Гонорий IV

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Гонорий IV (папа римский)»)
Перейти к: навигация, поиск
Гонорий IV
лат. Honorius PP. IV<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
190-й папа римский
2 апреля 1285 — 3 апреля 1287
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Мартин IV
Преемник: Николай IV
 
Имя при рождении: Джакомо Савелли
Оригинал имени
при рождении:
итал. Giacomo Savelli
Рождение: ок. 1210
Рим, Италия
Смерть: 3 апреля 1287(1287-04-03)
Рим, Италия

Гонорий IV (лат. Honorius PP. IV, в миру — Джакомо Савелли, итал. Giacomo Savelli; ок. 12103 апреля 1287) — папа римский с 2 апреля 1285 по 3 апреля 1287 года. Последний папа, принявший имя Гонорий.





Ранние годы

Джакомо родился в Риме в богатой и влиятельной семье Савелли. Он учился в Парижском университете, а затем получил сан каноника в кафедральном соборе Шалон-сюр-Марна. Позже он получил должность ректора церкви Бертон в епархии Норвич в Англии.

В 1261 году он был возведен в кардинал-диаконы церкви Санта-Мария-ин-Космедин папой Урбаном IV, который также назначил его папским префектом в Тоскане и капитаном папской армии. Кардинал Савелли начал активную дипломатическую карьеру. Папа Климент IV послал его и трех других кардиналов, чтобы провозгласить Карла Анжуйского королём Сицилии в Риме 28 июня 1265 года. После долгого периода вакантности папского престола после смерти Климента IV он был одним из шести кардиналов, которые, наконец, избрали Григория X папой в 1271 году на конклаве в Витербо.

В 1274 году он сопровождал Григория X на Второй Лионский собор, где было установлено, что только четыре нищенствующих ордена должны признаваться церковью: доминиканцы, францисканцы, августинцы и кармелиты. В июле 1276 года он был одним из трех кардиналов, которых папа Адриан V отправил из Витербо с инструкциями вступить в переговоры с немецким королём Рудольфом I Габсбургом, касавшихся его императорской коронации в Риме и будущих отношений с Карлом Анжуйским, которого поддерживал папа. Смерть Адриана V в следующем месяце сделала переговоры с Рудольфом бессмысленными.

Джакомо стал протодиаконом Священной Коллегии кардиналов в ноябре 1277 году и, таким образом, короновал пап Николая III в 1277 году и Мартина IV в 1281 году.

Избрание

Когда Мартин IV умер 28 марта 1285 в Перудже, кардинал Савелли был единогласно избран Папой 20 мая и принял имя Гонорий IV. Его избрание было одним из скорейших в истории папства. В тот же день, когда он был избран, он был рукоположён в епископы и коронован Папой в базилике Святого Петра. Гонорий IV уже был очень пожилым человеком и так сильно страдал от подагры, что не мог ни стоять, ни ходить. Во время мессы он был вынужден сидеть на стуле.

Сицилийский конфликт

Сицилийские дела требовали пристального внимания нового папы. Ранее, при Мартине IV, сицилийцы отвергли Карла Анжуйского как правителя и провозгласили Педро III Арагонского своим королём без согласия и одобрения Папы Римского.

Резня 29 марта 1282 года, известная как Сицилийская вечерня, исключила возможность примирения. Мартин IV отлучил Педро III, лишил его короны Арагона и отдал её Карлу Валуа, младшему из сыновей короля Филиппа III, который попытался взять корону Сицилии силой оружия. Но сицилийцы не только отразили атаки объединенных французских и папских войск, но и захватили наследника Анжуйской династии, Карла Салернского. 6 января 1285 года Карл Анжуйский умер, оставив Карла Салернского своим преемником. Гонорий IV, более склонный к миру, чем Мартин IV, не отказался от поддержки анжуйцев и не отменил церковные наказания, наложенные на Сицилию.

С другой стороны, он не одобрял тиранического правления Карла Анжуйского на Сицилии. Так, он принял Конституцию 17 сентября 1285 года ("Constitutio super ordinatione regni Siciliae"), в которой заявил, что ни одно правительство не может процветать, если основано не на справедливости и мире.

Смерть Педро III 11 ноября 1285 года изменила сицилийскую ситуацию: королевства Педро были разделены между двумя его старшими сыновьями - Альфонсо III, который получил корону Арагона, и Хайме II, которому досталась корона Сицилии. Гонорий IV не признал ни одного, ни другого: 11 апреля 1286 года он торжественно отлучил короля Хайме II и епископов, которые принимали участие в его коронации в Палермо 2 февраля. Ни король, ни архиереи не обратили на это внимание. Король, в частности, отправил флот вдоль римского побережья и разрушил город Астура.

