Горский, Александр Алексеевич

Александр Горский
Имя при рождении:	Александр Алексеевич Горский
Место рождения:	Петербург, Российская империя
Профессия:	артист балета, балетмейстер, балетный педагог
Годы активности:	с 1899 по 1924
Театр:	Мариинский театр, Большой театр
Награды:	Заслуженный артист Императорских театров

Алекса́ндр Алексе́евич Го́рский (6 августа 1871, Петербург — 20 октября 1924, Москва) — русский артист балета, балетмейстер, заслуженный артист Императорских театров (1915).

Биография

Александр Горский родился в Петербурге.

Горский вошёл в историю балета, как реформатор театрального действия, увидевший по-новому художественные принципы театра.

Он был разносторонне талантливым человеком, мог дирижировать оркестром, рисовал. Обладая такими широкими знаниями, Горский в своих постановках стремился достичь общей гармонии всех составных частей спектакля, ввести в работу с хореографическим коллективом балетную режиссуру, разработать танцевальную драматургию спектакля, а также утвердить новые приемы декорационного оформления и подбора костюмов для артистов балета.

В Санкт-Петербургском Императорском театральном училище Горский учился у педагога Н. И. Волкова, среди учеников которого были Александр Ширяев и Михаил Фокин. Многому он научился у мастеров петербургской сцены Мариуса Петипа и Льва Ива́нова.

По окончании Петербургского Императорского театрального училища (педагоги П. К. Карсавин и М. И. Петипа),
в 1889 — 1900 поступил на службу в Мариинский театр.

Обладая хорошей школой, Горский в первые же месяцы исполнял партии классического и характерного репертуара:

• Принц Дезире в балете «Спящая красавица» Мариуса Петипа, на музыку Чайковского
• Сарацинский танец в балете «Раймонда», на музыку Александра Глазунова
• Китайский танец в балете «Щелкунчик», на музыку Чайковского
• Арлекин в балетах «Времена года» и «Испытание Дамиса», на музыку Александра Глазунова.

Балетмейстерская карьера Горского была стремительной. Уже первая его постановка — балет «Клоринда — царица горных фей» состоялась в 1889 году, Михайловском театре, это был выпускной спектакль Петербургского Императорского театрального училища.

В том же году Горский был командирован в московский Большой театр для постановки там балета «Спящая красавица» Мариуса Петипа.

С 1901 года Александр Алексеевич стал режиссёром балета, а с 1902 по 1924 — балетмейстером Большого театра.

Реформы Горского

Возглавив московскую труппу, Горский стал осуществлять реформу балета. Горский стремился преодолеть многие условности академического балета XIX века: каноническую структуру, раздельное существование танца и пантомимы. Заботясь о логике развития сюжета, исторической достоверности и точности национального колорита, Александр Горский работал с художником Константином Коровиным.

Первым спектаклем, вошедшим в историю балета, стал «Дон Кихот» Людвига Минкуса, в 1900 году. Затем Горский создал свои редакции балетов:

• «Лебединое озеро», на музыку Чайковского (редакции: 1901, 1912, 1922 годов)
• «Жизель», на музыку Адольфа Адана (редакции: 1907, 1911, 1922 годов)
• «Конёк-Горбунок», на музыку Цезаря Пуни (редакции: 1901, 1912, 1914 годов)

В этих спектаклях Горский усиливал действенность отдельных эпизодов, а также реформировал принципы построения кордебалетных танцев, отступив в них от правил симметричного расположения ансамбля.

Сюжетность

Осуществив классические постановки Мариуса Петипа, Александр Алексеевич, под влиянием Московского Художественного театра, обратил свой интерес к литературным источникам, поставив балеты:

«Дочь Гудулы», на музыку А. Ю. Симона 1902), где на сцене жила живая народная толпа; «Саламбо», на музыку А. Ф. Арендса (1910); «Любовь быстра!», на музыку Э.Грига (1913). В 1916 году осуществил опыт постановки балета на музыку Пятой симфонии А. К. Глазунова

Запись танца

В современном мире балетные партии артисты могут выучить по видео записи, разумеется обладая знанием академической школы, стиля спектакля и разрешением хореографа. Знание записи танцев сыграло большую роль в определении судьбы Горского. В своё время он записал постановку Петипа «Спящая красавица», и именно поэтому ему предложили поставить этот балет в Москве, что он и сделал всего за три недели.

