Гонзага, Шикинья

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Шикинья Гонзага

Шикинья (Чикинья) Гонзага (порт. Chiquinha Gonzaga, настоящее имя — Франсиска Эдвижес Невес Гонзага порт. Francisca Edwiges Neves Gonzaga; 17 октября 1847, Рио-де-Жанейро — 28 февраля 1935, Рио-де-Жанейро) — первая бразильская женщина-композитор, пианистка и дирижёр.



Биография

Франсиска Эдвижес Невес Гонзага родилась 17 октября 1847 года и была внебрачным ребёнком высокопоставленного офицера (позднее маршала) Жозе Базилеу Невес Гонзага (порт. Jose Basileu Neves Gonzaga) и мулатки Розы Марии де Лима (порт. Rosa Maria de Lima). Позднее, несмотря на сопротивление семьи, Жозе Базилеу не только признал дочь, но и женился на Розе.
Франсиска получила хорошее образование для женщины XIX века, её учили читать, писать, она изучала иностранные языки, математику и катехизис, большое внимание было уделено обучению музыке. Уже в 11 лет она сочинила свою первую песенку.
В 1863 году по желанию отца вышла замуж за предпринимателя Жасинту Ребейру ду Амарал (порт. Jasinto Ribeiro do Amaral). Брак оказался неудачным, так как муж запрещал ей заниматься музыкой. В браке родилось трое детей:

  • Жуан Гуалберту (1864—?)
  • Мария ду Патросиньо (1865—?)
  • Иларио (1868—?)

В 1869 году Франсиска окончательно оставила мужа. Она стала первой женщиной в католической Бразилии, добившейся развода. Франсиска попыталась вернуться в дом отца, но он отказался от неё. Её дочь Мария воспитывалась в семье деда и бабки и даже считала их своими родителями, сын Иларио остался в доме мужа.
Она сближается с известным флейтистом Жоакимом Антониу да Силва Калладу (порт. Joaquim Antonio da Slva Callado)(18481880), основателем музыкального стиля «шоро».Этот стиль сочетал в себе африканские и европейские мотивы. Именно Калладу ввёл её в музыкальный мир, где она стала известна как «Шикинья Гонзага». Он пригласил Франсиску пианисткой в свой ансамбль «Choro do Callado» и посвятил ей композицию «Любимая всеми» (порт. Querida por Todos; 1865). Чтобы заработать деньги, она играет произведения в музыкальных магазинах, даёт уроки музыки, играет на праздниках. Её называют презрительно «pianeira», в отличие от пианистов (порт. pianistas), исполняющих классические произведения. Шикинья Гонзага стала первой пианисткой, исполнявшей музыку шоро.

Отвергнутая семьёй и обществом, Франсиска начинает встречаться с молодым инженером Жуаном Батиста де Карвальу (порт. Joao Batista de Carvalho). Вместе с ним она покинула Рио-де-Жанейро и провела несколько лет в сельской местности. В 1876 году у них родилась дочь Алиси. Но, узнав о неверности Жуана, она оставила его, дочь осталась с отцом. Шикинья с сыном Жуаном Гуалберту возвращается в Рио-де-Жанейро и продолжает прерванную музыкальную карьеру.

В 1877 году к Шикинье приходит первый успех как композитору. Её полька «Завлекательная (порт. Alraente)» пользуется большим успехом. Всего она была автором более 250 песен, полек, вальсов, танго, кадрилей, фадо, гавотов.
В 1885 году стала первой в Бразилии женщиной-дирижёром в одноактной опере Пальяреса Рибейры порт. A Corte na Roca.
В 1899 году написала песню «Посторонитесь, я хочу пройти (порт. O Abre Alas)», которая стала первой карнавальной песней.

Шикинья Гонзага активно участвовала в политической жизни страны, выступала за отмену рабства в Бразилии. Она посещала митинги и заседания.

В 1899 году она встретилась с Жуаном Баутисту Фернандес Лаже. Ей было 52 года, ему — 16. Шикинья представляла его как сына. Роман с ним продлился до её смерти. В 1900-х годах влюблённые совершили путешествие по Европе.
Во время путешествия она обнаружила в одном из музыкальных магазинов ноты своих произведений, напечатанные без её согласия. В 1909 году, вернувшись в Бразилию, Шикинья Гонзага начала борьбу за соблюдение авторских прав . В 1916 году Конгресс Бразилии одобрил Гражданский кодекс, включавший закон об авторском праве.

В 1917 году начал действовать Бразильский союз театральных авторов (порт. Sociedad Brasileira de Autores Teatras;SBAT), куда вошла и Шикинья Гонзага.

Скончалась Шикинья Гонзага 28 февраля 1935 года.

В кино

Напишите отзыв о статье "Гонзага, Шикинья"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Гонзага, Шикинья

– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?