Гонзаго, Пьетро ди Готтардо

Пьетро ди Готтардо Гонзаго (Гонзага)
Pietro di Gottardo Gonzago (Gonzaga)
Основные сведения
Дата рождения	25 марта 1751(1751-03-25)
Место рождения	Лонгароне, Венеция
Дата смерти	25 июля 1831(1831-07-25) (80 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург, Павловск, Гатчина

Пьетро ди Готтардо Гонзаго (Гонзага) (итал. Pietro di Gottardo Gonzago (Gonzaga), в России — Пётр Фёдорович Гонзага, 25 марта 1751, Лонгароне — 25 июля (6 августа) 1831, Санкт-Петербург) — итальянский декоратор, архитектор, теоретик искусства, с 1792 года живший и работавший в России. По мнению некоторых историков искусства, первый театральный художник в современном смысле слова.

Биография

Пьетро ди Готтардо Гонзаго родился 25 марта 1751 года в Италии, в Лонгароне (провинция Беллуно) в семье художника и театрального декоратора Готтардо Гонзаго. С 14 лет начал работать у театрального художника Карло Бибиены, в 18 лет переезжает в Венецию для обучения живописи у А.Визентини и Дж. Моретти. В 1771—1776 гг. учится театральной живописи в Милане у художников-сценографов братьев Галлиари.

В 1779 году состоялся его дебют в театре Ла Скала. До 1792 года он оформляет спектакли в театрах итальянских городов. Некоторые театральные работы Гонзаго хранятся в музее им А. А. Бахрушина.

В 1792 году по приглашению князя Н. Б. Юсупова Гонзаго приезжает в Петербург и становится декоратором императорских театров. Первой его работой в России стали декорации к спектаклю «Амур и Психея» в Эрмитажном театре. Он создает декорации для театров Петербурга, Гатчины, Павловска, Петергофа, Москвы. Гонзаго написал 12 перемен декораций для открытого в 1818 году театра в Архангельском (в музее в Архангельском хранятся зарисовки этих декораций, сделанные крепостными художниками). Также он занимается оформлением маскарадов, балетов, торжественных церемоний для царской семьи: коронаций императоров Павла I, Александра I и Николая I, траурных похоронных процессий Петра III, Екатерины II, Павла I и Александра I, бракосочетания великой княжны Анны Павловны и Вильгельма, принца Оранского и др.

В Павловске Гонзаго занимается планированием и украшением садово-паркового ансамбля в районах Белая Берёза и Парадное поле, участвует в росписи Большого дворца (галерея Гонзаго), расписывает Елизаветинский павильон, Пиль-башню, Новое и Старое Шале, декорирует Остров любви (или «Обвороженный остров») на Венерином пруде.

Пьетро ди Готтардо Гонзаго умер от холеры в Петербурге 6 августа 1831 года. Похоронен на холерном кладбище. Захоронение не сохранилось.

Сочинения

Известны его сочинения по теории театральной живописи «Eclaircissement convenable du décorateur théâtral sur l’exercice de sa profession» («Предуведомление моему начальнику, или разъяснение театрального декоратора», 1807), «Musique des yeux» («Музыка для глаз», 1818) и др., изданные на французском языке. По-русски впервые были изданы в 1974 году.

Галерея

• Pietro Gonzaga (1751-1831). Stage design with Rotunda.jpg

  Эскиз оформления сцены, 1790-е

• Pietro Gonzaga (1751-1831). 1801 coronation, Nikolskaya Gates.jpg

  Декорация Никольской башни в Москве для коронации Александра I

• Эскиз Декорации Гонзаго 1792.jpg

  Эскиз декорации для Эрмитажного театра (1792)

• Pavlovsk park1035.jpg

  Пиль-башня в Павловске

Литература

• Гонзага Пьетро Готтардо: Жизнь и творчество, 1751—1831: Монографическое исследование Ф. Я. Сыркиной и сочинения. — М.: Искусство, 1974.
• Пьетро Гонзаго: Выставка произведений. — Л.: Гос. Эрмитаж, 1980.
• Гонзага Пьетро. Литературные труды. Письма. — СПб.: Балтийские сезоны, 2011. — (Театральное наследие. Вып. 5).

Отрывок, характеризующий Гонзаго, Пьетро ди Готтардо

«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.