Наследие Горского

Значение Горского для балетной труппы Большого театра очень велико. Реформируя балет, Горский считался со спецификой московского театра, приверженностью его артистов драматизированному и характерному танцу, его эксперименты отвечали тенденции развития русского балета начала ХХ века. Горский оказал влияние на творчество многих крупных московских артистов: Е. В. Гельцер, М. М. Мордкина.

Работая в качестве педагога в Театральном училище и в театре, воспитал несколько поколений московских танцовщиков, которые стали его последователями: В. А. Каралли, С. В. Федорова, А. М. Мессерер, Я. Д. Ицхоки.

«Впервые увидев балет, Асаф понял, что его призвание. Вместе с сестрой Рахиль они пошли в школу Большого театра. Там Асафу ответили, что в его возрасте пора заканчивать, а не начинать обучение балету… После революции множество танцовщиков уехало за границу, и выдающийся хореограф Александр Горский пришел в студию для поиска талантов в свой экспериментальный класс… У Асафа была хорошая координация движений и все данные к балету, которые были необходимы по тем временам: пропорционально сложенная фигура, благородство позы, стопа с красивым подъёмом.»

— Суламифь Мессерер

Результатом многолетней деятельности Горского в Москве явился содержательный, преобразованный, обновленный репертуар балета Большого театра.

Балеты Горского

Балеты в редакции Горского и по сей день очень популярны, они идут во многих театрах мира.

«Дон Кихот»

Премьера первого балета Горского в Москве — «Дон Кихот», сразу же разделила критиков, зрителей и труппу на два лагеря. Вокруг спектакля развернулись ожесточенные споры, так как это было не возобновление старой постановки, а новая редакция балета. Поддерживали Горского молодежь труппы во главе с Л. А. Роедавлевой и М. М. Мордкиным и молодые художники-станковисты, из частной оперы Саввы Ивановича Мамонтова, Константин Коровин и Александр Головин, которые создали новые декорации и костюмы к спектаклю. Используя режиссёрские принципы Художественного театра и достижения балетмейстера Льва Иванова, Горский изменил общепринятые каноны классического танца, обогатив его элементами народных танцев, что вносило особую ясность в передачу содержания, и спектакль становился необычайно ярким. Было изменено и либретто балета, оно стало больше приближено к произведению Сервантеса. Очень важно то" что Горский изменил стиль работы с труппой. Михаил Мордкин, (Базиль и Эспада в «Дон Кихоте»):

«До того как начать работу над спектаклем, он провел беседу с артистами, и когда началась работа на сцене, то каждый участник спектакля, даже статисты, знали своё место, свою роль и своё отношение ко всему происходящему».

«Лебединое озеро»

В том спектакле первый акт шёл с поставленной хореографией Горского. Но балетмейстер сохранил все лучшее, что было в хореографии Мариуса Петипа и Льва Иванова. В целом он усилил действенность спектакля, и премьера прошла успешно.

«Конек-Горбунок»

В балетах «Конек-Горбунок» на музыку Пуни и «Вальс-фантазия» на музыку М. И. Глинки, поставленных Горским, (в нём не было какого-либо сильного сюжета), балетмейстер стремился средствами хореографии выразить содержание музыки.

«Дочь Гудулы»

В конце 1901 года Горский начал работу над постановкой своего первого самостоятельного балета «Дочь Гудулы», по роману В. Гюго «Собор Парижской богоматери». Эта тема в балете не была новой. Уже существовал балет «Эсмеральда», поставленный Жюлем Перро. Но балет Горского сильно отличался от прежнего тем, что акцент в нём был сделан на массовых сценах. Горский провел большую подготовительную работу. Вместе с художником Коровиным он съездил в Париж, чтобы изучить место действия балета: разработал заранее режиссёрский план спектакля. Только после этого он приступил к репетициям.

24 ноября 1902 года в Большом театре состоялась премьера спектакля, музыку к которому написал Антон Симон. Спектакль вызвал резкое осуждение со стороны знатоков балета, которые считали, что в нём мало танцев, хотя это было совершенно неверно: и танцев было достаточно, особенно в третьем акте, и поставлены они были мастерски. Спектакль отражал творческие поиски балетмейстера в области создания хореографической драмы, в которой все танцы вытекали из действия и подчинялись логике поступков главных героев. Художниками спектакля стали Константин Коровин и Александр Головин, дирижёр — А. Ф. Арендс. Роли исполняли:

Эсмеральда — Э. Гримальди (затем С. В. Фёдорова), Клод Фролло — В. Ф. Гельцер, Феб — М. М. Мордкин, Квазимодо — Н. П. Домашёв, Гренгуар — К. А. Бек, Гудула — М. А. Другашева.

