Горшков, Леонид Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Леонид Иванович Горшков
Заместитель председателя Военно-промышленной комиссии при Президиуме Совета Министров СССР
1966 год — 1986 год
 
Рождение: 9 октября 1924(1924-10-09)
Москва
РСФСР
Смерть: 21 февраля 2015(2015-02-21) (90 лет)
Москва
Образование: Физический факультет МГУ
Учёная степень: доктор технических наук
профессор
Профессия: инженер
 
Награды:

Леони́д Ива́нович Горшко́в (9.10.1924-21.02.2015) — советский инженер, доктор технических наук, профессор, заместитель председателя Военно-промышленной комиссии при Президиуме Совета Министров СССР. Герой Социалистического Труда (1974), лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР.



Биография

Родился в Москве в семье служащего, участника Первой мировой и Гражданской войн.

Отец после увольнения по инвалидности из РККА с 1936 года работал служащим в Военной академии Генерального Штаба. Детство и юность Леонид Иванович провел в Москве на Малой Дорогомиловской улице, где пошёл в первый класс школы, находившейся по соседству с домом.

К началу Великой Отечественной войны окончил 9 классов школы. В просьбе отправить его на фронт Леониду в военкомате отказали как не достигшему положенного для призыва в армию возраста, и тогда он пошёл на хитрость: подал заявление повторно, сказав, что потерял паспорт. В результате был направлен для прохождения курса молодого бойца в окрестности города Одинцово Московской области, где шло формирование 21-й дивизии народного ополчения Киевского района Москвы, и был назначен заместителем политрука пулеметной роты. Однако завершить полный курс обучения не удалось, так как дивизию подняли по тревоге и перебросили под город Киров. В бою был тяжело ранен, чуть не лишился ноги. Находясь на длительном лечении в госпитале, за три месяца сдал экстерном на отлично все экзамены за 10-й класс средней школы, что помогло ему в дальнейшем продолжить образование.

После возвращения из госпиталя жил с отцом и матерью в общежитии Академии Генерального Штаба, так как от родного дома после первой же бомбардировки Москвы осталось лишь пепелище. Среди новых соседей Горшковых был будущий командующий Воздушно-десантными войсками Иван Иванович Затевахин, который предложил Леониду поработать в аппарате командования ВДВ, и его назначили помощником начальника отдела, а фактически — своим порученцем . Горшков регулярно сопровождал Затевахина в его поездках по войскам.

В январе 1943 года, находясь в расположении штаба 62-й армии, Горшков получил тяжелейшую контузию, потеряв речь и зрение и самолетом был отправлен в столицу. Выздоровев, он добился, чтобы его направили во вновь сформированный специальный полк. В октябре 1944 года при выполнении боевого задания он был в очередной раз серьёзно контужен.

После выздоровления был направлен для прохождения службы в 861-ю Центральную авиационную базу ВВС СССР. Из-за контузий часто болел, поэтому снова лечился в госпитале в Москве, затем в Кисловодске.

Демобилизовавшись в 1946 году, без сдачи вступительных экзаменов поступил на физический факультет МГУ. На 2-м курсе, выбрал специализацию радиолокации, а после 3-го курса был распределен для прохождения производственной практики в головной институт по радиолокации Министерства вооружения СССР — НИИ-20, где в виду секретности темы и проходила защита его университетского диплома.

Окончив МГУ в 1951 году, по личной рекомендации Министра вооружения СССР Д. Ф. Устинова поступил на учёбу в аспирантуру при НИИ-20.

В этот период невиданными темпами шла разработка первой советской зенитно-ракетной системы ПВО С-25, проходили её полигонные испытания. В качестве головного завода по производству аппаратуры для системы был определен Кунцевский механический завод (КМЗ), при заводе в 1953 году создали Специальное монтажное управление № 304 (СМУ), на которое была возложена ответственность за монтаж, настройку и сдачу системы, названной объектом РСН Б-200, заказчику. Катастрофически не хватало технических руководителей по настройке станций и генеральный конструктор КБ-1 А. А. Расплетин, создавший систему С-25, предложил назначить главными настройщиками аспирантов НИИ-20, обладавших не только хорошими инженерными познаниями, но и организаторскими способностями. Коллегия Министерства оборонной промышленности СССР приняла решение о приостановлении их учёбы в аспирантуре и временном командировании в СМУ, где они возглавят работу бригад по настройке аппаратуры РСН Б-200, а по завершении проведут её испытания и сдадут заказчику. Среди них оказался и Леонид Иванович. После трехнедельных занятий на РСН Б-200 в городе Загорскеё приступил уже в качестве главного настройщика к работе на секретном и по сей день объекте 30200. Проявил себя прекрасным организатором и руководителем. Полностью укомплектовал штат настройщиков, строго спрашивая с них соблюдения планов и графиков, которые работали по 14-16 часов в сутки с одним выходным днем в месяц.

