Город в плену

Город в плену
The Captive City
Жанр	Фильм нуар
Режиссёр	Роберт Уайз
Продюсер	Терон Варт
Автор сценария	Элвин М. Джозефи Карл Кэмб
В главных ролях	Джон Форсайт
Оператор	Ли Гармс
Композитор	Джером Моросс
Кинокомпания	Аспен продакшнс Юнайтед артистс (дистрибуция)
Длительность	91 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1952
IMDb	ID 0044476
Выход фильма «Город в плену» (оригинальное название — The Captive City)

К:Фильмы 1952 года

«Город в плену» (англ. The Captive City) — полудокументальный фильм нуар режиссёра Роберта Уайза, вышедший на экраны в 1952 году.

Как отмечали многие критики, это один из нескольких фильмов начала 1950-х годов, вдохновлённых расследованиями организованной преступности Комитетом Сената США по расследованию преступности в торговле между штатами, известным как Комитет Кефовера. В мае 1952 года в своей статье в газете «Лос-Анджелес дейли ньюс» режиссёр Роберт Уайз написал, что «после того, как он услышал о Комитете сенатора Кефовера по борьбе с организованной преступностью, он разыскал статьи журналиста Элвина Джозефи-младшего о местном криминальном синдикате, и уговорил его поработать вместе с Карлом Кэмбом над переработкой статей в киносценарий».

На основе сценария был поставлен фильм, который журнал «TimeOut» описал как «криминальную мелодраму, в которой борющийся за правду редактор газеты из маленького городка на Среднем Западе (Джон Форсайт) разоблачает организованную преступность, несмотря на сговор коррумпированной полиции и мафии, которые угрожают его жизни».

Фильм получил благословение самого Кефовера: Уайз специально возил фильм в Вашингтон, чтобы показать его сенатору, который не только одобрил его, но даже цитируется в прологе и выступает в эпилоге фильма.

Фильм был полностью снят на натуре в городе Рино, Невада.

Сюжет

Мужчина с женщиной на машине отчаянно пытаются уйти от погони, въезжая в город Уоррен. Мужчина забегает в полицейский участок, представляясь как Джим Остин (Джон Форсайт), редактор газеты «Кеннингтон джорнал», и просит защиты для себя и своей жены Мардж (Джоан Кемден). Ему сегодня же надо попасть в Вашингтон, и для этого нужна охрана полиции. Джим показывает дежурному газету с заголовком «Сенатский свидетель убит», говоря, что то же самое может произойти и с ними. Однако шефа городской полиции, который может дать соответствующие распоряжения, нет на месте.

Увидев в участке магнитофон, Джим просит разрешения им воспользоваться. Он включает магнитофон и начинает свой рассказ:

Я, Джим Т. Остин, нахожусь в отделении полиции города Уоррен. На случай, если со мной что-либо случиться до того, как я смогу сделать свою историю достоянием общественности, я записываю её на плёнку. История началась несколько недель назад в городе Кеннингтон, который расположен в 300 милях от Уоррена и имеет население 36 тысяч человек. Это тихий, самый обычный город на Среднем Западе…

Пять лет назад Джим вместе со своим армейским товарищем Доном Кэри (Гарольд Дж. Кеннеди) возглавил городскую газету, и они работали не просто как партнёры, но как соратники, при этом Джим выполнял редакторские обязанности, а Дон вёл коммерческие вопросы. Однажды Джиму в редакцию позвонил некто Клайд Нельсон (Хэл К. Доусон), частный детектив, прося о встрече по конфиденциальному вопросу в городской библиотеке. С соблюдением тщательных мер предосторожности жена Нельсона провела Джима в отдельный зал, где детектив предложил редактору историю, которая «встряхнёт весь город».

Несколько дней назад Нельсон получил заказ от Маргарет Сирак, которая заподозрила, что её бывший муж при разводе скрыл от раздела часть своего имущества, и хочет обратиться по этому поводу в суд. Действуя по её поручению, Нельсон выяснил, что мистер Мюррей Сирак владеет большим страховым бизнесом и массой подставных фирм, и, как минимум, некоторые из них занимаются незаконным приёмом ставок на скачки. Когда детектив стал копать дальше, его начали заваливать штрафами за самые незначительные нарушения правил дорожного движения, а однажды в его отсутствие кто-то побывал в его доме, и ему кажется, что за ним установлена слежка. Нельсон убеждён, что полиция не хочет, чтобы он совал свой нос в дела Сирака, так как получает с его бизнеса свою долю. Нельсон говорит, как иначе можно объяснить тот факт, что хотя всем, включая полицию, известно о существовании в городе незаконной букмекерской сети, полиция почему-то против неё ничего не предпринимает. А позавчера городская полиция аннулировала лицензию Нельсона на право заниматься частной детективной деятельностью, хотя он не имел никаких замечания. Нельсон уговаривает Джима поставить через газету вопрос о преступной связи Сирака с шефом полиции Джиллеттом. Однако Джо не верит Нельсону. Когда около библиотеки появляется полицейская машина, Нельсон с женой быстро удаляются.

