Гороховская, Мария Кондратьевна

Мария Гороховская
Личная информация
Полное имя:	Мария Кондратьевна Гороховская
Гражданство:	СССР СССР → Израиль Израиль
Специализация:	спортивная гимнастика
Клуб:	«Буревестник» «Искра» (Ленинград) / «Строитель» (Харьков)
Дата рождения:	17 октября 1921(1921-10-17)
Место рождения:	Евпатория, УССР
Дата смерти:	7 июля 2001(2001-07-07) (79 лет)
Место смерти:	Тель-Авив, Израиль
Профессиональная карьера:	1946—1954
Лучшие результаты на Олимпиаде
Командное первенство:	527.03 (1952)
Многоборье:	76.78 (1952)
Опорный прыжок:	19.19 (1952)
Разновысокие брусья:	19.26 (1952)
Бревно:	19.13 (1952)
Вольные упражнения:	19.20 (1952)
Награды и медали Олимпийские игры Золото Хельсинки 1952 команда Золото Хельсинки 1952 многоборье Серебро Хельсинки 1952 бревно Серебро Хельсинки 1952 брусья Серебро Хельсинки 1952 опорный прыжок Серебро Хельсинки 1952 вольные Серебро Хельсинки 1952 группа Чемпионаты мира Золото Рим 1954 команда Бронза Рим 1954 вольные Государственные и ведомственные награды

Мари́я Кондра́тьевна Гороховская (17 октября 1921, Евпатория — 7 июля 2001, Тель-Авив) — советская гимнастка, первая олимпийская чемпионка в индивидуальном первенстве. Обладательница наибольшего числа медалей (семь), завоёванных женщиной на одной Олимпиаде. Стала олимпийской чемпионкой в возрасте 30 лет, что превышает возраст всех других абсолютных олимпийских чемпионок. Чемпионка мира 1954 года в командном первенстве, многократная чемпионка СССР. Заслуженный мастер спорта СССР (1952). Судья международной категории (1964). Кавалер ордена Трудового Красного знамени.

Биография

Родилась в Евпатории, по происхождению еврейка. Окончила Феодосийский техникум физкультуры. В 1941 году уехала поступать в Ленинградский институт физической культуры. В начале блокады Ленинграда, работала в госпитале, затем была эвакуирована в Казахстан. После войны вернулась в Ленинград, где закончила Ленинградский государственный институт физической культуры им. П.Ф. Лесгафта. Сначала тренировалась в Ленинграде на кафедре ЛГИФК, выступала за СК "Буревестник". Затем переехала в Харьков, выступала за харьковский спортивный клуб «Строитель». После окончания спортивной карьеры уехала в Евпаторию и работала детским тренером, а также преподавала в Евпаторийском техникуме физкультуры.

Ещё во время учёбы в ЛГИФК в 1948 году стала чемпионкой СССР по спортивной гимнастике в соревнованиях на бревне. В дальнейшем ещё 10 раз становилась чемпионкой СССР, при этом дважды (в 1951 и 1952 годах) — в абсолютном первенстве.

В 1952 году сборная СССР впервые приняла участие в Олимпийских играх. Одновременно впервые в истории Олимпийских игр разыгрывался титул абсолютной чемпионки. Мария Гороховская стала абсолютной чемпионкой Олимпиады, вместе с командой СССР — чемпионкой в командном первенстве, выиграла серебряные медали на всех четырёх снарядах, а также вместе с командой серебряную медаль в командных упражнениях с предметом. Она завоевала золотую медаль чуть позже метательницы диска Нины Ромашковой. Эта медаль стала второй у женщин в истории СССР на Олимпийских играх. Мария Гороховская до сих пор остаётся обладательницей наибольшего количества медалей, завоёванных женщиной на одних Олимпийских играх (семь), а также самой старшей из всех абсолютных олимпийских чемпионок на момент выступления (30 лет).

В 1954 году Мария Гороховская выступила на чемпионате мира, завоевав золотую медаль в командном первенстве и бронзовую в вольных упражнениях. После этого она покинула большой спорт.

Работала тренером, с 1977 года в Евпатории. В 1990 году эмигрировала в Израиль, где до своей смерти в 2001 году вместе с Агнеш Келети тренировала детей.

В 1991 году была включена в Международный еврейский спортивный зал славы.

Результаты

Год	Первенство	Абсолютное	Командное	Опорный прыжок	Брусья	Бревно	Вольные упражнения	Кольца	Перекладина
1947	Чемпионат СССР	2
1948	Чемпионат СССР				2	1
1949	Чемпионат СССР	3				3		2	1
1950	Чемпионат СССР	2		3		3		3	1
1951	Чемпионат СССР	1		3		2	1
1952	Чемпионат СССР	1		3	1	2	1
1953	Чемпионат СССР				1
1954	Чемпионат мира		1				3
	Чемпионат СССР	2						1

Отрывок, характеризующий Гороховская, Мария Кондратьевна

Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.