Горанов, Волкан Семёнович

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Горанов и Захариев

Волкан Семёнович Горанов
болг. Захари Симеонов Захариев
Прозвище	Халиль Экрем
Дата рождения	4 февраля 1904(1904-02-04)
Место рождения	село Басарбово
Дата смерти	29 апреля 1987(1987-04-29) (83 года)
Место смерти	София
Принадлежность	СССР СССР 1928—1944, НРБ НРБ 1904—1928, 1944—1987
Род войск	Авиация
Звание	НРБ НРБ генерал-полковник
Сражения/войны	Гражданская война в Испании Великая Отечественная война
Награды и премии

Волкан Семёнович Горанов (настоящие фамилия и имя Захариев Захари Симеонов, 1904—1987) — болгарский военный лётчик и военачальник, находившийся на службе в Рабоче-крестьянской Красной Армии в 1929—1944 годах, генерал-полковник. Как лётчик-истребитель советской добровольческой авиационной группы, воевал в гражданской войне в Испании на стороне республиканцев в 30-х годах. За большие боевые заслуги был удостоен высшей государственной награды СССР — звания Герой Советского Союза. Во время Великой Отечественной Войны служил начальником учебных заведений Гражданского Воздушного Флота (ГВФ), где подготовил более 12 тысяч лётчиков. В 1944 году возвратился обратно в Болгарию, где стал командующим болгарских ВВС, а потом заместителем министра обороны. Народный депутат, председатель совета ветеранов болгарской авиации.

Биография

Захари Симеонов Захариев родился 4 февраля 1904 года в семье деревенского учителя Симеона Захариева Антонова (1873—1969) в селе Басарбово, Болгария.

Служил в болгарской армии. В 1928 году окончил авиационное училище в Божуриште, стал лётчиком 1-го разведывательного авиазвена. Из-за своих антифашистских взглядов в 1931 году поручик Захариев был уволен из армии и эмигрировал в СССР со своими товарищами-лётчиками Кирилом Кириловым, Борисом Ганевым и Николой Ватовым. По рекомендации Георгия Димитрова их направили на лётное обучение в Тамбовскую лётную школу, где Захариев стал инструктором, изменив имя на Волкан Горанов, чтобы избежать преследования своей семьи в Болгарии со стороны профашистских болгарских властей.

О перемене своего имени Захариев рассказывает так:

Однажды, когда я вышел покупать завтрак, у моих товарищей прибыл представитель Заграничного бюро [БКП] и предложил им переменить имена при оформлении нового паспорта. Такой был порядок, так требовала конспирация. Ганев сразу выбрал себе имена Петров Василий Славчев, Ватов крестился Ивановым Пикаром Ивановичем, а о мне думали-думали и додумались крестить меня Горановым Волканом Симеоновичем. Когда я пришёл, я долго не мог понять — что происходит, а они катались от смеха и кричали «Горанов Волкан, Горанов Волкан». В конце концов Ганев успокоился и сообщил мне, что поныне я буду называться Горановым Волканом Симеоновичем, и сказал: Видишь, вот ты сейчас и волк, и в горах.

В 1936 году, три болгарских инструктора в Тамбовской школе написали рапорты с просьбой о вступлении в добровольческую авиационную часть, которую предстояло направить в Испанию.

В Испании воевал под турецким именем Халил Экрем, летал на бомбардировщике «Potez-34» и позднее на скоростном бомбардировщике СБ, бомбил объекты франкистов, был ранен в ногу.

В начале наступления монархистов на Мадрид был эвакуирован из испанской больницы в СССР на советском судне. Вскоре после этого ему было присвоено звание Героя СССР и его назначили начальником Тамбовской авиационной школы. В годы Великой Отечественной войны В. С. Горанов был назначен начальником учебных заведений ГВФ, где готовил кадры для авиации действующей армии. Являлся депутатом Верховного Совета СССР. В 1940 году управление Гражданского флота получило задание подготовить всего за один год 10 тысяч лётчиков. Но уже к середине 1941 года были обучены лётному делу не десять, а двенадцать тысяч человек. Десятки его учеников впоследствии получили звание Героя Советского Союза.

В сентябре 1944 года к власти в Болгарии пришло правительство Отечественного фронта, и Захариев возвратился в Болгарию под своим настоящим именем восстанавливать болгарскую авиацию. С 1945 года — заместитель командующего ВВС Болгарии. В 1947—1955 годах — командующий ВВС — заместитель министра обороны Народной Республики Болгарии. Генерал-майор (1947). Генерал-лейтенант (1951).

Переход болгарской авиации на реактивные самолеты осуществлялся главным образом под его руководством. В 1959 году Захари Симеонов Захариев был назначен военным атташе в Москве. С 1965 года — заместитель Министра обороны Народной Республики Болгария. С 1973 года — в отставке.

После выхода в отставку Захариев работал в Софии, в Комитете болгаро-советской дружбы, а также был председателем Совета ветеранов ВВС Народной Республики Болгария.

Награды

• 31 декабря 1936 года за проявленные при выполнении интернационального долга мужество и героизм Горанов Волкан Семёнович был удостоен звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина, а после учреждения знака особого отличия «Золотая Звезда» ему была вручена медаль № 22.
• Орден Дружбы народов (СССР, март 1974)
• в 1974 году генерал-полковник Болгарской Народной Армии Захариев Захари Симеонович был удостоен звания Герой Народной Республики Болгария.
• «Заслуженный лётчик Народной Республики Болгария» (первый обладатель этого почётного звания).

Произведения

• «Верность»
• «Доверие»
• Написал мемуары «Доблесть», рукопись которых долго не публиковалась. Лишь в 2004 году эта книга вышла на болгарском языке под названием «Моя жизнь в авиации».

Память

• Мемориальная доска установлена в родном селе Бассарбово (2015 год).

Источники

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1055 Горанов, Волкан Семёнович]. Сайт «Герои Страны».

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382.

Отрывок, характеризующий Горанов, Волкан Семёнович

Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.