Джим всё-таки решает обсудить полученную информацию с шефом полиции Джиллеттом (Рэй Тил), с которым хорошо знаком. Как отмечает Джим, Джиллетт очень хорошо относился к прессе, однако поводы обратиться к нему возникали не чаще раза в месяц. Во время приёма у него в кабинете дружелюбный, улыбчивый Джиллетт убеждает Джима, что на Нельсона поступали сигналы о его неправомочных действиях и психическом состоянии, и потому власти штата отозвали у него лицензию. А следили за ним только для того, чтобы убедиться, что Нельсон не будет больше распространять слухи о плохой работе полиции, так как это может помешать добиться повышения зарплат полицейским в следующем году.

Джим удовлетворился этими разъяснениями и практически забыл об этом деле. Однако две недели спустя, когда он с женой и коллегой отдыхал в загородном клубе, ему позвонил Нельсон с просьбой о срочной встрече, говоря, что он в беде и ему не к кому больше обратиться. Однако Джим соглашается на встречу только на следующий день и вешает трубку. Когда после разговора Нельсон выходит из бара и идёт домой, его преследует, загоняет в тупик и давит насмерть машина. Тем временем Джим испытывает беспокойство, и в конце концов вместе с женой возвращается в город. По дороге домой Джим видит отъезжающую машину скорой помощи, и патрульный сообщает ему, что только что был убит Клайд Нельсон. Отвезя Мардж домой, Джим направился в морг, где знакомые детективы сообщили ему, что Нельсона сбили на шоссе. Однако Джим не верит в это, так как не понимает, как тот мог там оказаться, если за несколько минут до того, он разговаривал с ним по телефону, а машина Нельсона стоит в гараже, значит он был недалеко от дома. Джим предложил миссис Нельсон отвезти её из морга домой, по дороге она рассказала, что вечером муж видел машину с номерами из Флориды, которая следит за ним уже несколько дней. Детектив оставил жену дома, а сам пошёл в ближайший бар позвонить Джиму. Он не стал звонить из дома, потому что знал, что его телефон прослушивается. Миссис Нельсон далее утверждает, что полиция сказала неправду, что за Клайдом числятся какие-то нарушения, у него никогда не было проблем с полицией, всё началось только тогда, когда он начал интересоваться делами Мюррея Сирака.

Следующим утром Джим направляет письмо в лицензионное бюро штата, чтобы разобраться с причинами отзыва лицензии у Нельсона. В тот же день он публикует статью, в которой задаётся вопросом, почему полиция не проводит тщательного расследования смерти Нельсона. Однако когда от полиции не поступает никакой реакции, Джим начинает писать по этому делу ежедневно. После седьмой публикации в газете, указывающей на отсутствие каких-либо результатов в расследовании, Джима приглашает к себе Джиллетт. Джим видит его письмо в лицензионное бюро штата лежит на столе у Джиллетта, понимая, что получит ответ, подготовленный городской полицией. Когда редактор намекает, что Джиллетт кого-то покрывает в деле Нельсона, это вызывает резкую реакцию шефа полиции. Джим говорит: «Погиб человек, вы думаете, что это был несчастный случай, а я думаю, что это было убийство. Раз вы его не расследуете, не возражаете, если попробую я?»

Джим приезжает в прачечную, где работает Маргарет Сирак (Марджори Кросслэнд), спрашивая её, работал ли на неё Клайд Нельсон, однако она не желает говорить. Она лишь говорит, что прожила с Мюрреем Сираком 26 лет и прекрасно знает все его недостатки, однако на убийство он не способен, он не обидит даже муху. Так ничего и не добившись, Джим направился в офис Нельсона, где среди бумаг нашёл написанный рукой Маргарет список букмекеров. Выйдя на улицу, Джим видит, что патрульный уже выписывает ему штраф за просрочку времени на автостоянке.

