Горбунов, Дмитрий Максимович

Дмитрий Максимович Горбунов

Дмитрий Максимович Горбунов (11.02.1894-19.07.1970) — русский советский писатель, поэт, драматург, заслуженный работник культуры РСФСР.

Дмитрий Максимович Горбунов родился 11 февраля (24 февраля по новому стилю) 1894 г. в семье крестьявина-середняка в деревне Киселюха Алексейцевской волости Романово-Борисоглебского уезда Ярославской губернии (ныне — Тутаевский район Ярославской области).

Одну зиму учился в церковно-приходском училище, после этого в 1904 г., десяти лет от роду он был отправлен родителями в Петербург «на свои харчи». В столице Дмитрий был передан посредником в «мальчики» и работал у разных хозяев подручным продавцом в мясных и молочных лавках, подручным пекаря, газетчиком.

В январе 1915 г. призван в армию и направлен учиться на курсы ветеринарных санитаров в 3-й запасной кавалерийский полк, расквартированный в городе Кирсанове Тамбовской губернии. По окончании курсов Д.Горбунов направлен для прохождения службы в Елецкий военный лазарет, откуда переведен в Ташкент, а затем — в Ашхабад. Ашхабадская дружина, в которую он попал, входила в состав карательного отряда, сформированного для «усмирения» взбунтовавшихся «азиатов». Февральская революция застала Д. Горбунова на границе с Персией. На гарнизонном митинге он был избран секретарем солдатского комитета. Карательный отряд был распущен и заболевший малярией Д. Горбунов вернулся на родину.

Октябрьскую революцию он встретил в родной деревне Киселюхе и стал одним из организаторов Алексейцевского волостного комитета, где являлся членом правления и заведовал продовольственными делами. Летом 1918 г. Д. М. Горбунов был мобилизован в Красную Армию и направлен в 15-ю Инзенскую дивизию, действовавшую на Южном фронте против Добровольческой армии. В 1919 г. из-за обострения болезни он вернулся на родину и после выздоровления оставлен на службе в Ярославском военном госпитале. К этому времени относится начало его литературной деятельности. Для госпитального драматического кружка им были созданы первая пьеса «Максим» /«Жизнъ Максима»/ и антирелигиозная двухактная пьеса в стихах «Ад», написанная под литературным псевдонимом Фаддей Никудышкин и получившая премию на губернском конкурсе. Пьеса «Ад» ставилась на сценах красноармейских и рабочих клубов. В том же 1919 г. в газете «Ярославский кооператор» было напечатано первое стихотворение Д. М. Горбунова «Косуля» и он был принят в существовавший в Ярославле Союз поэтов.

В 1923 г. Д. М. Горбунов демобилизован из армии и поступил на работу уборщиком в единственный тогда в Ярославле книжный магазин «Книгоноша». Работая в магазине, он написал пьесу «Буря», которая была напечатана в ярославском журнале «На перевале» и получила премию на губернском конкурсе 1923 г. В 1924 г. Д. М. Горбунов в соавторстве с А.Афиногеновым и А.Муратовым написал пьесу «Театральное обозрение», ставившуюся на сцене театра им. Ф. Г. Волкова и клубных сценах. Его стихи, печатавшиеся в ярославских газетах, составили стихотворный сборник «Черемуховый след», вышедший в свет в 1927 г. В 1925 г. в Ярославле была создана новая литературная организация — Ассоциация пролетарских писателей и вскоре Д. Н. Горбунов был принят в её рады. В 1931 г. в театре им. Ф. Г. Волкова ставилась написанная им четырёхактная пьеса «Шестнадцать дней».

Очередным этапом творческого пути Д. М. Горбунова стала его работа корреспондентом РОСТА /позднее ТАСС/ в Ярославле в 1932—1936 годах. С созданием в 1934 г. Союза писателей СССР он стал его членом. В 1936 г. Д. Н. Горбунов в соавторстве с А.Кузнецовым приступил к написанию по договору книги о красносельских ювелирах.

Однако эта работа была прервана 21 октября 1936 г. арестом Д. М. Горбунова. После многомесячного «следствия» по стандартному обвинению в членстве в «контрреволюционной группе» он был осужден. За этим последовали долгие года колымских лагерей и сибирской ссылки, закончившиеся лишь в августе 1954 г. В 1955 г, Д. М. Горбунов был реабилитирован.

Ещё до своей реабилитации Д. М. Горбунов приступил к работе над пьесой, посвященной 40-летию Октябрьской революции. Пьеса, получившая окончательное название «Это было…» ставилась на сцене театра им. Ф. Г. Волкова. Её премьера состоялась после торжественного заседания, посвященного 41-й годовщине революции. В 1959 г. в Ярославле вышел сборник стихов Д. М. Горбунова «Самое задушевное», а в 1962 г. — сборник стихов «С добрым утром!». В начале 1960-х годов Д. М. Горбунов приступил к работе над автобиографической повестью «Егорка Богатырев». Эта повесть была выпущена в свет Верхне-Волжским издательством в 1965 и 1967 г.г. Очередной стихотворный сборник Д. М. Горбунова «Солнце на поводьях» вышел в издательстве «Советский писатель» в 1965 г.

В апреле 1969 г. «за заслуги в области советской культуры» ему было присвоено почетное звание заслуженного работника культуры РСФСР. Стихи, очерки и заметки Д. М. Горбунова появлялись и на страницах местной и центральной прессы. Последние годы его жизни были отданы работе над сборником рассказов для детей и юбилейным сборником стихов «По жизни с песней». Умер Д. М. Горбунов 19 мюля 1970 г.

Произведения

• «Егорка Богатырев»
• «Ворона Ивановна» (сборник рассказов для детей)

Книги

• Д. Горбунов. Егорка Богатырев. Повесть. Верхне-Волжское издательство. Ярославль — 1974. 256 стр.

Источники

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:672989 Горбунов, Дмитрий Максимович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• www.yar-archives.ru/web-archive/index.php?act=fund&fund=2439
• libinfo.org/index/index.php?id=63462

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Горбунов, Дмитрий Максимович

«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.