Гордеев, Дмитрий Иванович

Дмитрий Гордеев
Дмитрий Гордеев в своей мастерской во время встречи с выпускниками ФМШ 6 декабря 2003г.
Имя при рождении:	Дмитрий Иванович Гордеев
Дата рождения:	23 мая 1940(1940-05-23)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	19 января 2011(2011-01-19) (70 лет)
Место смерти:	Москва, Россия
Жанр:	живопись
Учёба:	МГУ (мехмат)

Дмитрий Иванович Гордеев (23 мая 1940, Москва — 19 января 2011, там же) — художник.

Биография

Дмитрий Иванович Гордеев родился 23 мая 1940 года в семье московских интеллигентов (мать — химик, отец — инженер-металлург).

Детство прошло в коммунальных квартирах. Будущий художник был предоставлен сам себе, сам придумывал себе занятия и развлечения. Жизнь заставила и научила его самостоятельно мыслить и принимать решения. "Говоря словами Высоцкого, «Я рос как вся московская шпана», — вспоминает о своем детстве художник.

Всерьез о будущей своей профессии он не задумывался.

Во дворе с ребятами произошел спор: кто-то сказал, что в МГУ поступить без блата невозможно. Я поспорил, что поступлю. Д. И. Гордеев

В 1958 году он выиграл спор и стал студентом механико-математического факультета Московского университета.

В университете Дима учился с увлечением, достаточно легко. Между делом он рисовал различные шаржи, портреты сокурсников. Молодого талантливого математика оставил у себя в лаборатории академик А. Н. Колмогоров, человек с энциклопедическими знаниями в различных областях науки и культуры. Известность получил портрет А. Н. Колмогорова, написанный Гордеевым.

Колмогоров для меня Учитель в самом высоком смысле слова. Научиться работать можно только у мастера своего дела, неважно каким делом занимаешься — музыкой, живописью, математикой или токарным делом. Д. И. Гордеев

Для саморазвития Димы Гордеева как художника решающую роль сыграли два аспекта: во-первых, свободный режим работы в лаборатории Колмогорова, во-вторых, дружеские отношения и возможность достаточно плотного общения с гениальным человеком. Будущий художник, работая над математическими задачами, часто бывал на даче своего учителя. Но на самом деле он больше занимался изучением собранной А. Н. Колмогоровым богатейшей коллекции художественных альбомов, находя параллели и закономерности, свойственные и живописи, и музыке, и поэзии. За этот период талантливый математик познакомился с работами Рублёва, Микеланджело, Эль Греко, Рубенса и других великих мастеров прошлого. Он ходил по музеям, изучая подлинники.

Значительная часть жизни Дмитрия Гордеева связана с преподаванием математики в физико-математической школе-интернате при МГУ (ФМШ) (с 1965 по 1979 г.). Все свободное время он посвящает живописи.

В 1969 году Гордеев был призван на службу в армию. Талант художника был замечен и там, он был привлечен к оформительству, параллельно писал картины. К окончанию службы насчитывалась уже сотня картин. Среди них — серия портретов военачальников. Эти портреты впоследствии были куплены одной американкой:

Я спрашивал её, как же вы будете потом жить вместе с этими "шизиками"? Она говорит: Куплю дом в Париже и выделю для них отдельную комнату. Д. И. Гордеев

Сын Гордеев Денис Дмитриевич (1964) пошел по стопам отца, стал профессиональным художником, популярным иллюстратором

Выставки

Первая выставка работ художника была в Московском физико-техническом институте по просьбе выпускников школы-интерната. Они же организовали вечер встречи с художником. Задавалось много вопросов, которые часто касались «закрытых» для того времени тем. Независимый и оригинальный образ мышления Гордеева не соответствовал традиционной идеологической схеме тех лет и потому вызывал особый интерес у молодёжи.