В течение следующих дней Джим обходит перечисленных в списке людей, каждый из них был готов принять у него ставку, однако при упоминании Нельсона все тут же замолкали. Джим уже подумывал бросить это дело, однако заметил, что за ним установили слежку. Наконец, он добрался по списку до складов некого Круга (Пол Ньюлан), который был одним из рекламодателей его газеты, и Джим понимал, что для бизнеса его масштабов не имело смысла заниматься приёмом ставок. Около склада Джима вышел поприветствовать сам Круг. Когда мимо них прошли трое незнакомых мужчин, Круг рассказал, что один из них некоторое время назад арендовал у него большие площади с отдельным входом. Трое мужчин сели в машину, которая, как известно зрителю, задавила Нельсона.

Лицо одного из мужчин показалось Джиму знакомым, и в редакции, он стал просматривать газетный архив, наконец, обнаружив заметку, в которой говорилось о задержании мафиози после перестрелки в Майами. По фотографии в газете Джим узнал мужчину и его настоящее имя — Доминик Фабретти. Через информагентства Джим запросил информацию на Фабретти, а ночью вместе молодым фотографом и журналистом Филом Харлингом (Мартин Милнер) прибыл на склады Круга. Около входа в помещения Фабретти их остановил грозного вида охранник, после чего Джим предположил, что из этого места ведётся управление всей подпольной букмекерской деятельностью. На следующее утро Фил устроился в автомастерскую напротив, чтобы следить за помещениями Фабретти. Тем временем по телетайпу Джим получил справку на Фабретти, согласно которой он подозревается в убийствах во Флориде, а его нынешнее местонахождение не известно, по некоторой информации, он налаживает деятельность подпольного синдиката, принимающего ставки на скачках. В справке содержится предупреждение, что он очень опасен и связан с мафиозными убийствами. Прочитав вместе с Джимом эту информацию, Мардж говорит, что раз Фабретти удалось осесть в этом городе, значит ему кто-то в этом помог, включая городских чиновников. То есть «среди людей, которых мы знаем и с которыми общаемся, могут быть те, кто связан с мафией».

Сотрудница Джима, которой стали приходить дорожные штрафы, пошла выяснить вопрос в полицию, и ей там объяснили, что дело не в газете, а в действиях Джима, которые могут нанести городу ущерб, и Джим должен остановиться, иначе всех ожидают тяжёлые последствия. В этот момент в редакции появляется дружелюбный немолодой Мюррей Сирак (Виктор Сазерленд), говоря, что до него дошла информация, что Джим ходит по городу, собирая информацию, и уж не собирается ли он заняться реформами. Сирак прямо говорит Джиму и Дону, что люди хотят любят азартные игры, любят делать ставки, и он предоставляет им эту услугу уже 15 лет. Далее Сирак заявляет: «Что вы получите, если поднимете пыль, 100 новых подписчиков? А через пару недель всё вернётся на круги своя. Вы не можете это остановить, вы не можете изменить человеческую природу». Затем, пытаясь привлечь Джима на свою сторону, Сирак предлагает ему деньги, называя это рекламным контрактом, однако Джим отказывается, напоминая, что он не имеет ничего против Сирака, просто пытается довести до конца расследование убийства Нельсона. После ухода Сирака Дон говорит, что никогда не лез в редакционную политику Джима, но теперь просит его умерить свой пыл и прекратить нападки на шефа полиции. Это газете ничего не принесёт, кроме головной боли. Тем временем Джиму звонит Фил, сообщая, что Фабретти только что подъехал к складу.

В течение трёх часов Джим и Фил поджидают Фабретти у дверей склада. Наконец поздно вечером, когда из дверей появляется Фабретти в компании нескольких человек, Джим и Фил их сфотографируют их, проезжая мимо на машине, а затем немедленно скрываются. Фил направляется в лабораторию, чтобы проявить фотографию, но вскоре там появляются двое громил, которые избивают его, уничтожая фотографию и негатив. Вечером дома, лёжа в своей постели, избитый Фил не может описать Джиму нападавших, поскольку всё произошло слишком быстро. К счастью, врач констатирует, что Филу очень повезло, и он отделался только синяками и ссадинами, и через 2-3 дня всё будет в порядке. Однако мать Фила возмущена тем, что после нескольких месяцев работы у Джима её сына уже избили, и говорит, что Фил увольняется. На улице Дон снова уговаривает Джима умерить свой пыл и оставить Фабретти в покое, тогда тот тоже оставит газету в покое.

