Гордов, Василий Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Василий Николаевич Гордов
Дата рождения

12 декабря 1896(1896-12-12)

Место рождения

село Матвеевка, Мензелинский уезд, Уфимская губерния, Российская империя ныне Татарстан

Дата смерти

24 августа 1950(1950-08-24) (53 года)

Место смерти

Москва, СССР

Принадлежность

Российская империя Российская империя
РСФСР РСФСР
СССР СССР

Род войск

пехота

Годы службы

19151917
19181946

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Командовал

21-я армия,
Сталинградский фронт,
33-я армия,
3-я гвардейская армия,
Приволжский военный округ

Сражения/войны

Первая мировая война,
Гражданская война в России,
Советско-финская война,
Великая Отечественная война

Награды и премии

Других государств:

Василий Николаевич Гордов (12 декабря 1896 года — 24 августа 1950 года) — советский военачальник, Герой Советского Союза, генерал-полковник.





Биография

Василий Николаевич Гордов родился в селе Матвеевка Уфимской губернии, ныне Мензелинский район Республики Татарстан. Русский.[1]

В русской армии с 1915 года, окончил учебную команду. Участник Первой мировой войны, старший унтер-офицер. В Красной Армии с 1918 года. За годы Гражданской войны прошёл путь от командира взвода до командира полка. Принимал участие в ликвидации вооружённых формирований Н. И. Махно. В 1925 году окончил курсы старшего командного состава Высшей тактической школы и направлен инструктором в Монгольскую народную армию. С 1933 года начальник штаба Московской Краснознамённой военной пехотной школы, затем начальник штаба стрелковой дивизии. С 1937 года — командир стрелковой дивизии. В 1939—1940 годах начальник штаба Калининского военного округа, затем Приволжского военного округа. Принимал участие в Зимней войне, до 6 декабря 1939 был начальником штаба 7-й армии[2].

В начале Великой Отечественной войны генерал-майор Гордов — командующий 21-й армией, во главе её участвовал в Гомельской оборонительной операции, а в декабре 1941 — январе 1942 в Курско-Обоянской наступательной операции. В июле-августе 1942 года — командующий войсками Сталинградского фронта, оборонявшегося на дальних подступах к Сталинграду. Против назначения[3] генерал-лейтенанта В. Н. Гордова вместо маршала Тимошенко был А. С. Чуянов, но менять только что назначенного командующего фронтом отказался Г. М. Маленков.[4] В. Н. Гордов на этой должности допустил ряд ошибок при организации обороны и был отстранён от должности. С 18 октября 1942 года — командующий 33-й армией. В марте 1943 года армия участвовала в Ржевско-Вяземской наступательной операции, а затем в Смоленской, Оршанской и Витебской наступательных операциях. В апреле 1944 года генерал-полковник Гордов назначен командующим 3-й гвардейской армией 1-го Украинского фронта. В ходе Верхнесилезской наступательной операции армия Гордова, находясь на острие главного удара, прорвала оборону немецких войск и разгромила противника в районе города Кельце. В апреле—мае 1945 года 3-я гвардейская армия под командованием В. Н. Гордова принимала участие в Берлинской и Пражской наступательных операциях.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 апреля 1945 года за умелое руководство войсками и проявленные при этом мужество и героизм Василию Николаевичу Гордову присвоено звание Героя Советского Союза.

За время войны Гордов был пятнадцать раз упомянут в благодарственных в приказах Верховного Главнокомандующего[5]

После войны В. Н. Гордов — командующий войсками Приволжского военного округа. С ноября 1946 года в отставке.

12 января 1947 года Василий Николаевич Гордов был арестован. Арест по запросу Абакумова был санкционирован лично Сталиным[6]. Затем осуждён по обвинению в вынашивании террористических планов в отношении членов советского правительства, а 24 августа 1950 года военной коллегией Верховного Суда СССР приговорён к высшей мере наказания. Приговор приведён в исполнение в тот же день в Лефортовской тюрьме в Москве. Тело захоронено на территории Донского кладбища. В память об этом на участке 3 установлен памятник жертвам политических репрессий, на котором выбито имя В. Н. Гордова.

