Городокское гетто (Витебская область)

Гетто в Городке (Витебская область)
Памятник евреям Городка, убитым нацистами в Березовке
Местонахождение	Городок Витебской области
Период существования	август — октябрь 1941
Число узников	2000
Число погибших	2000
Гетто в Городке (Витебская область) на Викискладе

Гетто в Городке́ (август — октябрь 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Городок Витебской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Городка и создание гетто

Довоенный Городок был небольшим местечковым городком с большинством еврейского населения. К началу войны в Городке жило 2400—2500 евреев.

В 1939 году в Городке появились евреи — беженцы из Польши, но их рассказам об отношении немцев к евреям далеко не все верили и не стали уходить перед оккупацией. Успели эвакуироваться, в основном, только те, у кого была лошадь, и они смогли добраться до железной дороги. Но большей частью местные жители остались на месте. К тому же многим из тех, кто всё-таки пытался бежать на Восток, немцы перерезали путь и вернули обратно в Городок.

Немецкие войска заняли Городок 9 июля 1941 года, и оккупация продлилась до 24 декабря 1943 года.

Практически сразу после занятия города всех евреев под угрозой смерти обязали пришить к одежде желтую латку.

Затем немцы устроили грабеж зажиточных евреев. Немцы с полицаями врывались в еврейские дома и вытаскивали на улицу вещи, предлагая местным жителям-неевреям забрать его себе (но предварительно забрав самое лучшее).

Вскоре последовал погром. Немцы и полицаи прошли через все еврейские дома, которые им показывали местные предатели.

Евреев использовали на принудительных, часто бессмысленных, работах — например, вырывать руками траву на улицах.

Первая «акция» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) была осуществлена через несколько недель после оккупации — в начале августа. Немцы очень серьёзно относились к возможности еврейского сопротивления, и поэтому в первую очередь убивали в гетто или ещё до его создания евреев-мужчин в возрасте от 15 до 50 лет — несмотря на экономическую нецелесообразность, так как это были самые трудоспособные узники. Поэтому ещё до того, как согнать евреев в гетто, немцы и полицаи собрали молодых евреев-мужчин и часть молодых женщин, увели их под предлогом, что отправляют на работы, и расстреляли около деревни Березовка — лишив таким образом еврейскую общину тех, кто мог возглавить сопротивление.

В августе 1941 года немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, согнали оставшихся в живых евреев Городка в гетто на окраине города.

Когда сгоняли евреев, нацисты и «бобики» (так в народе презрительно называли полицаев) безнаказанно открыто грабили еврейские дома и убивали евреев. Старожилы Городка ещё десятилетия после войны вспоминали, как улицы местечка были белыми от перьев из распоротых еврейских подушек и перин. Некоторые мальчишки бегали по улице и выкрикивали принесённый немцами лозунг: «Берите, хлопцы, хворостину, жида гоните в Палестину».

Условия в гетто

Всего в Городокском гетто содержалось около 2000 человек.

Под гетто оккупанты отвели место между улицами Красноармейской и имени Галицкого. Узников разместили в здании старой бани, нескольких строениях рядом с ней и в недостроенной новой бане.

С. Козлов. «Зверства немцев в Городке», газета «Боевая тревога», 30 декабря 1943 года: "«На рассвете я пришел в город. Еще на окраине услышал сильные стоны и плач. „В лагере евреев“, — мелькнула мысль, и я направился туда. По Советской улице шла колона людей. Она растянулась на сотни метров, а хвост её еще не вышел из лагеря. Тут были седые женщины, молодые девчата, женщины с грудными детьми. Худые, хмурые, они чуть переставляли ноги. В лагерь немцы согнали евреев, как только заняли город. Здание сельскохозяйственного техникума и прилегающие к нему дома фашисты обнесли колючей проволокой, поставили часовых. Это и был лагерь. На его территории находился небольшой ров, по которому протекал ручей. Узники жили на одной воде, потому что хлеба не давали. Многие не вынесли и умерли с голода. Остальных немцы решили расстрелять и вот сейчас гнали на смерть».

Гетто было огорожено колючей проволокой и, с одной стороны, — речкой. Проволочное ограждение шло до самой речки. Охраняли гетто полицаи.