Шел тот период, когда художники-неконформисты работали как бы «в стол». Среди них — группа, которую возглавлял Оскар Рабин. Художники этой группы послали в высшие инстанции письмо с просьбой разрешить однодневную выставку на открытом воздухе в Беляеве. Разрешения им не дали, но художники все равно решили выйти. И тогда власти устроили так называемый «субботник», на котором бульдозеры «помяли» художников, картины. Погорячившиеся ребята-дружинники поколотили некоторых иностранных корреспондентов. Это вызвало небольшой международный скандал, так как происходило после подписания Хельсинкских соглашений. В результате власти вынуждены были разрешить однодневную выставку в Измайлово. Было большой удачей, что из сообщений «вражеских голосов» о ней узнали художники, которые «сидели по углам» и писали. Среди них был и Гордеев.

Это было воскресенье 20 сентября 1974 года. Был очень солнечный день, очень радостная атмосфера, народ был доброжелателен. Когда мы пришли, я думал, как развеситься. Художники, которые раньше знали о выставке, подготовились к ней. Они принесли треноги, приспособления, куда ставить картины. Я же пришёл просто с мешком картин. И тут меня выручил мой прошлый туристский опыт. Я взял колья, сделал растяжку, натянул веревочку. Выставлять работы можно было только по сигналу Рабина, так как выставка была разрешена только с 12 до 17 часов. Мы сидим на мешках, вокруг уже ходят толпы, в лесу на всякий случай стоят наготове пожарные машины. Я слышу за спиной взволнованный шепот зрителей: «Интересно, а что они там сейчас чувствуют?» Потом прошёл клич — расчехлять! И мы стали выставлять свои работы. Художников окружила громадная толпа, смотрели, вплотную прислоняясь к картинам. Кто-то крикнул: «Товарищи, так же нельзя смотреть, давайте отойдем на три шага». Только они отойдут от картин шага на 3-4, тут же из-под рук передних выскальзывают какие-то бойкие старушки и через 5 минут снова та же картина. Д. И. Гордеев

Выставка в Измайлово в 1974 году — первая бесцензурная однодневная выставка, первый выход Гордеева к зрителю вместе с другими художниками. В Измайлово были выставлены картины: «Продавец черта», «Их любовь, моя зависть», «Портрет со статуэткой», «Конышева на набережной Невы», «Сумасшедшая в летнем саду».

В зимне-весенний сезон 1974—1975 гг. прошла серия квартирных выставок. Независимые художники вели борьбу за то, чтобы власти позволили им сделать выставку в зале. Выставка была разрешена и проходила в Доме Культуры ВДНХ. Там было выставлено более сотни художников с независимым образом мышления, разных стилей и школ.

Дмитрий Гордеев приходит к мысли, что его стиль — это многофигурные композиции. По его мнению, именно здесь художник должен владеть буквально всеми компонентами изобразительного искусства: он должен владеть режиссурой; должен быть как бы актёром; должен владеть цветом, рисунком… На ВДНХ он выставляет картины и этого жанра.

После выставки на ВДНХ Гордеев приобретает многочисленных поклонников. По их просьбе он устраивает вечера открытых дверей. На этих вечерах Дима показывает работы, отвечает на вопросы, возникают диспуты на самые различные темы.

Группа «Двадцать московских художников»

Главным итогом выставки на ВДНХ было то, что независимые художники отвоевали своё право на творчество. В 1976 г. власти были вынуждены разрешить им объединиться и создать секцию живописи при горкоме художников-графиков. Секция получила свой выставочный зал в подвале на Малой Грузинской, 28. Родилась группа «Двадцать московских художников» или «Двадцатка», которая в течение десяти лет (1978—1988 гг.) была в центре художественной жизни. Необычная манера, непривычные сюжеты, сами авторы — колючие спорщики — принимались не всеми. Ежегодно они собирали по 70-80 тысяч зрителей со всех концов Союза. Не обошли её вниманием и за границей, — группа приобрела международный авторитет.

Для Гордеева — это годы настоящей жизни художника. Жизни полнокровной и радостной, когда художник напряженно работает, имеет выход на зрителя, а зритель его поддерживает. Огорчения от сильного прореживания его экспозиции цензурой (Диме фактически за эти годы не удалось выставиться в полную силу) быстро заживлялись зрителем и всей атмосферой выставки.