Пару дней спустя Джим замечает, что около его дома стоит машина с флоридскими номерами и двумя мужчинами в салоне, в тот же день без приглашения к ним приезжает телефонный мастер, чтобы заменить телефонный аппарат. Подозревая, что речь идёт об установке прослушивающего устройства, Джим направляется к управляющему телефонной компании, чтобы выяснить причины замены аппарата. В офисе компании Джим встречает одного из своих крупных рекламодателей, который интересуется, зачем редактор пытается раздуть шумиху вокруг ставок, говоря, что и в его конторе принимают ставки в качестве дополнительной услуги клиентам. «Их принимают и в других местах, и все об этом знают. Да и что в этом плохого, когда люди хотят время от времени рискнуть своими деньгами». Далее собеседник говорит, что в городе у него есть определённый авторитет, как и у других уважаемых горожан, и он не хотел бы, чтобы газета очерняла его имя в глазах семьи, знакомых и деловых партнёров. Он уговаривает Джима немедленно бросить его расследование и уходит, а управляющий телефонной компании уклоняется от встречи с Джимом.

Вечером дома Мардж говорит, что тоже заметила машину у их дома, кроме того, сегодня в городе её остановило трое человек с вопросом «чем это занялся твой муж?». Она начинает бояться происходящего и предлагает остановить расследование, на что Джим отвечает, что именно этого они и добиваются. В этот момент к ним приходит выпившая Маргарет Сирак. Она спрашивает Джима, если она скажет ему, кто убил Нельсона, то перестанет ли он втягивать в это дело Мюррея. Далее она сообщает: «Нельсона убил не Мюррей, а Фабретти, точнее сказать, его люди по его указанию. Но Мюррей обо всём этом знает, и потому она ушла от него». Для всех окружающих приём ставок — это обычное дело, и Мюррей был обычным букмекером, но однажды к ним домой пришли двое странных мужчин. Один из них, которым оказался Фабретти, спросил Мюррея, кто его партнёры, на что тот ответил, что у него нет партнёров. С этого момента половина бизнеса Мюррея отошла к Фабретти, а сам Мюррей слишком глубоко погряз в этом деле. Джим уговаривает Маргарет пойти утром к его адвокату и изложить всё, что она сказала в виде показаний, с которыми Джим пойдёт к Джиллетту, а если тот откажется — то и выше. В этот момент к Джиму приходит Сирак и просит не вмешивать жену в это дело. Сказав Джиму, что он об этом пожалеет, Сирак уходит. Маргарет говорит, что поскольку Джим ведёт дело против Фабретти, а не против Сирака, она даст завтра показания.

Утром Маргарет не приходит в редакцию на встречу с адвокатом, и Джим не может найти её по телефону. Тем временем появляется один из влиятельных бизнесменов города, который уже поговорил на эту тему с мэром и они пришли к выводу, что деятельность Джима наносит вред репутации города, что негативно скажется на бизнесе и, в конце концов, на его гражданах. После его ухода Дон сообщает, что он только что тот разорвал рекламный контракт с газетой. Адвокат рекомендует Джиму перестать заниматься этим делом, а передать все собранные факты в руки компетентных органов для дальнейшего расследования.

Приехав к Маргарет домой, Джим обнаруживает, что она убита. Джим звонит в полицию, не сомневаясь, что там сочтут этот случай самоубийством. Когда опасения Джима подтверждаются, он пишет в очередной номер газеты гневную редакционную статью, направленную против шефа полиции. Однако Дон отказывается поддержать её публикацию, говоря, что они уже противопоставили против себя половине города. Кроме того, у Джима нет никаких доказательств того, что Нельсон и миссис Сирак были убиты. Дон также не согласен с фразой, что гангстеры уже захватили город, и не одобряет позицию Джима, который отказывается оставить это дело полиции, поскольку, как утверждает Джим, Джиллетт находится под контролем Сирака. Дон говорит, что деятельность Джима наносит вред газете, которая является коммерческим изданием и должна приносить деньги, на что Джим отвечает, что считает главной задачей газеты доносить до людей правду о происходящем. Из газеты начинают уходить рекламодатели, а партнёры не хотят продолжать с ними сотрудничество. Дон говорит, что при таком различии в понимании они не смогут работать вместе, и кто-то из них должен уступить свою долю другому. Джим предлагает Дону сделать себе газету рекламных объявлений, а он тем временем отправляется за новостями на первую страницу.