Все узники страдали от голода, женщины постоянно плакали, старики молились. Никакой еды людям не давали — ели только то, что смогли успеть захватить с собой и то немногое, что тайком передавали некоторые местные жители.

Вплоть до окончательного уничтожения обреченных людей гоняли на принудительные работы, под видом которых часто группу евреев уводили на расстрел.

Уничтожение гетто

В течение двух месяцев узники вывозились группами в урочище Воробьевы Горы (до войны — любимое место отдыха жителей Городка) и там расстреливались немцами и полицаями. Людей опять забирали под предлогом принудительных работ, но все уже всё понимали. Первыми уводили более молодых и здоровых. Дети пытались прятаться, немцы находили их и вытаскивали из укрытий за ноги.

Во время расстрелов на Воробьевых горах не было попыток сопротивления и бегства. Оставшиеся старики и женщины с маленькими детьми не могли ни бежать, ни сопротивляться. Обреченных людей заставляли самих себе рыть могилы, а немцы с полицаями стояли рядом, разговаривали и хохотали.

В середине октября 1941 года гетто было полностью уничтожено. В один из октябрьских дней, утром, всех евреев, среди которых были уже только старики, женщины и дети, собрали и погнали на Воробьевы горы, по дороге избивая прикладами тех, у кого уже не было сил идти. Все были расстреляны. Затем до конца оккупации на этом месте расстреливали участников сопротивления и недовольных «новым порядком».

В конце декабря 1943 года, после освобождения Городка, комиссия из представителей раённых властей, 11-й гвардейской армии и жителей города обследовала место массовых убийств на Воробьевых Горах. Могила имела длину 12 метров, ширину и глубину 4 метра. Большинство жертв были убиты выстрелом в затылок, у других голова была разбита тупым предметом, а многие дети были закопаны живыми — их скелеты не имели никаких повреждений.

Случаи спасения и Праведники мира

Были попытки побега, но немногочисленные, потому что идти было некуда — партизан еще не было, большинство местных жителей помогать боялось — за помощь евреям наказанием была смерть, везде было немало предателей-коллаборационистов, желающих выдать евреев оккупантам. Многие бежавшие поэтому возвращались назад, и случаи спасения были единичными на фоне практически полной гибели евреев района.

Ольга и Анна Кораго из Городка за спасение Алпатовой (Турнянской) Галины были удостоены почетного звания «Праведник народов мира» от израильского мемориального института «Яд Вашем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны».

Алексей Ананьевич Прокофьев и его жена Валентина Алексеевна Прокофьева (Глушнева) спасли еврейскую девушку Сору Шофман.

Дуня Скряга и её дочь Тамара спасали Алту Кожевникову и её мужа, а когда те оказались в гетто, то поддерживали их до последнего. Женщина, которая заняла дом Кожевниковых, сообщила об этом в полицию. Дуню Скрягу схватили и пытали, после чего она вскоре умерла, а за ней и её дочка. Сын убитых Кожевниковых, Рувим Захарович, пришел с фронта и пытался застрелить ту, которая выдала спасателей его родителей, но ему помешали.

Семья Уверского П.М. помогла спастись Галине Бухбиндер. Сбежал из гетто и спасся 14-летний Пейсах Шмуйлович. Мария Осиповна Полхлебова спасла Галю - маленькую дочку учительницы Берты Евсеевны Берман (Ермошенко). Ида Добромыслова чудом сбежала из колонны евреев, которых вели убивать на Воробьевы Горы, и затем ей помогли выжить Надежда Фёдоровна Загнетова и Здесева А.И. Семен Добромыслов также сумел выбраться из колонны обреченных людей, и выжил благодаря помощи семьи Сиваковых.

Палачи

Остались известны имена некоторых палачей, организаторов убийств и их приспешников.

Бургомистром Городка был Уверский, а после него — Ленченко П. Р.

Начальником полиции Городка был Мордик Анатолий Григорьевич, которого в 1959 году поймали, привезли в Городок, там судили и приговорили к смертной казни. Активными его помощниками были полицаи Филатов, Красненко, Рулев и другие.

Нина Иванова, чья дочь устроилась работать в немецкую комендатуру, активно выискивала и выдавала прячущихся евреев.

