Городовой

Городово́й — низший чин полицейской стражи в столичных, губернских и уездных городах (городской полиции) в Российской империи с 1862 по 1917 год.

Слово было создано как прямая калька c др.-греч. «πολιτεία» (общество, город, должностное лицо в оном) — минуя европейское «полицейский» или английское «полисмен».

История

В 1863 году городовая полиция была численно увеличена и преобразилась внешне. Для всех её служащих введена форма одежды нового образца. Вместо «сермяжной брони» рядовые полиции получили на обмундирование мундиры и шаровары «из тёмно-зелёного армейского сукна», взамен кожаных касок — шапки с лакированным козырьком «офицерского образца» (фуражки). В 1856 году с вооружения были сняты алебарды, для унтер-офицеров и рядовых ввели портупеи с офицерскими саблями «драгунского образца» и пистолеты, которые полагалось носить на специальном «снуре». Полицейские обеих столиц, как офицеры, так и рядовые, носили сабли. Для рядовых служащих закупали самые дешёвые по цене сабли (шашки).

«С 80-х годов их стали вооружать и револьверами, но так как револьверов на весь персонал не хватало, то, как рассказывали, по крайней мере, многие носили только пустые кобуры с красными шнурами»

— Мемуары М. М. Богословского

Рядовые городской полиции назывались «городовые», а уездной полиции «стражники». Вооружались револьвером и шашкой, имели полицейский свисток.

Городовые набирались из отставных солдат и унтер-офицеров по вольному найму. Содержались из бюджета города.

Городовые носили серую форму, летом белую, и особые наплечные знаки различия в виде контр-погонов (поперечные погоны) с лычками по званию, полученному на действительной военной службе, и наложенным сверху двойным оранжевым шнуром соответственно полицейскому званию. Летом городовые надевали светлую льняную гимнастерку без карманов, подпоясанную затяжным ремнем или длинные двубортные белые кители. Зимой ходили в суконных гимнастерках или двубортных мундирах. Зимой носили черные длинношерстные папахи (круглые бараньи шапки), башлыки, а иногда и полушубки. На головном уборе носили городской герб со своим служебным номером.

Каковое происшествие было усмотрено стоявшим на углу постовым городовым бляха № 777, который задержал статского советника и представил его в участок, где и был составлен протокол.

— Святой (Из истории комического времени на Руси), В. М. Дорошевич На смех. — СПб.: М. Г. Корнфельда, 1912. — С. 133

В городах с населением не более 2 000 человек по закону от 14 апреля 1887 года полагалось не более 5 городовых. В городах, имеющих более многочисленное население, полагалось не более 1 городового на каждые 500 человек. На каждых четырёх городовых приходился один старший. На содержание городовых выделялось: старшему не более 180 рублей, младшим не более 150 рублей в год, не считая 25 рублей ежегодно на обмундирование.

В Санкт-Петербурге в 1903 году было 705 городовых трёхсменных постов, то есть всего 2 115 городовых. Посты городовых на улицах городов располагались таким образом, чтобы дежуривший городовой мог видеть своих коллег на соседних постах. Каждый городовой пост обслуживался тремя городовыми посменно.

Знаки различия

Все чины столичной полиции и полиции Москвы, в том числе и городовые, носили форму чёрного цвета, а полиции других городов — зелёного. Погончики (контр-погоны) городовых шились из чёрного сукна с оранжевым кантом, а поверх них находились плечевые шнуры из оранжевого шнура с посеребренными гомбочками, число которых зависело от оклада:

• городовым высшего оклада — три гомбочки;
• городовым среднего оклада — две гомбочки;
• городовым низшего оклада — одна гомбочка.

Городовые носили зимой:

• шинель, из тёмно-серого сукна солдатского образца, с застежкой на крючках, на воротник нашивалось по одной петлице из тёмно-зелёного сукна, окаймлённой оранжевым кантом, на петлицах светлая металлическая пуговица с двуглавым орлом, плечевые знаки как на кафтане;
• чёрную мерлушковую круглую шапку с чёрным суконным донцем, красными кантами крест-накрест и по окружности, на шапке крепилась металлическая никелированная круглая бляха. На бляхе был пробит номер данного городового. Над ленточкой — герб губернии (города);
• мундир.

Летом:

• чёрную шапку с черным лаковым (лакированным) козырьком «офицерского образца» (фуражку) с тремя красными кантами (два по околышу, один на тулье), без подбородочного ремешка. Летом на тулью надевался светлый коломянковый чехол. На тулье фуражки также крепилась металлическая никелированная круглая бляха с острыми концами. На бляхе пробит номер данного городового. Над ленточкой — герб губернии (города);
• мундир.

Для защиты от дождя и непогоды разрешалось носить капюшоны из непромокаемой материи чёрного цвета.

В культуре

Городовой как символ реакции последних двух десятилетий Российской империи был объектом ненависти со стороны левой пропаганды.

Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду, и у студентов, и у рабочих особенно… Пусть тотчас же вооружаются они как могут, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой с керосином для поджога… Отряды должны тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие — нападение на банк для конфискации… Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых.

— Улья́нов (Ленин)

В качестве символа царской России он с чёрной иронией упоминается писателем-толстовцем Иваном Наживиным.

Городовые в Февральской революции 1917 года

В февральские дни 1917 года городовые стали первыми жертвами толпы, расправлявшейся с ними, как с «ненавистными слугами царского режима».

Анархия, наступившая после февраля 1917 года, заставила некоторых с ностальгией относиться к отсутствующим защитникам закона. «Больше всего беспокоило быстро растущее сознание того, что не осталось никого, кто бы озаботился сохранением мира. Исчезли красно-голубые нарукавные повязки военной полиции, а на углу улицы больше не стоял флегматичный, надёжный полицейский».

Галерея

• Nikolaevskaya Square in Kharkov.jpg

  Конный городовой. Николаевская площадь, Харьков, 1910-е годы

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  1917 год. Арест и конвоирование переодетых городовых

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  «Отрадное видение». Родзянко: «После сдачи Риги там водворился такой порядок… вернули городовых» (левая карикатура)

См. также

• Стражник
• Исправник
• Становой пристав
• Полицейский урядник
• Будочник

Литература

• Городовой // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Гончаров Ю. М. Семейный быт горожан Сибири второй половины XIX — начала XX в. Барнаул, 2004. ISBN 5-7904-0206-2
• Высоцкий И. П. Санкт-Петербургская столичная полиция и градоначальство, 1703—1903: Крат. ист. очерк. СПб., 1903.
• В. Руги, А. Кокорев. «Реформа полиции».
• Полное собрание законов Российской империи, 1884 год № 2097. Высочайше утверждённое 15 марта 1884 года описание формы обмундирования и вооружения чинов городской, за исключением столичных, и уездной полиции Империи.

Ссылки

• [www.sovsekretno.ru/articles/id/3189/ Сайт «Совершенно секретно», № 6/277, «Всё дело в бляхе».]
• [ellis.ucoz.ru/publ/formennye_mundiry_mvd/forma_odezhdy_policejskikh_chinov_rossijskoj_imperii/7-1-0-22 Форма одежды полицейских чинов Российской Империи.]

Отрывок, характеризующий Городовой

Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.