Джим приезжает к шефу полиции Джиллетту и требует объяснить, почему полиция не расследует два убийства, на что Джиллетт отвечает, что он согласен, что эти люди были убиты, но у него нет никаких легальных оснований открыть дело об убийстве. Что же касается Фабретти, то он был задержан и допрошен, но у него есть алиби на все эти дни, так как он находился в другом месте. Тогда Джим уговаривает задержать его по делу о букмекерстве, однако Джиллетт отвечает, что в таком случае тот отделается всего лишь небольшим штрафом. Джим утверждает, что тогда он сам поедет на склад, соберёт материал об организации букмекерской деятельности в городе и даст большую статью в газету. После этих слов Джиллетт даёт указание задержать Фабретти, а Джим предлагает шефу полиции проехать вместе с ним на склад, откуда Фабретти управляет своим преступным бизнесом.

По обнаруженным на складе документам и оборудованию полиция понимает, что из этого места действительно велось управление всей букмекерской деятельностью, однако ни одного человека там нет. Джим говорит, что кто-то их предупредил, на что Джиллетт отвечает, что в течение пяти последних лет он пытается найти ответ на этот вопрос. И даже если сейчас удастся взять всех исполнителей, этот преступный бизнес снова начнёт работать в другом месте через пару недель. Джиллетт рассказывает, что когда только пришёл работать на эту должность, городские власти и истеблишмент поставили перед ним задачу обеспечивать в городе соблюдение закона, но это не должно делаться слишком жёстко, и кое в чём смотреть на закон можно смотреть помягче. Но Джиллетт был уверен, что если допустить мягкое букмекерство Сирака, то рано или поздно в городе появятся такие как Фабретти и другие гангстеры. Джиллетт предупреждал об этом, но его не стали слушать. Это устраивало всех, однако никто не подумал об интересах жителей города, добавляет Джим.

Джим всё-таки теряет надежды найти в городе кого-то, кто ещё не продался, и направляется к старому знакомому отцу Нэшу (Иэн Волф). Выступая на собрании местных священников с разоблачением букмекерства как общественного зла, Джим представляет всю схему организации общенационального букмекерского бизнеса, во главе которой стоят несколько мафиозных боссов, а ниже располагаются фигуры местного масштаба и местные операторы беизнесом, такие как Фабретти и Сирак. Однако Нэш утверждает, что бороться с такой общенациональной структурой на уровне одного города невозможно. И если бы даже Джиллетт делал в этом плане всё от него зависящее, он способен действовать только в рамках того, что ему поручает его руководство, и в любом случае не может выйти за рамки города. Нэш полагает, что Джиллетт допустил букмекерство в своём городе именно потому, что получил соответствующих приказ сверху. По мнению священника, борьбу с организаторами подпольных ставок на азартные игры бесполезно вести, наказывая тех, что предоставляет им помещения и различные легальные услуги для организации дела, потому что сами зачинщики этого дела в таком случае выйдут сухими из воды. И кроме того, Нэш считает себя себя не в праве обвинять свою паству, обычных людей, в преступлениях, которые совершают люди наверху.

Ночью Джим заходит в редакцию, где ему на глаза попадается информационное сообщение о том, что в Вашингтоне начинает работу Комитет Кефовера по борьбе с преступностью. Джим решает немедленно ехать в столицу, чтобы изложить Комитету собранные им материалы. В этот момент появляется Сирак, говоря, что своей деятельностью Джим ничего не добился, кроме смерти невинной женщины, и хотя Сирак пытался защитить свою бывшую жену, ситуация вышла из-под его контроля. Сирак говорит, что уговорил своих партнёров ещё раз попробовать договориться на условиях, что Джим получит деньги на газету в виде рекламы, если не будет препятствовать букмекерской деятельности Фабретти. Несмотря на угрозы со стороны Сирака, Джим остаётся при своём мнении.

В полночь Джим быстро собирает чемодан и вместе с Мардж уезжает в Вашингтон. К утру они уже находятся на расстоянии 300 миль от Кеннингтона. Остановившись на заправочной станции, они замечают, что вслед за ними подъезжает машина с флоридскими номерами, из которой выходит двое гангстеров. Джим и Мардж выходят через служебных вход и немедленно уезжают. Добравшись до ближайшего городка Уоррен, они укрываются в полицейском участке, где Джим надиктовывает свой рассказ…

После завершения записи Джим и Мардж под охраной выделенной им в сопровождение полицейской машины приезжают в Вашингтон к административному зданию, в котором работает Комитет Кефовера. В коридоре кто-то незаметно передаёт Джиму записку с требованием молчать и предложением денег. Однако Джим не обращает на неё внимание, и смело проходит для разговора в кабинет Комитета Кефовера.

