Гортер, Давид де

Давид де Гортер
нидерл. David de Gorter
Дата рождения:	30 апреля 1717(1717-04-30)
Место рождения:	Энкхёйзен
Дата смерти:	3 апреля 1783(1783-04-03) (65 лет)
Место смерти:	Зютфен
Страна:	Нидерланды
Научная сфера:	ботаника

Систематик живой природы

Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Gorter». [www.ipni.org/ipni/advPlantNameSearch.do?find_authorAbbrev=Gorter&find_includePublicationAuthors=on&find_includePublicationAuthors=off&find_includeBasionymAuthors=on&find_includeBasionymAuthors=off&find_isAPNIRecord=on&find_isAPNIRecord=false&find_isGCIRecord=on&find_isGCIRecord=false&find_isIKRecord=on&find_isIKRecord=false&find_rankToReturn=all&output_format=normal&find_sortByFamily=on&find_sortByFamily=off&query_type=by_query&back_page=plantsearch Список таких таксонов] на сайте IPNI [www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=3283-1 Персональная страница] на сайте IPNI Страница на Викивидах

Давид де Гортер (нидерл. David de Gorter; 1717—1783) — нидерландский ботаник и врач, работавший личным врачом российской императрицы Елизаветы Петровны.

Биография

Давид де Гортер родился 30 апреля 1717 года в Энкхёйзене в семье врача Яна де Гортера (1689—1762). Учился у своего отца в Высшей школе Хардервейка, которую окончил в 1734 году в 16-летнем возрасте. Годом позже эту же Высшую школу окончил Карл Линней. В 1737 году получил степень доктора философии по медицине. С 1742 года был профессором медицины в Хардервейке. В последующие несколько лет де Гортер всё больше заинтересовался изучением ботаники, отчасти благодаря присутствию на ботанических экскурсиях Карла Линнея. В 1746 году он стал полным профессором ботаники и медицины.

В 1754 году де Гортер вместе с отцом переехал в Санкт-Петербург, став врачом при дворе Елизаветы Петровны. В 1761 году на короткое время вернулся в Нидерланды и поселился в Вейк-бей-Дурстеде. В 1764 году снова был приглашён в Россию. По возвращении из России некоторое время жил в Вейк-бей-Дурстеде, в 1778 году переехал в Зютфен.

Давид де Гортер скончался в Зютфене 3 апреля 1783 года.

Гербарий де Гортера, состоявший из двух тысяч образцов растений был 1788 году передан его вдовой Марией Элизабет Шульц Хардервейкскому университету, в 1811 году расформированном. 1346 из них впоследствии оказались в Лейденском университете (L), остальные были утеряны.

Некоторые научные публикации

Де Гортер в 1761 году отредактировал и издал рукописи С. П. Крашенинникова под названием Flora ingrica, подаренные ему во время пребывания в России.

• Gorter, D. Flora gelro-zutphanica. — Harderwijk, 1745—1757. — 254 p.
• Gorter, D. Elementa botanica. — Harderwijk, 1749. — 88 p.
• Gorter, D. Flora ingrica. — St. Petersburg, 1761. — 204 p.
• Gorter, D. Flora belgica. — Utrecht, 1767. — 418 p.
• Gorter, D. Flora VII Provinciarum Belgii foederati indigena. — Haarlem, Leiden, 1781. — 378 p.
• Gorter, D. Flora zutphanica. — Zutphen, 1781. — 88 p.
• Gorter, D. Leer der Plantkunde. — Amsterdam, 1782. — 362 p.

Роды растений, названные в честь Д. де Гортера

• Gorteria L., 1759

Литература

• Stafleu, F.A.; Cowan, R.S. [www.biodiversitylibrary.org/item/103414 Taxonomic Literature]. — Ed. 2. — Utrecht, 1976. — Vol. I: A—G. — P. 971—973. — 1136 p. — ISBN 90-313-0225-2.
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50188.ln-ru Профиль Давида де Гортера] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Гортер, Давид де

– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.