В 1954 году назначен на специально введенную должность заместителя главного инженера СМУ № 304. Инициатором назначения был А. А. Расплетин, убедившийся его в техническом и организаторском таланте. В его ведении находился теперь не один, а 56 объектов, составлявших внутреннее и внешнее кольца Московской системы ПВО СССР С-25.

В мае 1955 года ему была поставлена задача построить полноразмерную систему С-25 на полигоне Капустин Яр и предъявить её на государственные испытания к концу сентября 1955 года, то есть выполнить порученную работу за четыре с половиной месяца. При условии, что объекты Московской системы С-25 выходили на заводские испытания с момента начала работ через 10-14 месяцев при 12-14-часовом рабочем дне для инженеров-настройщиков. В ходе работ на полигоне он в очередной раз продемонстрировал свои блестящие организаторские способности, проявил себя как крупный инженер и ученый. К сентябрю 1955 года, в строго намеченные сроки, задача была выполнена.

Вернувшись с полигона, приступил к своим обязанностям заместителя главного инженера СМУ, но вскоре был назначен начальником СМУ и одновременно заместителем директора Кунцевского механического завода.

С 1956 года по 1965 год — начальник ОКБ Кунцевского механического завода, на которое в новых условиях возлагалась обязанность проведения расширенной модернизации всех зенитно-ракетных комплексов, разработанных КБ-1 и производимых на КМЗ.

В сжатые сроки увеличив с 400 до 2000 человек численность сотрудников ОКБ, занялся созданием более комфортных условий для работы сотрудников лабораторий и конструкторских отделов. Под его руководством была разработана и внедрена автоматизированная система планирования и контроля за выполнением плана, автоматизированная проверка монтажа шкафов и кабин, что существенно повысило производительность труда конструкторов. С большим вниманием отнесся к организации взаимодействия с КБ-1, работавшим над созданием первой мобильной зенитной ракетной системы С-75, а затем новейших систем С-125 и С-175. Не увидев никаких новых технических решений в С-175, предложил вариант системы, разработанной его ОКБ, не требовавшей для налаживания производства полного переоснащения головного завода и разработки сотен новых инструкций и наставлений для военных. Получив поддержку Александра Расплетина, был назначен главным конструктором новой разработки. В результате появился зенитный ракетный комплекс С-75МВ («Волхов»), в котором были использованы фундаментальные решения, примененные в КБ-1 при разработке системы С-75М («Десна»). В состав комплекса была введена РЛС П-12, позволявшая командиру дивизиона наводить сектор обзора системы С-75МВ на цели, указанные командиром бригады, распределявшим их между дивизионами. Появились две параболические антенны, а затем — небольшая телевизионная камера, благодаря которой операторы могли обнаруживать и сопровождать цель без включения передатчиков. Комплекс был принят на вооружение и стал на многие годы основной системой противовоздушной обороны СССР.

В 1965 году — заместитель председателя Государственного комитета СССР по радиоэлектронике (ГКРТ), а после преобразования ГКРТ в Минрадиопром в 19651966 годах — начальник 13-го Главного управления и член коллегии Министерства радиопромышленности СССР.

С 1966 года по 1986 год — заместитель председателя Военно-промышленной комиссии (ВПК) при Президиуме Совета Министров СССР.

В данной должности проработал 20 лет и с первых дней курировал вопросы, связанные с созданием средств и систем противоракетной обороны (ПРО), ПВО страны и сухопутных войск, решением различных задач по линии Министерства обороны СССР и народного хозяйства страны в целом. Обеспечил охрану воздушного пространства Каира от вторжений израильской авиации. Указом Президиума Верховного Совета СССР в 1974 году Горшкову Леониду Ивановичу было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

С 1986 года — на пенсии, персональный пенсионер союзного значения. Жил в Москве. Активно участвовал в работе Президиума "Союза ветеранов войск ПВО".

Академик Международной академии связи.

Умер 21 февраля 2015 г. Похоронен в г.Москва на Троекуровском кладбище.

Награды

Напишите отзыв о статье "Горшков, Леонид Иванович"

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=16468 Горшков, Леонид Иванович]. Сайт «Герои Страны».

  • [www.rtc.ru/encyk/biogr-book/04G/0677.shtml Горшков Леонид Иванович] в «Энциклопедии космонавтики» на сайте ЦНИИ РТК
  • [www.biograph.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=367:gorshkovli&catid=20:industry&Itemid=29 Горшков Леонид Иванович // Международный объединенный биографический центр]

Отрывок, характеризующий Горшков, Леонид Иванович

– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.