Городецкий, Иосиф Моисеевич
Иосиф Моисеевич Городецкий (5 июля 1911 года, Фастов, Киевская губерния, Российская империя — 24 августа 1994 года, Киев, Украина) — советский кинооператор, журналист, драматург. Член Союза кинематографистов СССР и УССР.[1]
Содержание
Биография
Родился 5 июля 1911 года в Фастове, на то время посёлке Киевской губернии в составе Российской империи. Детство и юность провёл в Киеве, где окончил 4 класса средней школы, затем поступил в школу-завод № 3 в Киеве для обучения слесарному делу. Осенью 1930 г. являлся студентом 4-го курса рабфака при вечернем индустриальном институте, совмещая работу слесарем на заводе «Красный пахарь» и обучение. 31 декабря 1931 г. зачислен студентом рабфака при Киевском институте кинематографии и по окончании курса обучения в феврале 1936 г. получил специальность оператора кинохроники.[1] Оператор студий Укркинохроники в Харькове и Киеве с 1932 по 1941 год, с перерывом на прохождение службы в рядах РККА в 1936-1937 гг. Служил в г. Житомире в связном батальоне. Демобилизовался в звании командира взвода связи. В июне 1939 г. был переведён оператором в корреспондентский пункт кинохроники в г. Сталино (ныне г. Донецк). Весной 1941 г. был направлен в Новосибирскую киностудию, где работал до начала Великой Отечественной войны, в которой принимал участие в составе войск 31-й армии, гвардии лейтенант. Был дважды ранен, в результате второго тяжёлого ранения 29 марта 1942 г. стал инвалидом Великой Отечественной войны. Первоначально лечение после ранения проходил в госпитале в г. Ачинск Красноярского края. Впоследствии на излечении в г. Сталинабад (ныне Душанбе, Таджикистан), где он работал военруком в средней школе, а в марте 1943 г. был назначен преподавателем кафедры военных дисциплин в Таджикском медицинском институте, но 18 марта 1944 г. освобождён от занимаемой должности ввиду состояния здоровья.[1] Оператор Укркинохроники с 1944 по 1948 годы в Черновцах и Ворошиловграде.
В 1951—1952 гг. работал на Фрунзенской студии кинохроники, на Ашхабадской студии художественных и хроникально-документальных фильмов в 1953—1954 гг. Оператор Куйбышевской студии кинохроники в Уфе (1954—1956 гг.). С 1956 по 1959 год работал на Свердловской киностудии. В 1959—1970 гг., до выхода на пенсию, оператор Куйбышевской студии кинохроники в Пензе. В 1977 году вернулся в Киев, где проживал до своей смерти в 1994 году. Похоронен в Пензе на Ново-Западном кладбище.[1]
Фильмография
- 1935 — Бенеш на Украине
- 1935 — Ясельный дворец
- 1936 — Физкультурный парад
- 1936 — Октябрьская революция
- 1938 — Безопасность движения
- 1940 — День нового мира
- 1945 — Украина возрождается
- 1952 — Народные виды спорта
- 1955 — Передовая ферма
- 1957 — Доменщики Магнитки
- 1958 — Наука преобразует природу
- 1961 — На свет маяка
- 1961 — Художник Вл. Серов
- 1962 — Мечте навстречу
- 1963 — Мы из Пензы
- 1964 — Комплексная механизация
- 1964 — Лермонтов (фильм)
- 1964 — Новое в уборке зерновых
- 1966 — Никольский хрусталь
- 1967 — Бессоновка — село советское
- 1967 — Сколько стоит кубометр? (фильм)
Награды
- медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941 – 1945 гг.» (1946)
- орден Красной Звезды (1965)
- Знак ветерана 31-й армии (1974)
- почетный нагрудный знак «Ветеран 247-й Рославльской стрелковой дивизии» (1976)[1]
Напишите отзыв о статье "Городецкий, Иосиф Моисеевич"
Примечания
Отрывок, характеризующий Городецкий, Иосиф Моисеевич
«Si vous n'avez rien de mieux a faire, M. le comte (или mon prince), et si la perspective de passer la soiree chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai charmee de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scherer».[Если y вас, граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я буду очень рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами. Анна Шерер.]
– Dieu, quelle virulente sortie [О! какое жестокое нападение!] – отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица. Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
– Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? [Прежде всего скажите, как ваше здоровье?] Успокойте друга, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?
– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.
– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
