Горгоны

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Горгона»)
Перейти к: навигация, поиск

Горго́ны (греч. Γοργώ, Γοργών, вероятно от греч. γοργός — грозный, ужасный) — в древнегреческой мифологии[1] — змееволосые чудовища, дочери морского божества Форкия (Форкиса) и его сестры Кето[2]:

  • Эвриала (греч. Εὐρυάλη«далеко прыгающая»),
  • Сфено (или Сфейно, Стено, Стейногреч. Σθεινώ, «могучая»),
  • Медуза (греч. Μέδουσα«повелительница», «стражница») — самая известная из них и единственная смертная из трёх чудовищных сестёр.

В переносном смысле «горгона» — ворчливая, злобная женщина.





Происхождение

Как гласит поздняя версия мифа, оформленная Овидием в «Метаморфозах», разгневанная Афина превратила Медузу и её сестёр в чудовищ после того, как Посейдон овладел Медузой в храме богини. По другой версии: Эвриала и Сфено решили стать чудищами сами из сострадания к судьбе сестры. Медуза была смертной (убита Персеем), Эвриала и Сфено — бессмертны. Сёстры дракона Ладона, охранявшего сад с яблоками Гесперид, Фоосы (матери Полифема) и грай. Согласно Еврипиду, они охраняли Пуп Земли[3]. На ларце Кипсела было изображено, как они преследуют на крыльях Персея[4].

По ещё одной версии горгоны были детьми Тифона и Ехидны.

Описание

Всё тело их покрывала блестящая и крепкая, как сталь, чешуя. Ни один меч не мог разрубить эту чешую, только изогнутый меч Гермеса. Громадные медные руки с острыми стальными когтями были у горгон. На головах у них вместо волос двигались, шипя, ядовитые змеи. Лица горгон, с их острыми, как кинжалы, клыками, с губами, красными, как кровь, и с горящими яростью глазами были исполнены такой злобы, были так ужасны, что в камень обращался всякий от одного взгляда на горгон. На крыльях с золотыми сверкающими перьями горгоны быстро носились по воздуху. Горе человеку, которого они встречали! Горгоны разрывали его на части своими медными руками и пили его горячую кровь ([orel.rsl.ru/nettext/history/kun/ch_1/00000007.htm Н. А. Кун]).

Горгоны жили на крайнем Западе у берегов реки Океан.

Хотя у всех трёх Горгон вместо волос были змеи, только Медуза обладала чудесным даром завораживать людей взглядом (по Овидию и в положительном, и в отрицательном смысле этого выражения) и только она одна была смертна. Прямой взгляд Медузы обращал все живое в камень. Голова горгоны — см.: Горгона Медуза.

Гипотезы учёных

Вероятно, что Медуза и её сёстры-горгоны (Сфено и Эвриала), с их глазами, от которых всё каменеет, даже вода застывает льдом, которые летают на крыльях быстрее ветра, — это духи бури и холодной зимы, которая периодически посещала север Древней Греции (Борей). На их запредельную, подземную, иномирную природу указывает и то, что их породили Форкис (олицетворение бурного моря у древних людей) и Кето, праматерь морских чудовищ, которой между прочим приписывается порождение акул и змеедевы Ехидны (жены Тифона, главного врага олимпийцев). Соответственно, горгоны при таких родителях — хтонические чудовища, враждебные олицетворения стихий воды и воздуха. Следует заметить, что горгоны также несколько драконоподобны в своём облике: крылья, клыки в пасти, когти на руках, на теле — практически непробиваемая чешуя, — всё это указывает, что горгоны могут быть дальними родичами таких персонажей, как старая змеиха славянских мифов.

По другой версии (Голосовкера), горгоны, грайи и другие чудовища греческих мифов являются остатками доолимпийского пантеона, которые (под воздействием «олимпийцев») в сознании древних греков постепенно превратились в чудовищ.

Они воплощают для обитателей восточных пространств, примыкающих к Средиземному морю, опасность, исходящую от далёкого неизвестного Запада.

В культуре

Напишите отзыв о статье "Горгоны"

Примечания

  1. Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т.1. С.315-316, Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2001. В 3 т. Т.2. С.70
  2. Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека I 2, 6; II 4, 2-3
  3. Еврипид. Ион 225
  4. Павсаний. Описание Эллады V 18, 5.

Литература

Ссылки

  • [bestiary.us/gorgona.php Горгоны] на сайте «Энциклопедия вымышленных существ»
  • [www.monsalvat.globalfolio.net/frsuperrealis/statiisuperrealis/medusagorg/medusa.htm Горгона Медуза].

Отрывок, характеризующий Горгоны

Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.