Обновляя балеты классического наследия Сен-Леона или Петипа, Горский давал им своеобразную трактовку и более долгую жизнь. И, благодаря ему, эти спектакли надолго сохранились в репертуаре современных театров:

«Коппелия»

25 февраля 1905 года Горский поставил балет «Коппелия», на музыку Делиба.

Роль Сванильды исполнила Е. В. Гельцер, Франц — В. Д. Тихомиров, Коппелиус — В. Ф. Гельцер

• Балеты в стиле символизма и импрессионизма:

«Нур и Анитра» и «Этюды» — дивертисмент на музыку Грига, Шопена и Рубинштейна

«Саламбо»

В 1910 году состоялась премьера нового оригинального балета А. Горского «Саламбо», по одноименному роману Г. Флобера на музыку А. Арендса. Его характеризуют необыкновенно красочные танцевальные сцены, такие, как сон Саламбо, танец жриц, оживление богов, танцы богини Танаит, а также Танаит и Молоха. Это одна из лучших постановок Горского.

Александр Алексеевич Горский прожил недолгую, но творчески очень насыщенную жизнь. Он оставил балеты, которые приятно исполнять артистам, и которые радуют зрителя.

Редакции балетов и постановки актов

• 1889 — «Спящая красавица» — редакция балета Мариуса Петипа
• 1900 — «Дон Кихот» Людвига Минкуса (поставил I акт)
• 1900 — «Раймонда» — Большой театр, премьера 23 января 1900 — А. А. Горский, ассистент балетмейстера И. Н. Хлюстин, художник К. Ф. Вальц, П. А. Исаков. Лютке-Мейер, дирижёр А. Ф. Арендс. Партии исполняли: Раймонда — А. А. Джури, Жан де Бриен — М. М. Мордкин, Абдерахман — А. Н. Ермолаев. 17 ноября 1908 года Горский показал новую редакцию балета, художник К. А. Коровин, дирижёр А. Ф. Арендс. Партии исполняли: Раймонда — Е. В. Гельцер, Жан де Бриен — В. Д. Тихомиров, Абдерахман — М. М. Щипачёв. 18 февраля 1918 года Горский возобновил редакцию 1908 года; Раймонда — Е. В. Гельцер, Жан де Бриен — В. Д. Тихомиров, Абдерахман — А. Д. Булгаков
• 1901 — «Лебединое озеро» Петра Чайковского (редакции 1901, 1912, 1922 годов)
• 1901 — «Конёк-Горбунок» (редакции 1901, 1912, 1914 годов)
• 1904 — «Баядерка» — Большой театр (по Мариусу Петипа). Первые исполнители: Никия — Е. Гельцер; Солор — М. Мордкин, Василий Тихомиров.
• 1905 — «Дочь фараона» — новая редакция Горского, 27 ноября 1905 года, балет в 5 актах 9 картинах, художник К. А. Коровин (декорации и костюмы), Н. А. Клодт, П. Я. Овчинников, Г. И. Голов (декорации). Партии исполняли: Англичанин-турист — В. Д. Тихомиров, его слуга — Поливанов, Мумия и Бинт-Анта — Г. Гримальди, Рамзес II — И. Е. Сидоров, царь Хитарис — М. М. Мордкин, Хита — С. В. Фёдорова.
• 1905 — «Коппелия» (редакция балета); Сванильда — Е. В. Гельцер, Франц — В. Д. Тихомиров, Коппелиус — В. Ф. Гельцер. Премьера — 25 февраля 1905.
• 1905 — «Волшебное зеркало» — фантастический балет в 4-х действиях и 7 картинах композитора А.Корещенко по сказкам А.Пушкина и бр. Гримм (Первая постановка Мариуса Петипа в Мариинском театре 9 февраля 1903, дирижёр Р.Дриго, художник А.Головин). Редакция А.Горского — 13 февраля 1905 года — новая сцена Большого театра, дирижёр А.Арендс, художник А.Головин. Спектакль был возобновлён 17 апреля 1921 года.
• 1905 — «Тщетная предосторожность» — премьера балета в редакции Горского — 20 декабря 1905 года; Лиза — С. В. Фёдорова, Колен — М. М. Мордкин, Марцелина — В. А. Рябцев. Возобнобление балета — 24 апреля 1916 года, дирижёр А. Ф. Арендс, художник Ф. А. Лавдовский; Лиза — Е. В. Гельцер, Колен — Л. А. Жуков, Марцелина — Рябцев. Возобновление балета редакции Горского 27 января 1922 года, Большой театр (на сцене Нового театра), дирижёр Ю. Ф. Файер; Лиза — Фёдорова.
• 1907 — «Жизель», на музыку Адольфа Адана (редакции 1907, 1911, 1922 годов)

