домой. В ожидании поезда, Колька, по наитию, «почуяв» что-то, бросается преследовать Старуху-уборщицу (Раса Торнау). Она оказывается подручной ведьмы-Ганны. И перед тем как броситься под колеса проходящего электровоза, старуха рассказывает Смагину, что тот вернёт глаза, только когда убьёт Гонгофера, вырвет и съест его сердце. Казаки отправляются на ВДНХ, исполнять предсмертный наказ старухи. В жестокой схватке они убивают зверя, который теперь уже больше походит на адского демона, Смагин вырезает его сердце и съедает.

В этот момент их обнаруживает сторож павильона, который, оказавшись также в сговоре с темными силами, зовет охрану и спускает на Смагина и Зарубина собак. Те едва отрываются от погони, в самый последний момент вскочив в такси. В кармане у Кольки обнаруживается зеркальце Старухи-уборщицы, которое во время драки с Гонгофером треснуло, образовав карту Москвы. Таксист везет их в указаное на карте место — Чертаново.

Однако в Чертаново казаков ожидает сюрприз — в квартире вместо Ганны проживают две старухи. Они пытаются обмануть казаков, рассказывая, что кроме них здесь никто не живёт. Однако, увидев в дверном проеме двух собак Ганны — дога и болонку, Смагин понимает, что их пытаются обвести вокруг пальца. Казаки штурмом берут квартиру. Старухи, обернувшись жуткими тварями, оказывают непрошеным гостям достойное сопротивление, но в итоге гибнут от сабли Зарубина.

Зарубин решает оставаться в квартире до тех пор, пока в неё не пожалует Ганна. Заодно он скармливает трупы старух собакам. Очень скоро обитателей квартиры начинает мучать голод. Колька и его дядька доедают последний хлеб. В это время на них бросается озверевший от голода дог. Зарубин убивает его и скармливает тушу убитого пса болонке.

Во время игры в карты, когда жульничающий Зарубин пытается затеять драку, в дверь стучат. Гулкие и мрачные голоса требуют отдать им болонку в обмен на жизни самих казаков. Казаки, наблюдая в окно, как к дому в Чертаново подтягиваются толпы одинаково себя ведущих, напоминающих ходячие трупы, людей, готовятся к осаде. Наконец Зарубин не выдерживает психологического давления и, приоткрыв дверь швыряет злосчастную собаку за порог.

В тот же миг Смагин и Зарубин оказываются на ступенях Казанского вокзала. Дядька уговаривает молодого казака плюнуть на все и убираться из столицы — благо живы остались. В то самое время, когда казаки бегут к поезду, Кольку настигает толпа, валит на асфальт, и вспарывает живот ножом очень странной формы. Последнее, что видит Смагин — Ганна, которая склоняется над ним и признается казаку в любви.

Резкая смена плана. Выясняется, что всю эту историю рассказывает один из казаков, собравшихся за столом. Тут же принимают участие в застолье Зарубин и живой Колька Смагин. В довершении ко всему рассказчик говорит о том, что когда-то заблудившись в степи, обнаружил там памятник космонавту Волкову, излучающий из глаз красный свет и испускающий странное гудение. Рассказчик якобы приложился к памятнику ухом — послушать гул — и в результате, после того как он выбрался, ухо стало увеличиваться день ото дня. В качестве доказательства рассказчик стаскивает платок, обернутый вокруг головы и являет удивленным слушателям ухо огромных размеров (что, в свою очередь подталкивает нас к мысли о том, что история Кольки Смагина была вовсе не выдумкой).

Звучит песня «Северное Буги» группы «Ноль». Все танцуют на фоне набережной Москва-реки. Под эту песню начинаются финальные титры.

В ролях

• Иван Мартынов — Колька Смагин
• Виктор Степанов — Василий Николаевич Зарубин, дядя Кольки
• Екатерина Кмит — Ганна
• Юрий Цурило — телохранитель Ганны
• Мария Виноградова — Старуха в квартире
• Александр Трофимов — старичок в квартире
• Касым Жакибаев — старичок Степаныч
• Владимир Тимофеев — Чекмарев
• Евгений Зернов — таксист
• Раса Торнау — уборщица на вокзале

Фестивали и награды

• 1993 — «Кинотавр» — специальный приз жюри (авторское кино)
• 1993 — «Золотой овен» — премия за лучший сценарий (П. Луцик и А. Саморядов)
• Диплом Конфедерации СК сценаристам (П. Луцик и А. Саморядов, вкупе со сценариями фильмов «Дети чугунных богов» и «Дюба-Дюба»)

Саундтрек

Композитором фильма выступил солист группы «Ноль» Фёдор Чистяков. Специально для фильма была написана песня «Барыня». Участие группы в саундтреке «Гонгофера» — следствие увлечения музыкой группы режиссёра фильма. Большинство из песен взяты с альбома «Северное буги».

• Ноль — Журавель
• Ноль — Имя
• Ноль — Инвалид Нулевой Группы
• Ноль — Любовь
• Ноль — Привет
• Ноль — Барыня
• Ноль — Школа Жизни
• Ноль — Полёт На Луну
• Ноль — Северное Буги

Факты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Иван Мартынов, сыгравший в фильме роль Кольки Смагина — полный тёзка молодого российского актёра Ивана Мартынова, игравшего в фильме «1814» (2007).
• Несмотря на надпись в титрах «впервые на экране», Иван Мартынов на тот момент снялся в двух полноформатных фильмах.
• Рекламные плакаты фильма (на каждом из которых был логотип МММ) были большого размера и размещены в хорошо видных местах, в частности, у выходов и переходов московского метрополитена. На плакате, изображавшем чудовищного кабана нависшего над столицей было написано «Сон, который увидят все». Второй плакат представлял собой изображение кабана с клыками, обагренными кровью и надписью «Гонгофер идет к вам!». Даты релиза и дополнительные данные о фильме на плакатах не сообщались.
• Килибаев хотел использовать данные собственного гороскопа для продвижения фильма. Это было связано с тем, чтобы лишний раз подчеркнуть мистику фильма.
• Имя голландского кабана Гонгофера ничего не значит и никак не переводится на русский язык.
• Положительные герои фильма всякий раз пьют из закопчённых или грязных стаканов. И, наоборот, посуда отрицательных героев чиста и прозрачна.
• В финальной сцене на коленях одного из персонажей, сидящих за столом, можно видеть «отданную» болонку.
• Режиссёр фильма, Бахыт Килибаев позже поставил все рекламные ролики фонда МММ. Фильм также был снят на деньги, выданные фондом. Логотип фонда — три литеры «М» в овале, иногда появляется в кадре.
• Художник-постановщик фильма Алексей Розенберг после съёмок «Гонгофера» как и Бахыт Килибаев, вплотную занялся рекламой. Художественных фильмов Килибаев больше не снимал.
• По просьбе Килибаева Сергей Мавроди сначала выделил деньги «только на плёнку». Выданная сумма равнялась 30 тыс. рублей. Она и стала бюджетом фильма.
• Екатерина Кмит получила за съёмки в фильме семь тысяч рублей.
• На конец 2009 года фильм не выпущен официально ни на видео, ни на DVD. Саундтрек фильма также не вышел в свет.

Ссылки

• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1376 «Гонгофер»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• «Гонгофер» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.youtube.com/results?search_query=гонгофер&search_type=&aq=f «Гонгофер» на YouTube канале автора фильма Бахыта Килибаева]

Отрывок, характеризующий Гонгофер

– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.