Реабилитирован 11 апреля 1956 года.

Звания

Награды

Отзывы сослуживцев

Командующий 1-м Украинским фронтом Иван Степанович Конев в своих мемуарах писал о В. Н. Гордове[9]:

Гордов являлся старым, опытным командиром, имел за плечами академическое образование и обладал сильным характером. Это был военачальник, способный руководить крупными войсковыми соединениями. Если взять в совокупности все операции, проведённые им во время войны, то они вызывают к нему уважение. В частности, надо отметить, что он проявил и мужество, и твёрдость в трудные времена Сталинградского сражения, воевал, как говорится, на совесть и со знанием дела.
Это был человек опытный, образованный, но в то же время иногда недостаточно гибко воспринимавший и осваивавший то новое, что рождали в нашем оперативном искусстве возросшие технические возможности. Преданный делу, храбрый, сильный, своенравный и неуравновешенный — всего было понемногу намешано в своеобразной натуре Гордова.


В. И. Чуйков в своих воспоминаниях критикует командующего Сталинградским фронтом генерала Гордова за неверную оценку возможностей и намерений противника в боях июля 1942 г.

См. также

Напишите отзыв о статье "Гордов, Василий Николаевич"

Примечания

  1. [podvignaroda.ru/?#id=12094242&tab=navDetailDocument Представление на награждение Орденом Суворова первой степени №: 1261575 от: 30.08.1943]
  2. [winterwar.karelia.ru/site/article/75 Зимняя война. Безвозвратные потери Красной армии в период Советско-финляндской войны (1939—1940 гг.)].
  3. Чуянов А. С. Письмо Чуянова А. С. Ершову В. П. (Из личной переписки) Чуянов А. С. о Сталинградской битве, Сталине И. В. и повести «На переломе» (рус.) // Спб. «Издательство Александра Сазанова» : Российский ритуально-духовный журнал «Реквием». — 2015. — № II/2015 (107). — С. 15 -- 19.
  4. Чуянов Алексей Семёнович. На стремнине века. Записки секретаря обкома. — Книга. — Москва: Политиздат, 1976. — 288 с. — 100 000 экз.
  5. [grachev62.narod.ru/stalin/orders/content.htm Приказы Верховного Главнокомандующего в период Великой Отечественной войны Советского Союза. Сборник. М., Воениздат, 1975.]
  6. [www.bukovsky-archives.net/pdfs/sovter74/stal47-3.pdf О разрешении на арест генералов Гордова и Рыбальченко. Записка Абакумова Сталину от 03.03.47 и резолюция Сталина. Основание — «зафиксированный» разговор Гордова с женой и Рыбальченко].
  7. [www.rkka.ru/handbook/personal/k35.xls Список присвоения высших офицерских званий в РККА (1935—1939)].
  8. 1 2 [rkka.ru/handbook/personal/generals40-45.xls Список присвоения высших офицерских званий (генералы и адмиралы) 1940—1945 гг.]
  9. Конев И. С. Сорок пятый. — М.: Воениздат, 1970.

Литература

Ссылки

  •  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1027 Гордов, Василий Николаевич]. Сайт «Герои Страны».
  • Рудольф Пихоя. [history.machaon.ru/all/number_06/analiti4/ussr/7/index.html Генеральские разговоры.] МИЖ № 6, ноябрь-декабрь 1999.
  • д/ф [telepoisk.com/peredacha-tv-archiv/393851186/18-11-2014 «Бунт генералов. Генерал Гордов»] (РТР, 2014)
Документы
  • [www.bukovsky-archives.net/pdfs/sovter74/stal47-3.pdf О разрешении на арест генералов Гордова и Рыбальченко. Записка Абакумова Сталину от 03.03.47 и резолюция Сталина]

Отрывок, характеризующий Гордов, Василий Николаевич

Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.