Гордон, Рут

Рут Гордон
Ruth Gordon
Рут Гордон в 1919 году
Дата рождения:	30 октября 1896(1896-10-30)
Место рождения:	Куинси, Массачусетс, США
Дата смерти:	28 августа 1985(1985-08-28) (88 лет)
Место смерти:	Массачусетс, США
Гражданство:	США
Профессия:	актриса, сценарист
Карьера:	1915—1985
Награды:	«Оскар»

Рут Гордон (англ. Ruth Gordon, 30 октября 1896 — 28 августа 1985) — американская актриса и сценарист. Самыми известными её ролями стали заботливая соседка Минни Кастевет в фильме «Ребёнок Розмари», а также Марджори Чардин в «Гарольд и Мод». За свою актёрскую карьеру, длившуюся 47 лет, Гордон была удостоена премий «Оскар», «Эмми», а также двух «Золотых глобусов».

Биография

Юные годы

Рут Гордон Джонс родилась 30 октября 1896 года в городе Куинси в штате Массачусетс. Она была единственным ребёнком в семье капитана Клинтона Джонсона и его жены Энни Зиглер Джонс. Гордон полюбила театр ещё в юном возрасте и часто писала письма своим любимым актрисам в надежде получить от них автограф. После того как на её письмо ответила актриса Хэйзел Доун, Рут Гордон воодушевилась начать собственную карьеру в театре. Хотя её отец скептически отнёсся к такому желанию дочери, после окончания средней школы в 1914 году он всё же помог ей поступить Американскую академию драматического искусства в Нью-Йорке.

Театральная карьера

Уже год спустя состоялся её кинодебют в немом фильме «Вихрь жизни», где она исполнила эпизодическую роль танцовщицы. В том же году Гордон дебютировала и на Бродвее в постановке «Питер Пэн», где исполнила роль Нибса, одного из потерявшихся мальчиков. Эта роль была хорошо отмечена известным театральным критиком Александром Вуллкоттом, который впоследствии стал другом Гордон и её наставником.

В 1918 году актриса исполнила роль Лолы Пратт в бродвейский адаптации пьесы Бута Таркингтона «Семнадцать», где познакомилась со своим будущим мужем актёром Грегори Келли. Их брак состоялся в 1921 году и продлился до его неожиданной смерти от болезни сердца в 1927 году. Свою первую крупную роль Рут исполнила в бродвейской пьесе Максвелла Андерсона «Дети субботы», где она сыграла Бобби. Рут Гордон продолжала активно играть на театральной сцене на протяжении 1930-х годов. Она исполнила роли Мэтти в постановке «Этан Фром», Марджери Пинчвайф в «Деревенской жене» Уильяма Уичерли, а также Норы Хэлмер в «Кукольном доме» Генрика Ибсена.

В 1929 году Гордон родила внебрачного сына Джонса от бродвейского продюсера Джеда Харриса.

Кинокарьера

Свой киноконтракт с киностудией «MGM» Рут Гордон подписала ещё в начале 1930-х годов, но впервые появилась в фильме этой студии лишь в 1941 году, когда исполнила небольшую роль в картине «Двуликая женщина» с Гретой Гарбо в главной роли. В 1940 году она сыграла две успешные роли на других голливудских студиях в фильмах «Линкольн в Иллинойсе» и «Магическая пуля доктора Эльриха».

В 1942 году она вышла замуж за драматурга Гарсона Канина, который был младше её на 16 лет. Вместе они написали серию замечательных сценариев, поставленных Джорджем Кьюкором, среди которых «Ребро Адама» и «Пэт и Майк» с Кэтрин Хепбёрн и Спенсером Трейси в главных ролях. За эти два фильма, а также за их первый сценарий для «Двойной жизни» в 1947 году, Гордон и Канин выдвигались на премию «Оскар» в номинации лучший оригинальный сценарий. В 1953 году компания «MGM» выпустила фильм «Актриса», сценаристом которого также была Рут Гордон. Фильм был снят на основе автобиографии актрисы, а её роль там исполнила англичанка Джин Симмонс. В 1970-х годах Рут Гордон написала ещё три автобиографии: «Моя сторона», «Среди других» и «Открытая книга».

Несмотря на успешную карьеру в кино Рут Гордон продолжала играть и на театральной сцене. В 1956 году она была номинирована как лучшая актриса на премию «Тони» за роль Долли Леви в пьесе Торнтона Уайлдера «Сваха», которая позже получила название «Хэлло, Долли!». С гастролями этой пьесы актриса выступала в Лондоне, Берлине и Эдинбурге.

Рут Гордон:

«Не в нашей семейной традиции разводиться с мужьями — мы их просто хороним.»

В 1966 году Гордон была номинирована на «Оскар» и удостоилась «Золотого глобуса» в номинации лучшая актриса второго плана за роль в фильме «Внутренний мир Дэйзи Кловер» с Натали Вуд в главной роли. Почётную награду киноакадемии и второго «Золотого глобуса» Рут Гордон получила спустя три года за роль Минни Кастевет в мистическом фильме Романа Полански «Ребёнок Розмари» по одноимённому роману Айра Левина. Третью номинацию на «Золотой глобус» ей принесла роль старухи Мод в культовом фильме «Гарольд и Мод».

Начиная с 1970-х годов актриса стала периодически появляться и на телевидении. Она снялась в сериалах «Рода», «Ньюхарт», «Коломбо», а также в «Такси», роль в котором принесла ей в 1979 году премию «Эмми».

Рут Гордон умерла 28 августа 1985 года от инсульта в возрасте 88 лет в своём доме в городе Эдгартаун, штат Массачусетс.

Фильмография

• Линкольн в Иллинойсе (1940) — Мэри Тодд Линкольн
• Магическая пуля доктора Эльриха (1940) — Хэдвиг Эрлих
• Двуликая женщина (1941) — мисс Рут Эллис
• Война в Северной Атлантике (1943) — миссис Джервис
• Внутренний мир Дэйзи Кловер (1966) — Миссис Кловер
• Ребёнок Розмари (1968) — Минни Кастевет
• Что случилось с тетушкой Элис? (1969) — Элис Диммок
• Где Поппа? (1970) — миссис Хочейзер
• Гарольд и Мод (1971) — Мод
• Как ни крути — проиграешь (1978) — Зеновия «Ма» Боггс
• Мусорная охота (1979) — Арвилла Дролл
• Мой телохранитель (1980) — Бабушка Пич
• Как только сможешь (1980) — Зеновия «Ма» Боггс
• Делта Пи (1985) — Магси
• Проблема со шпионами (1987) — миссис Аркрайт

Сценарии

• Двойная жизнь (1947)
• Ребро Адама (1949)
• Спасти брак (1952)
• Пэт и Майк (1952)
• Актриса (1953)

Награды

• «Оскар» 1969 — «Лучшая женская роль второго плана» («Ребёнок Розмари»)
• «Золотой глобус» 1966 — «Лучшая женская роль второго плана» («Внутренний мир Дэйзи Кловер»)
• «Золотой глобус» 1969 — «Лучшая женская роль второго плана» («Ребёнок Розмари»)
• «Эмми» 1979 — «Лучшая женская роль в комедийном сериале» («Такси»)

Ссылки

• [ibdb.com/person.php?id=8543 Рут Гордон] (англ.) на сайте Internet Broadway Database

Отрывок, характеризующий Гордон, Рут

Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]