В эпилоге фильма в кратком выступлении сенатор Эстес Кефовер сообщает, что журналист Джим Т. Остин не пострадал и продолжает свою работу. Благодаря деятельности Остина город Кеннингтон получил честную и ответственную администрацию. Теперь уже не вызывает сомнения, что крупномасштабная организация незаконных азартных игр уже невозможна в стране.

В ролях

• Джон Форсайт — Джим Остин
• Джоан Кэмден — Мардж Остин
• Гарольд Дж. Кеннеди — Дон Кэри
• Марджори Кросслэнд — миссис Сирак
• Виктор Сазерленд — Мюррей Сирак
• Рэй Тил — шеф Джиллетт
• Мартин Милнер — Фил Хардинг
• Джеральдин Холл — миссис Нельсон
• Хэл К. Доусон — Клайд Нельсон
• Иэн Волф — отец Нэш

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Опытный голливудский режиссёр Роберт Уайз более всего известен своими мюзиклами-блокбастерами «Вестсайдская история» (1961) и «Звуки музыки» (1965), которые принесли ему множество наград, включая Оскары за лучший фильм и как лучшему режиссёру. Кинокарьера Уайза началась в 1933 году на студии РКО, куда он поступил в качестве курьера. Восемь лет спустя он монтировал фильм Орсона Уэллса «Гражданин Кейн» (1941), за что получил свою первую номинацию на Оскар. Вскоре после этого Уайз попробовал себя в роли, режиссёра успешно поставив такие картины, как фильм ужасов «Похитители тел» (1945), фильмы нуар «Рождённый убивать» (1947), «Подстава» (1949) и «Дом на Телеграфном холме» (1951), а также фантастическую драму «День, когда остановилась Земля» (1951). В 1952 году Уайз вместе со своим давним коллегой по монтажному цеху, режиссёром Марком Робсоном, создал компанию «Аспен Пикчерс». Данный фильм был одной из всего двух картин, произведённых этой фирмой (вторым был фильм Робсона «Возвращение в рай» в 1953 году).

В фильме заняты сравнительно малоизвестные актёры. Наиболее знаменитый среди них Джон Форсайт снимался в таких картинах, как фильм нуар «Стеклянная паутина» (1953), криминальная комедия Альфреда Хичкока «Неприятности с Гарри» (1955), криминальная драма Ричарда Брукса «Хладнокровно» (1967) и судебный триллер «Правосудие для всех» (1979), однако более всего он известен публике благодаря телесериалам «Отец-холостяк» (1957-62, 157 серий), «С любовью к Риму» (1969-71, 48 серий), «Ангелы Чарли» (1976-81, 109 серий) и «Династия» (1981-89, 217 серий).

События, положенные в основу фильма

Как пишет историк кино Элинор Куин, в мае 1950 года был создан Специальный комитет Сената США для расследования преступлений в торговле между штатами, который был прозван Комитетом Кефовера по имени своего председателя, сенатора от штата Теннесси Кэри Эстеса Кефовера. «В течение десяти месяцев Комитет проводил выездные заседания по всей стране, допросив за это время более 800 свидетелей и участников преступлений. Целью Комитета было вскрыть тайную жизнь криминальных синдикатов, которые становились всё более серьёзной социальной проблемой после окончания Второй мировой войны. Американцы были ошеломлены свидетельствами соучастников и ключевых фигур этих преступных организаций, которые демонстрировались по телевидению по всей стране» в первой половине 1951 года. Америка была захвачена этими телетрансляциями, что привело к увлечению темой организованной преступности, которая вылилась на телевидение и на большой экран. В начале 1950-х годов вслед за этой картиной на экраны вышла целая серия аналогичных криминальных фильмов.

Как написал кинокритик «Нью-Йорк таймс» Босли Кроутер в марте 1952 года, «чего бы не достиг сенатор Эстес Кефовер и его комитет по расследованию преступности со своим большим шоу разоблачений в прошлом году, он определённо дал толчок возрождению жанра фильмов о борьбе с преступностью. Большие парни Голливуда и мелкая рыбёшка стали лезть из кожи вон, создавая мелодрамы о разоблачении криминальных лордов».

