Горнби, Джеффри

Джеффри Томас Фиппс Горнби
Geoffrey Thomas Phipps Hornby
Дата рождения	11 февраля 1825(1825-02-11)
Дата смерти	3 марта 1895(1895-03-03) (70 лет)
Принадлежность	Великобритания Великобритания
Род войск	Королевский военно-морской флот
Годы службы	1837—1895
Звание	Адмирал флота
Командовал	Флот Канала Средиземноморский флот Портсмутская эскадра
Сражения/войны	Сирийская война
Награды и премии

Сэр Джеффри Томас Фиппс Горнби (10 февраля 1825 — 3 марта 1895) — британский морской офицер, адмирал флота.

Ранние годы

Средний сын адмирала сэра Фиппса Горнби. Его младший брат Джеймс — глава Итонского колледжа. Его двоюродный брат (и одновременно зять) — Эдвард Стенли, 13-й граф Дерби. Генерал-лейтенант Джон Бургойн был женат на дочери лорда Дерби и приходился зятем Горнби.

Горнби получил образование в Winwick Grammar School и Southwood's School в Плимуте в марте 1837 вступил в ряды Королевского флота В возрасте 12 лет Джеффри стал волонтёром первого класса и был отправлен в море на борту флагмана «Принцесса-Шарлотта» сэра Роберта Стопфорда. Горнби стал свидетелем захват Акры в ноябре 1840 года во время турецко-египетской войны (1839—1841). В августе 1842 он был переведён на флагман «Винчестер» контр-адмирала Джоскелина Перси на мысе Доброй Надежды. Затем Горнби в звании штурмана был назначен на борт корабля «Клеопатра» западно-африканской эскадры и приняд участие в операциях против работорговли. 15 июня 1845 Горби получил звание флаг-лейтенанта и в сентябре 1847 получил назначение на флагманский корабль «Азия» его отца, который возглавлял тихоокеанскую базу.

Дальнейшая карьера

12 января 1850 года Горби был произведён в чин коммандера. После ухода в отставку министра Эдварда Смита-Стенли 14-го графа Дерби 18 декабря 1852 года Горнби был повышен в звании до капитана. В начале 1853 года он женился и ввиду родству с семейством Дерби оказался не фаворе у пришедшего к власти министра Джорджа Гамильтона-Гордона, 4-го графа Абердина и особенно у сэра Джеймса Грэхема, первого лорда Адмиралтейства. Горнби не получал никаких назначений. Он не участвовал в Крымской войне. Горнби поселился в Суссексе и управлял имением отца Лордингтон-хауз.

После смены правительства Горнби 15 августа 1858 года стал капитаном 32-пушечного фрегата «Трибюн» (англ. HMS Tribune) на тихоокеанской базе. Прибыв на остров Ванкувер с военно-морской бригадой он обнаружил, что отряд американских войск захватил острова Сан-Хуан входе т.н. «Свиной войны» Горнби оказался старшим морским офицером на острове, его выдержка, характер и такт сыграли большую роль в урегулировании конфликта, было принято временное соглашение о совместной оккупации острова..

В феврале 1861 Горнби возглавил 120-пушечным корабль «Нептун» (англ. HMS Neptune) в Средиземном море в составе флота сэра Уильяма Фаншейва Мартина и командовал им до 1862 года. В мае 1863 Горнби стал капитаном флагманского 91-пушечного корабля «Эдгар» (англ. HMS Edgar) под флагом контр-адмирала Сидни Дэкрса (англ. Sidney Colpoys Dacres, командующего флотом Канала.

В январе 1864 эскадра получила приказ следить за кораблями австро-венгерского флота на пути к Пруссии и потопить их, если они обстреляют Копенгаген. (Британия принимала участие в решении вопроса о Шлезвиг-Гольштейне).

Promoted to commodore, he became Commander-in-Chief, West Africa Squadron, with his broad pennant in the frigate HMS Bristol in September 1865. He condemned the independent rulers of West Africa for continuing to supply slaves when all civilised countries except Brazil had abolished slavery.

