Горицкая династия

Мейнхардины (нем. Meinhardiner) или Горицкая династия (нем. Görzer, словен. Grofje Goriški) — немецкая династия эпохи средних веков, представители которой правили в Горице в 1075—1500 годах, Тироле в 1253—1363 годах, Каринтии и Крайне в 1286—1335 годах, а также в Чехии в 1306 и в 1307—1310 годах. В конце XIII века представителям Горицкой династии удалось объединить под своей властью большую часть территории к югу от Австрии и Баварии, однако позднее они уступили доминирующие позиции в регионе австрийским Габсбургам. До конца XV века Горицкая династия сохраняла определённое влияние во Фриули и Каринтии, пока со смертью последнего представителя рода в 1500 году владения графов Горицких не были присоединены к Австрийской монархии.

Происхождение

Горицкая династия ведёт своё происхождение от некоего Гартвика, который в середине X века был палатином Каринтии — обширного герцогства, простиравшегося от Австрии до Вероны. Согласно традиции этот Гартвик принадлежал к семье Арибо, пфальцграфа баварского в начале X века.

В середине XI века Энгельберт I, потомок Гартвика по материнской линии, был графом в долине реки Пустер в юго-восточном Тироле. Он женился на Хедвиге, дочери герцога Каринтии Маркварта III из династии Эппенштейнов. По всей видимости этот брак принёс Энгельберту I замок Гёрц (Горица), принадлежащий с начала XI века Эппенштейнам.

Сын Энгельберта, Генрих I (ум. 1102) перенёс свою резиденцию из Линца в Горицу и стал первым графом Горицким.

Расцвет династии

При преемниках Генриха I Горицкое графство постепенно завоевало своё место в системе внешнеполитических связей юго-восточных областей Германии. Мейнхард II (ум. в 1232 году) вступил в союз с Андексским домом, доминирующим в регионе, а его внук Мейнхард III (1232—1258), женившись на наследнице Тирольского графства Адельгейде, присоединил к своим владениям Тироль.

Наибольшего расцвета влияние Горицкой династии достигло в период правления сына Мейнхарда III, Мейнхарда IV (1258—1295), который одержал верх над епископами Бриксена и Трента и объединил под своей властью обширные территории от Форарльберга до Крайны и от Инсбрука до Аквилеи.

В 1271 году владения Горицкого дома были разделены между двумя ветвями династии: Мейнхард IV получил Тироль, основав Горицко-Тирольскую линию, а его младший брат Альбрехт I — Горицу и ряд ленов в Крайне и Каринтии.

В 1286 году в качестве благодарности за поддержку императора Рудольфа I Мейнхард IV получил герцогство Каринтия.

Горицко-Тирольская линия

Горицко-Тирольская линия играла значительную роль в политике юго-восточной Германии первой половины XIV века. Сын Мейнхарда IV, Генрих (1270—1335), стал в 1306 году королём Чехии. Правда время его царствования на чешском престоле было недолгим: в 1310 году он был свергнут, однако до конца жизни не оставлял попыток возвратить себе корону и активно боролся против Люксембургской династии, резко усилившей свои позиции в регионе.

После смерти Генриха в 1335 году в Горицко-Тирольской линии не осталось наследников мужского пола и, в соответствии с соглашением 1282 года, Каринтия отошла к австрийским Габсбургам. Тироль, однако, остался независимым под властью дочери Генриха Маргариты (1318—1369). В своей политике она ориентировалась на Баварию и вошла в историю как «самая уродливая женщина в истории» — прозвище, закрепившееся за ней после оскорбительных выпадов о её внешности папы римского, объяснявшихся скорее политическими мотивами. В 1363 году, после смерти сына Мейнхарда III, Маргарита уступила давлению австрийского герцога Рудольфа IV и отреклась от престола в его пользу. Это означало присоединение Тироля к Австрии. Со смертью Маргариты в 1369 году Горицко-Тирольская линия династии пресеклась.

Горицкая линия

Основателем Горицкой линии династии стал Альбрехт I (ум. 1304), младший сын графа Мейнхарда III.

Сын Альбрехта и его преемник Генрих II (1250—1323), был выдающимся военачальником, чьё влияние распространялось далеко за пределы родного графства. Патриарх Аквилеи назначил Генриха генерал-капитаном Фриули, коммуна Падуи избрала его своим защитником, а город Триест — своим бургомистром. Он также являлся представителем императора в Северо-Восточной Италии. Несмотря на раннюю смерть Генрих II обеспечил усиление влияния Горицкой династии в регионе и добился того, что пост генерал-капитана Фриули, а значит и фактическое управление этой областью стало наследственным в линии графов Горицы.

Сыновья Генриха II разделили между собой наследственные владения, что привело к падению авторитета династии, росту задолженности графов и ухудшению экономического состояния Горицы. В 1375 году граф Альбрехт IV был вынужден уступить австрийскому герцогу Леопольду III Габсбургу свои владения во Внутренней Истрии, Словенской марке и на побережье Адриатики. В 1382 году под власть Габсбургов перешёл Триест. Во Фриули усилилась феодальная аристократия крупных городов, которая практически устранила власть графов Горицы.

Падение престижа и дальнейшая деградация графства продолжились при Генрихе V (1376—1454), который распродавал фамильные драгоценности и земли, пьянствуя и ведя невоздержанный образ жизни. Его жена Екатерина Гараи даже была вынуждена запереть своего супруга в замке Брук в Линце, чтобы воспрепятствовать окончательному разорению государства.

Последний правитель Горицы граф Леонард (1440—1500) не смог радикально поправить финансовые проблемы государства. Более того, он столкнулся с началом турецких набегов, которым граф не мог противостоять. Со смертью Леонарда в 1500 году Горицкая династия прекратилась. Горица и Восточный Тироль перешли под власть Габсбургов.

См. также

• Орсини-Розенберги — современные австрийские аристократы, которые преподносят себя как потомков Горицкой династии

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Горицкая династия

– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.