Жанр разоблачительного фильма

Описывая жанр разоблачительного кино, киновед Эндрю Дикос, отмечал, что телевизионные трансляции слушаний Комитета Кефовера привели к созданию целого цикла «разоблачительных» криминальных фильмов, посвященных раскрытию правоохранительными органами многоуровневых и разветвлённых криминальных структур. Эндрю Спайсер также считает, что «городские разоблачительные фильмы сформировались в чёткую группу», которая, по крайней мере, отчасти, была вдохновлена показом по телевидению сенатских слушаний Комитета Кефовера в 1950-51 годах.

Разоблачительные фильмы во многом схожи и отчасти совпадают с появившимися во второй половине 1940-х годов полудокументальными нуарами, которые, по словам Джеффа Майера, «тяготели к изображению не столько каких-либо частных правонарушений, сколько городов, разрываемых государственными преступлениями, особенно, политической коррупцией». По словам Спайсера, «как и полудокументальные нуары, городские разоблачительные фильмы снимались в обезличенном визуальном стиле с плоским, натуралистичным освещением и традиционной операторской работой и, главным образом, на натуре, „в тех местах, где это происходило“,… а в небольших ролях, в частности, полицейских, нередко снимались непрофессиональные актёры».

Спайсер подчёркивает, что хотя его и опередил фильм «Насаждающий закон» (1951), в котором неутомимый окружной прокурор в исполнении Хамфри Богарта ведёт борьбу с синдикатом убийц, цикл городских разоблачений начался именно с «Города в плену», в котором журналист даёт показания Комитету Кефовера". К числу других разоблачительных фильмов Спайсер и Дикос относят такие картины, как «Гангстерская империя» (1952), действие которой напрямую связано со слушаниями Кефовера, «Поворотная точка» (1952), «Тайны Канзас-сити» (1952), «Большая жара» (1953), «История в Лас-Вегасе» (1952), «История в Майами» (1954), «Чикагский синдикат» (1955), «Новый Орлеан без цензуры» (1955), «Внутри Детройта» (1956), «Тайны Чикаго» (1957), «Вымогательство в Лас-Вегасе» (1955), «История Феникс-сити» (1955), «Хьюстонская история» (1956), «Разоблачение в Майами» (1956), «Новый Орлеан во тьме» (1957), «Убийство на Десятой авеню» (1957), «Разоблачение в Портланде» (1957) и «Другой мир США» (1961).

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

Сразу после выхода фильма на экраны журнал «Variety» описал его как «напряжённую и захватывающую драму о борьбе редактора против коррупции в небольшом городке», отметив что «свойства документального кино придают фильму чувство аутентичности». Кинообозреватель «Нью-Йорк таймс» Босли Кроутер в целом положительно оценивший картину, назвал её «живым, лаконичным маленьким фильмом, который снабжён благословением в эпилоге самого сенатора». По мнению Кроутера, «эта скромная драма о борьбе редактора-правдоискателя по разоблачению букмекерской сети в типичном американском городке смотрится достоверно и тревожно», а «аккуратные дома и улицы реального городского пригорода, на фоне которых развивается действие картины, усиливают ощущение аутентичности происходящего, ставя перед зрителем довольно тяжёлую проблему,… а сенатор Кефовер подводит итог несколькими тщательно подобранными фразами».

Вместе с тем, Кроутер обратил внимание и на некоторые недостатки картины. В частности, он пишет: «Где-то в середине всего происходящего внимательный и знающий наблюдатель заметит некоторые досадные дыры. К частности, он может задаться вопросом, какие ещё более сильные и шокирующие доказательства нужны были редактору для предоставления публике, когда у него уже есть целая серия преступлений — смерть частного детектива, нападение на газетчика, который фотографировал „мафиозного босса“ в городе и убийство женщины-свидетельницы, которая была готова „заговорить“». Кроме того, по мнению Кроутера, «в своём сценарии Кэмб и Джозефи почти полностью упустили из внимания фактор значимости общественного мнения, в итоге их редактор ведёт себя так, как будто не имеет возможности рассказать свою историю, несмотря на то, что ежедневно издаёт газету. Ради саспенса в картине, они странным образом изолируют его. Недостаток сценария в том, что они бросили тень на своего героя как на газетчика. Бежать к сенатору Кефоверу представляется слабостью и глупостью с его стороны».