Балеты Горского

• 1902 — «Дочь Гудулы» («Эсмеральда»), на музыку Симона. Мимодрама с танцами в 4 действиях и 9 картинах по роману В.Гюго, 24 ноября 1902, дирижёр А.Арендс, художник К.Коровин.
• 1903 — «Золотая рыбка» — балет в 4 актах 7 картинах Людвига Минкуса, с добавлением музыки А. Н. Серова, Л. Делиба, И. Брамса, П. И. Чайковского. Премьера 16 ноября 1903 года в Большом театре, художник К. А. Коровин, дирижёр А. Ф. Арендс. Партии исполняли: Старик — Н. П. Домашёв, Старуха — С. В. Фёдорова, Золотая рыбка — Г. Гримальди (позже А. М. Балашова, В. А. Мосолова)
• 1907 — «Нур и Анитра» на музыку А.Ильинского (сюита, соч.13), Московский Большой театр, 2 декабря 1907, дирижёр А.Арендс, костюмы В.Дьячкова
• 1910 — «Саламбо», по одноименному роману Г. Флобера на музыку А. Ф. Арендса
• 1913 — «Любовь быстра!» («Норвежская идиллия») — балет в одном действии а музыку Э.Грига (Симфонические танцы): 8 декабря 1913 года — постановка в московском Большом театре, дирижёр А.Арендс, художники К.Коровин, Г.Голов, В.Дьячков; 27 июля 1918 года — новая редакция Горского (сад Аквариум); 17 января 1922 года Горский возобновил спектакль на сцене Московского Нового театра.
• 1913 — "Шубертиана — балет в 2 актах 4 картинах на музыку Ф. Шуберта (подобрана и оркестрована А. Ф. Арендсом), 8 декабря 1913 года, Большой театр (эпизод сказания об Ундине), художник К. А. Коровин, дирижёр А. Ф. Арендс; герцог — Конрад — А. Д. Булгаков, Клотильда — В. А. Каралли, граф Зоневальд — М. М. Мордкин, граф Отто фон Раубертун — В. В. Свобода, Шут — В. А. Рябцев, Ундина — Е. В. Гельцер, Струй-Водяной, дядя Ундины, он же под видом лесного царя — И. Е. Сидоров.
• 1916 — Сюита на музыку Пятой симфонии А. К. Глазунова
• 1918 — «Тамара» (Thamar) на музыку М.Балакирева, 6 августа 1918 года — Горский и Л.Новиков поставили балет на артистов Большого театра на сцене театра Аквариум, дирижёр Шмукловский (ранее этот балет поставил Михаил Фокин в 1912 году)
• 1918 — «В белом» (En blanc) — хореографическая фантазия на музыку Чайковского (3-я сюита для симфонического оркестра), 11 июня 1918 г., театр сада Аквариум, дирижёр А.Арендс, художник В.Дьячков
• 1921 — «Танец Саломеи» — балет на музыку Р.Штрауса, 6 февраля 1921 года, Большой театр, дирижёр Г.Фительберг, художник Ф.Федоровский
•  ? — «Вальс-фантазия» на музыку М. И. Глинки
•  ? — «Этюды» — дивертисмент на музыку Грига, Шопена и Рубинштейна

Литература

• Бахрушин Ю. А. Александр Алексеевич Горский. — М.-Л.: Искусство, 1946. — 52 с.: ил.
• Мессерер А. М. Танец. Мысль. Время. — М.: Искусство, 1979. (2-е изд.: М.: Искусство, 1990.)
• Балетмейстер А. А. Горский. Материалы, воспоминания, статьи / Сост. и коммент. Е. Я. Суриц, Е. П. Белова; вст. ст. Е. Суриц. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2000). — 369 с.
• Бахрушин Ю. А. История русского балета. — 4-е изд., доп. — М.: Планета Музыки, 2009. — 336 с. ISBN 978-5-8114-0873-3
• Г.А. Римский-Корсаков. Планы и воспоминания. Из рукописей о русском балете конца XIX – начала XX в. Публ., вступ. статья и коммент. С.А. Конаева // Мнемозина. Документы и факты из истории отечественного театра ХХ века / Ред.-сост. В.В. Иванов. Вып. 6. М.: Индрик, 2014. С. 9–210.

Отрывок, характеризующий Горский, Александр Алексеевич

– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.