Активно помогали немцам и полицаям дочь главного врача района Инна Бакштаева, М. Вожык, ставший при немцах директором школы, Чирвинская Галина.

Память

Установлены имена более 400 евреев, убитых в Городке в течение августа-октября 1941 года, но погибших было больше.

После войны в Городок вернулось почти 400 евреев, и негласным руководителем еврейской общины стал Арон Яковлевич Усвяцов. В Городке собирался миньян, выпекалась маца, был свой шойхет. С первых же дней после возвращения с войны родственники погибших стали искать точное место расстрелов в Березовке, чтобы поставить там памятник. Они начали копать и быстро наткнулись на тела убитых — примерно 1,5 километра от магистрали Петербург — Одесса. Были собраны деньги, и уцелевшие евреи Городка возвели памятник в Березовке во второй половине 1960-х годов.

В 1970-х годах начали ставить новый памятник в Березовке. Руководил всем А. Б. Будман, а председатель райисполкома П. П. Шершень выделил средства и работников. Летом 1983 года новый памятник был открыт. Памятник представляет собой колонну, напоминающую печную трубу или косяк дома, где в прямоугольнике-окне старая еврейка оплакивает своих детей. Рядом и отдельно — вторая часть композиции в виде усеченной пирамиды, напоминающей надгробие. На открытии памятника присутствовали представители городокских властей, которые, вопреки официальным установкам, многое сделали для создания мемориала жертвам геноцида евреев.

В годы Перестройки вандалы украли с памятника в Березовке металлическую табличку с надписью, согласованной в отделе пропаганды райкома партии: «советским гражданам Городка, расстрелянным немецко-фашистскими захватчиками в 1941 году». Её заменили бетонной плитой со словами: «Евреи — жертвы фашизма».

В середине семидесятых годов собралась группа людей и решила оградить и привести в порядок места массовых расстрелов во времена Катастрофы. Возглавил группу Арон Яковлевич Усвяцов. Также объявили сбор денег. Благодаря этим усилиям на Воробьевых Горах у лесной дороги на пути к памятнику стоят два бетонных столба с металлической аркой, на которой расположены шестиконечные звезды. Это сооружение сделали Зяма Гельфанд и Израиль Нордштейн. Далее находится памятник из черного гранита, установленный в начале 1980-х годов, с выбитыми словами о «гражданах Советского Союза, расстрелянных в августе 1941 года» без упоминания евреев. На этом месте убили женщин, стариков и детей — с мужчинами расправились ещё до создания гетто. Дата на памятнике неточная — расстрел евреев на Воробьевых горах был не в августе, а 13 октября 1941 года. Рядом с братской могилой — расстрельный ров. В 1990-е годы надпись решили не менять, сохранив как исторический факт, а памятник был зарегистрирован и внесён в официальный реестр. Районный исполнительный комитет благоустроил территорию вокруг памятника, поставил новую ограду и в её орнамент была внесена звезда Давида.

В народном музее боевой славы СШ № 1 Городка хранятся материалы о Праведниках мира Городокского района.

Источники

• Н. А. Бурунова, Г. К. Кiсялёў i iнш. (рэдкал.); С. I. Садоўская. (уклад.). «Памяць. Гарадоцкi раён». Гісторыка-дакументальная хроніка гарадоў і раѐнаў Беларусі.. — Мн.: "Беларусь", 2004. — 894 с. — ISBN 985-01-0546-1.  (белор.)
• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• Л. Смиловицкий, «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.», Тель-Авив, 2000
• Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). — фонд 845, опись 1, дело 7 (5?), лист 18; фонд 861, опись 1, дело 4, лист 45;
• Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). — фонд 7021, опись 84, дело 5, листы 3, 5-6;
• Государственный архив Витебской области (ГАВО), — фонд 2926, опись 3, дело С. 1029

Дополнительная литература

• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

Ссылки

• [haradok.info/rus/%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B8/%D0%BE%D0%B1%D1%89%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE/625/ Неухоженное место массового уничтожения]
• В. Гапеенко. [gapeenko.net/persons/3956-dolgaya-doroga-k-svoim.html Долгая дорога к своим]

См. также

• Холокост в Городокском районе

Отрывок, характеризующий Городокское гетто (Витебская область)

И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.