Как отмечает современный историк кино Элинор Куин, «хотя фильм не произвёл особого впечатления на публику и критиков после выхода на экраны — один из критиков объявил его „увлекательным фильмом с несколькими тусклыми зонами“ — фильм является напряжённой драмой, считающейся одной из первых замечательных работ, в основу которых была положена одержимость Америки криминальным миром». Современный критик Деннис Шварц отмечает, что «фильм поставлен в полудокументальном стиле, предлагая чистую, незамутнённую сюжетную линию, стильную нуаровую операторскую работу Ли Гармса и новаторскую для своего времени съёмку мизансцены. Такой способ с тех пор копировался настолько часто, что утерял свою свежесть. Фильм сделан сильно, но не увлекает». Другие критики обратили внимание на стилистические качества картины. Так, журнал «TimeOut» пришёл к заключению, что «в серьёзном сюжете нет ничего особенного, но сильное использование натурных съёмок в документальном стиле и операторская работа с глубоким фокусом была новаторской для своего времени». Киновед Кини полагает, что «фильм слишком медленный и ему не хватает саспенса», несмотря на то, что «Форсайт своей сдержанной манерой игры доставляет наслаждение».

Стилевые и жанровые особенности фильма

Куин отмечает, что картина "успешно проходит по границе между фильмом нуар и фильмом документального характера, в результате чего трудно однозначно определить её жанр. Конечно, визуальное настроение, создаваемое затаившимися тенями и неясными уличными фонарями, придаёт фильму нуаровый облик, а обрамляющие историю вступительные и заключительные слова Кефовера погружают её в реалистичный контекст. Документальное ощущение фильма поддерживается использованием только что разработанных особых широкоугольных объективов, которые позволяли оператору поддерживать глубокий фокус одновременно как на переднем, так и на заднем плане. В результате появлялась высокореалистичная картинка, которая на экране обретала огромную мощь. Разработчик объектива Ральф Ходж не только был ассистентом Уайза на этом фильме, но в своё время работал на «Гражданине Кейне» в качестве помощника оператора.

Оценка работы режиссёра и актёров

По мнению Кроутера, «под руководством Роберта Уайза артисты играют искренне и серьёзно, а Джон Форсайт безошибочен в роли деятельного молодого редактора. Рэй Тил в роли скользкого шефа полиции, Виктор Сазерленд в роли местного криминального босса, Гарольд Дж. Кеннеди в роли нервного газетчика и Джоан Кэмден в роли жены редактора составляют хороший и умелый актёрский ансамбль».

Куин подчёркивает, что при работе над фильмом «Уайз сделал акцент на кинематогарфическую технику, а не на кинозвёзд. Действительно, единственным актёром, имя которого было указано в рекламе, был Джон Форсайт, который в дальнейшем добьётся своего самого значительного успеха, исполняя главные роли в телесериалах».

Литература

• Andrew Dickos. [books.google.ru/books?id=LnCeCQAAQBAJ&dq=Film+Noir+Guide+745+Films+of+the+Classic+Era&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Street with no name : a history of the classic American film noir]. — Lexington, Kentucky: The University Press of Kentucky, 2002. — ISBN 978-0-8131-2243-4.
• Andrew Spicer. [books.google.nl/books?id=ixVekSdvQCMC&hl=ru Historical Dictionary of Film Noir]. — Plymouth, United Kingdom: Scarecrow Press, 2010. — ISBN 978-0-8108-5960-9.
• Geoff Mayer and Brian McDonnell. [books.google.ru/books?id=RsBHnZoyO4kC&redir_esc=y Encyclopedia of film noir]. — Westport, Connecticut: Greenwood Press, 2007. — ISBN 978–0–313–33306–4.
• Michael F. Keaney. [books.google.ru/books?id=LnCeCQAAQBAJ&dq=Film+Noir+Guide+745+Films+of+the+Classic+Era&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Film Noir Guide: 745 Films of the Classic Era, 1940–1959]. — Jefferson, North Carolina, and London: McFarland & Company, Inc., Publishers, 2010. — ISBN 978-0-7864-6366-4.

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0044476/ Город в плену] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v86656 Город в плену] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=50444 Город в плену] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/17060/The-Captive-City/ Город в плену] на сайте Turner Classic Movies
• [www.rottentomatoes.com/m/captive_city/?search=The%20Captive%20City Город в плену] на сайте Rotten Tomatoes

Отрывок, характеризующий Город в плену

Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.