Карл Салернский, который был еще в плену у сицилийцев, наконец, устал находиться в неволе и подписал соглашение 27 февраля 1287 года, в котором отказался от своих претензий на Сицилию в пользу Хайме II и его наследников. Гонорий IV, однако, объявил договор недействительным и запретил все подобные соглашения в будущем.

В то время как Гонорий IV был неумолим к Хайме, его отношение к Альфонсо III стало менее враждебным. Благодаря усилиям короля Эдуарда I Английского, между Альфонсо и папой были начаты переговоры о мире. Папа, однако, не дожил до завершения этих переговоров, которые, наконец, привели к мирному урегулированию в 1302 году при папе Бонифации VIII.

Рим

Рим и Папская область переживали период спокойствия во время понтификата Гонория IV. Он смог смирить своего самого мощного и упрямого врага, графа Гвидо Монтефельтро, который на протяжении многих лет успешно сопротивлялся папским войскам. Авторитет папы признавался во всех папских землях, в которые тогда входили Равеннский экзархат, герцогство Сполето, графство Бертиноро и Пятиградие - Римини, Пезаро, Фано, Сенигаллия и Анкона. Гонорий IV был первым папой, который привлек семьи банкирских домов центральной и северной Италии для сбора папских налогов.

Римляне восторженно приняли избрание Гонория IV, поскольку он был гражданином Рима и братом Пандульфа, сенатора Рима. Непрерывные волнения в Риме во время понтификата Мартина IV не допускали, чтобы папа жил в Риме, но теперь римляне сами пригласили Гонория IV, чтобы сделать Рим его постоянным местом жительства. В течение первых нескольких месяцев своего понтификата он жил в Ватикане, но осенью 1285 года переехал в только что отстроенный дворец на Авентине.

Империя

В своих отношениях со Священной Римской империей Гонорий придерживался умеренного курса. Рудольф I отправил епископа Генриха Базельского в Рим, чтобы просить коронации. Гонорий IV послал кардинала Джованни Боккамацца в Германию, чтобы помочь Рудольфу с организацией церемонии. Но оппозиция внутри немецких князей протестовала против папского вмешательства. На Совете в Вюрцбурге (16-18 марта 1287) Рудольфу пришлось защищать легата от оскорблений со стороны князей.

Другие акты

Гонорий IV унаследовал от предшественников планы очередного крестового похода, но ограничился сбором десятины и договоренностями с банкирскими домами Флоренции, Сиены и Пистойи.

Два крупнейших религиозных ордена (доминиканцы и францисканцы) получили много новых привилегий от Гонория IV. Он часто назначал их своими представителями в епархиях и дал право вести инквизицию. Он также одобрил привилегии кармелитов и августинцев. Кроме того, он передал ряд монастырей бенедиктинцам, в частности, монастырь Святого Павла в Альбано, который он сам основал.

Салимбене Пармский, хронист Пармы, утверждал, что Гонорий IV был врагом религиозных орденов. Он приводил в качестве доказательства тот факт, что папа выступал против апостоликов и их лидера Герардо Сегарелли. 11 марта 1286 года папа издал буллу, осуждающую их как еретиков.

В Парижском университете Гонорий выступал за создание кафедр по изучению восточных языков, чтобы вести христианизацию мусульман и добиться воссоединения раскольнических церквей на Востоке.

Папа Гонорий умер 3 апреля 1287 года. Его гробница находится в церкви Санта-Мария-ин-Арачели в Риме.

Контакты с монголами

Монгольский правитель Аргун-хан послал посольство и письмо Гонорию IV в 1285 году, латинский перевод которого хранится в Ватикане. Аргун, принявший христианство, предлагал совместные действия против арабов:

"На земле мусульман, то есть в Сирии и Египте, которые находятся между нами и вами, мы окружим и задушим их. Мы пошлем наших посланников, чтобы просить вас отправить армию в Египет, так что мы с одной стороны, и вы с другой сможем захватить его. Дайте нам знать через посланников, когда вы хотели бы, чтобы это произошло. Мы будем преследовать сарацин с помощью Господа, Папы и Великого хана"
- отрывок из письма Аргун-хана Гонорию IV, 1285

Гонорий IV, однако, не был способен реализовать эту идею вторжения.

Напишите отзыв о статье "Гонорий IV"

Литература

Отрывок, характеризующий Гонорий IV

– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.