География стран, где находятся картины Гордеева, весьма обширна. Владельцы картин живут в Англии, Франции, США, Японии, Индии, Иране, Китае, Бельгии, Колумбии, Австрии, Югославии, Греции, Боливии, Болгарии, Испании, Венгрии, Румынии, Польше, Италии, Германии. «Мне неважно, где они, главное — они не стоят запертыми, а живут нормальной жизнью», — говорит художник.

В 1981 году должна была состояться персональная выставка Дмитрия Гордеева. По городу уже висели афиши. Но выставка властями (Управление культуры и отдел культуры МГК КПСС) была закрыта из-за нежелания художника снять 30 работ.

Я договорился с развесчиками, чтобы они не снимали картины и сидели дома, а я потихоньку впускал зрителей. Когда зал набивался, я запирал дверь, потом выпускал. Через три дня высшие власти профсоюзов культуры заметили это. Они вызвали развесчиков и приказали им снять картины. Д. И. Гордеев

Долгие годы Гордеев не продавал работы, которые считал центральными, рассчитывая на «персоналку». Какая-то коммерческая фирма («По физиономиям — бывшие комсомольские работники» — Д. Гордеев), заключив договор с художником, отправила коллекцию его картин на выставку в Англию. Готовясь к поездке, Гордеев в короткие сроки освоил английский настолько, что читал книги без словаря. Выставка не состоялась, картины не вернулись.

Три лучшие работы разных периодов творчества художника: свадебный автопортрет с женой Любой, «Дискотека» (великолепнный вариант на тему «вакханалии»), «На выставке двадцати» были украдены (вырезаны из рам) с выставки в клубе имени Зуева. В третьей работе использована идея: если снять с полотен рамы, то получившаяся композиция из разнородных, разноплановых картин выставки создает некий сюрреалистический мир, художник как бы запускает в этот мир зрителя. От работ осталась лишь косичка, сплетенная из остатков холста на подрамнике. Она печальным напоминанием висит в углу мастерской. Судьба их до сих пор неизвестна.

Творчество

За 30 лет творческого пути художник создал не одну сотню полотен. Идеи картин он брал непосредственно из жизни, подмечая сцены, которые нарочно не придумаешь. Полотна Дмитрия Гордеева оботличаются «своевольным реализмом», гротеском, повышенным вниманием к «странностям» жизни. Комичную ситуацию Гордеев переносит на полотно, несомненно, испытывая при этом плутовскую радость, знакомую нам по картинам старых голландских мастеров. Общность Гордеева с этой школой ещё более подчеркивается обилием деталей.

Картины Дмитрия Гордеева населены продавцами животных с Московского птичьего рынка, пассажирами метро, обитателями городов, отдыхающими на пляжах. Тщательность отделки, отражающие стремление Гордеева к приобретению ремесленного навыка, не случайны, но вызваны самообучением на старых мастерах, про которых он сам говорит: «Теорема о том, что они мастера, доказана временем».

Главное действующее лицо в творчестве Дмитрия Гордеева — человек. В его картинах торжествует жизнь, жизнь земная со всеми её прелестями и пороками. Свойственное художнику увлечение гротеском подчеркивает многообразие, нетривиальность реальной жизни. Он обладает даром отлавливать жесты лица, рук, ног, тела, которые свойственны тому, кого он пишет, и придать ему, так сказать, «лица не общее выраженье».

Целая эпоха смены взглядов и ценностей прошла сквозь жизнь художника. И в этой ломке Дмитрий Гордеев всегда остается верным самому себе, всегда работает над тем, к чему лежит душа.

Литература

• Лариса Мезенцева. «Дима Гордеев — художник, человек».

Ссылки

• [www.vipschool.ru/oneperson.php?personnumber=315 Гордеев Дмитрий Иванович]

Отрывок, характеризующий Гордеев, Дмитрий Иванович

– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.