В сентябре 1865 Горнби получил звание коммодора. В [1865]]—1867 годах на корабле «Бристоль» (англ. HMS Bristol) он плавал в эскадре у западного берега Африки. Он осуждал независимых правителей западной Африки за то, что они продолжали торговать рабами в то время как все цивилизованные страны за исключением Бразилии отменили рабство.

1 января 1869 года Горнби был произведён в чин контр-адмирала, и в июне 1869 возглавил летучую эскадру, подняв свой флаг на фрегате «Лмверпуль». Эскадрой Горнби командовал в течение двух лет командовал летучей эскадрой. Он предпринял кругосветное плавание, чтобы продемонстрировать возможности Королевского флота достигнуть любой части мира

В сентябре 1871 года Горнби принял командование над флотом Канала (поднял флаг на бронированном фрегате «Минотавр»), которым командовал в течение трёх лет. Находясь на этом посту он встречался с президентом США Улиссом Грантом. В 29 декабря 1874 года он был назначен на пост второго морского лорда в составе второго правительства Дизраэлли. 1 января 1875 года Джеффри Горнби был произведен в чин вице-адмирала. В начале 1877 года его назначили командующим флотом Средиземного моря. Горнби поднял свой флаг на линкоре "Александра". Несмотря на протесты турецких властей Гонби провёл свой флот через Дарданеллы, чтобы помешать наступлению русских войск. За проявленное им искусство переброски сил флота, усилия в поддержании дисциплины, такта и решимости в международных отношениях, в то время как русские войска наступали на Константинополь, Горнби был награждён 12 августа 1878 года орденом Бани командорского креста. Он вернулся домой в 1880 году обретя репутацию наиболее способного флотского командира.

15 июня 1879 Горнби был произведён в полные адмиралы. В 1881 году он принял пост президента королевской военно-морской академии в Портсмуте а в оябре 1882 возглавил военно-морскую базу в Портсмуте и в 1882—1885 годах ею командовал. Он был награждён орденом Бани большого рыцарского креста 19 декабря 1885 года, когда спустил свой флаг. В мае 1888 он получил звание адмирала флота. 18 января 1886 года Горнби был главным адъютантом королевы Виктории по делам флота (англ. First and principal naval aide-de-camp to Queen Victoria). В качестве советника королевы и адмирала флота он был назначен адъютантом императора Германии Вильгельма II в ходе его визитов в Англию в 1889 и в 1890 годах. В феврале 1895 Гонби ушёл в отставку Он умер 3 марта 1895 г у себя дома в Лордингтон-хаузе скончался после непродолжительной болезни (инфлюэнцы). Его прах был рассеян над западным Суссексом.

Семья

В 1853 Горнби вступил в брак с Эмили Франсе Кольз (Emily Frances Coles), сестре капитана Купера Кольза. Горнби пережил свою жену. У них было три сына и две дочери. Один из сыновей, Эдмунд Фиппс Горнби, майор артиллерии, отличился в Южной Африке, в ходе Второй англо-бурской войны, удостоился крест Виктории в 1900. Другой сын Роберт Горнби дослужился до адмирала Королевского флота.

Воспоминания

Жизнь Джеффри Горнби была описана его дочерью, миссис Фред Эдертон (1896). Хотя почти вся его карьера прошла в мирное время Горнби считается не только способным администратором, но и блестящим командиром кораблей, он сделал многое для развития новой тактики, благодаря чему флот окончательно отказался от паруса в пользу пара, кораблей с орудийными башнями и угрозы торпедных атак. Сэр Джон Фишер, служивший с Горнби на Средиземном море написал, что он был «самым лучшим адмиралом на флоте после Нельсона. […] Никогда ещё не было более достойной личности или великого моряка. Он был несравненным». Офицеры флота рассматривали Горнби как интеллектуала, он очень о многом читал. Военно-морской историк, сэр Уильям Лейрд Клоувс, хорошо знавший Горнби написал что «Он был настоящий дипломат и непревзойденный тактик. Благодаря исключительной независимости и честности своего характера он стал мастером в вопросах техники и был хорошо знаком с современными мыслями и веяниями прогресса, что было необычным для офицеров его положения».

Ссылки

• Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Горнби, Джеффри

– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.