Горенштейн, Яша
| Яша Горенштейн Jascha Horenstein | |
| Полное имя |
Яков Абрамович Горенштейн |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Страна |
|
| Профессии | |
Яша (Яков Абрамович) Горенштейн (нем. Jascha Horenstein; 1898—1973) — немецкий, американский и британский дирижёр еврейского происхождения.
Содержание
Биография
Родился в состоятельной еврейской семье,[1] тринадцатым из шестнадцати детей Абрама Горенштейна и первым ребёнком с его третьей женой Марией Эттингер, происходившей из австрийской раввинской семьи.
В 1906 году семья перебралась в Кёнигсберг, где Яша занимался у дирижёра и скрипача Макса Броде (1850—1917),[2] а в ноябре 1911 года — в Вену, где он обучался в Городской гимназии № 2 (там одним из первых его друзей стал композитор Ханс Эйслер). С 1916 года обучался в Венской академии музыки у Йозефа Маркса по музыкальной теории и у Франца Шрекера по композиции, там же посещал курсы классической философии; формального дирижёрского образования не получил.
В 1920 году переехал в Берлин вместе с классом Шрекера, назначенного директором Берлинской высшей школы музыки. Писал песни, фортепианную и камерную музыку (впоследствии уничтожил все сочинения), один сезон играл во вторых скрипках в Венском симфоническом оркестре. Вынужден был оставить скрипку, серьёзно повредив палец при разделывании мяса.
В 1922 году дебютировал как дирижёр в зале Венского музыкального общества. Был ассистентом у хорового дирижёра Зигфрида Окса и у Вильгельма Фуртвенглера, чьи репетиции с Берлинским филармоническим оркестром называл своей единственной школой дирижирования. Работал с Берлинским симфоническим оркестром.
В 1928 году по рекомендации Фуртвенглера стал главным дирижёром оркестра, а через год — музыкальным директором Дюссельдорфского оперного театра.
С 1932 года в адрес театра начали приходить послания антисемитского характера, касавшиеся в первую очередь Горенштейна. 31 марта 1933 Горенштейн вынужден был бежать в Париж, опасаясь ареста. Гастролировал в Польше, в течение летних месяцев 1934—1937 гг. — в СССР с оркестрами Москвы и Ленинграда, в последующие годы до начала войны — в Австралии и Новой Зеландии с Русским балетом Монте-Карло, в Палестине (1938) с новым филармоническим оркестром.
18 января 1939 году Горенштейн, получив через знакомого дипломата фальшивые гондурасские паспорта, с семьёй отплыл на океанском лайнере в Нью-Йорк. С 1941 г. преподавал на факультете искусств в Новой школе, руководил тамошним хором. В мае 1942 г. дебютировал на американской сцене, но известности в США не приобрёл. В январе 1944 г., по рекомендации Эриха Клайбера, был приглашён в Мехико на серию концертов, имевших огромный успех. В последующие 3,5 года работал в странах Южной Америки, в том числе в Аргентине, Бразилии, Уругвае.
В ноябре 1947 г. вернулся во Францию. В 1952 г. начал делать записи на фирме Vox, ставшие впоследствии знаменитыми. В 1956 г., вместо заболевшего Йозефа Крипса, дирижировал Лондонским симфоническим оркестром на 6-недельном фестивале искусств, посвящённом 70-летию Йоханнесбурга; сотрудничество с этим коллективом продолжалось до конца жизни Горенштейна. Затем последовала 10-недельная серия концертов на Фестивале латиноамериканской музыки в Венесуэле. В 1958 г. впервые за 25 лет выступил в Германии, заменив заболевшего Ойгена Сенкара (без репетиций) на концерте в Берлине с оркестром РИАС. Концерт прошёл с огромным успехом, однако Горенштейн не остался в Германии. В последующие годы в Германии и Австрии выступал редко.
Сестра Яши Горенштейна Августина была замужем за пианистом Лео Сиротой (Leo Sirota, 1885—1965); их дочь — японский искусствовед и правозащитник Беата Сирота Гордон (Beate Sirota Gordon, 1923—2012).
Репертуар
Горенштейн знаменит главным образом как интерпретатор произведений Малера, хотя его репертуар был весьма широк — от Баха до произведений современных композиторов, многими из которых он дирижировал на премьере.
На протяжении всей своей музыкальной карьеры Горенштейн неизменно включал в программы произведения Антона Брукнера и Густава Малера, хотя вплоть до 1960-х гг. они не пользовались популярностью. Первая симфония Малера входила в программу его дебютного выступления в 1922 г.
В 1927 г. на Франкфуртском фестивале Международного общества современной музыки Горенштейн репетировал премьеры произведений Белы Бартока и Карла Нильсена. В свой первый сезон в Дюссельдорфе он дирижировал такими операми, как «Свадьба Фигаро» В. А. Моцарта, «Любовный напиток» Г. Доницетти, «Саломея» и «Ариадна на Наксосе» Р. Штрауса, «Микадо» А. Салливана, «Шванда-волынщик» Я. Вайнбергера, а в апреле 1930 года — оперой «Воццек» А. Берга, вызвавшей весьма неоднозначную реакцию. Уделял много внимания современной опере: в сезон 1930—1931 гг. под его управлением шли «Тяжеловес, или Честь нации» Э. Кшенека, «Из мёртвого дома» Л. Яначека, «Полёт через океан» К. Вайля, «История солдата» И. Стравинского, а также мировая премьера оперы «Солдаты» М. Гурлитта. В 1938 г. на своём последнем европейском концерте перед отъездом в США Горенштейн дирижировал «Реквиемом» Г. Берлиоза.
Показательна история с фестивалем, посвящённым 70-летию Йоханнесбурга. Эрнест Флайшман, организатор фестиваля и впоследствии менеджер Лондонского симфонического оркестра, попросил Горенштейна заменить внезапно заболевшего Йозефа Крипса. Программа пяти концертов была следующей: симфонии № 40 и 41 В. А. Моцарта, № 92 Й. Гайдна, № 8 Ф. Шуберта, № 3 Л. ван Бетховена, № 4 Р. Шумана, № 1 И. Брамса, № 2 Г. Малера, № 1 У. Уолтона и произведения Р. Штрауса. На вопрос, какие произведения он хотел бы опустить, Горенштейн ответил: «Я знаю их все, кроме Уолтона, которого выучу в самолёте», что он и сделал. На Фестивале латиноамериканской музыки он дирижировал произведениями С. Барбера, Ч. Айвза, А. Копланда и Р. Харриса.
Напишите отзыв о статье "Горенштейн, Яша"
Примечания
Ссылки
- [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9406E0D81F3DF935A25753C1A962958260&sec=&spon=&pagewanted=all Статья в New York Times] (англ.)
- [www.musicweb-international.com/classrev/2001/Dec01/Horenstein_Discography.htm Дискография] (англ.)
Отрывок, характеризующий Горенштейн, Яша
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.
Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
