Горячев, Алексей Андреевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Андреевич Горячев
Дата рождения

17 марта 1917(1917-03-17)

Место рождения

деревня Фионовка, Уфимская губерния, Российская Республика

Дата смерти

15 ноября 1982(1982-11-15) (65 лет)

Место смерти

город Кизел, Пермская область, РСФСР, СССР

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

пехота
войсковая разведка

Годы службы

1938—1945

Звание

старшина

Часть
  • 4-я ударная армия
  • 407-я отдельная разведывательная рота 334-й стрелковой дивизии
Сражения/войны

Великая Отечественная война

Награды и премии

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Алексей Андреевич Горячев (1917—1982) — советский военнослужащий. В Рабоче-крестьянской Красной Армии служил с 1938 по 1945 год. Участник Великой Отечественной войны. Воинское звание — старшина. Один из полных кавалеров ордена Славы, награждённых в годы войны четырьмя орденами Славы.





Биография

До призыва на военную службу

Алексей Андреевич Горячев родился 17 марта 1917 года[1][2] в деревне Фионовка Мензелинского уезда Уфимской губернии[3] Российской Республики (ныне деревня Мензелинского района Республики Татарстан Российской Федерации) в крестьянской семье. Русский[1][4]. Окончил шесть классов неполной средней школы[4]. Сначала крестьянствовал. В 1936 году переехал в город Кизел[4]. Освоив профессию машиниста шахтного электровоза, до призыва на военную службу работал по специальности на шахте имени В. Володарского треста «Кизелуголь»[2].

На фронтах Великой Отечественной войны

В ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии А. А. Горячев был призван Кизеловским районным военкоматом Свердловской области в сентябре 1938 года[2][4][5][6]. В действующей армии с декабря 1941 года[2][4]. В боях с немецко-фашистскими захватчиками младший командир Горячев с января 1942 года на Северо-Западном (с 22 января — Калининском) фронте в составе 4-й ударной армии. Боевое крещение принял под городом Осташковом во время Торопецко-Холмской операции[4]. В феврале 1942 года в бою под городом Велижем Алексей Андреевич был ранен[7][8]. После излечения в мае 1942 года[8] его направили в 334-ю стрелковую дивизию, где он принял под командование отделение 407-й отдельной разведывательной роты.

До сентября 1943 года дивизия, в составе которой служил сержант А. А. Горячев, вела позиционные бои на подступах к городу Велижу, который частям 4-й ударной армии удалось освободить только в ходе Смоленской наступательной операции. Алексей Андреевич со своими бойцами принимал участие в нескольких разведывательно-диверсионных операциях за линией фронта, неоднократно добывал ценные разведданные о противнике и доставлял в штаб дивизии «языков». Сломив в ожесточённых сентябрьских боях сопротивление противника, дивизия генерал-майора Н. М. Мищенко развила наступление на витебско-полоцком направлении и вступила на территорию Белорусской ССР. В начале декабря 1943 года в боях западнее города Суража Алексей Андреевич вновь был ранен[7][8], но быстро вернулся в строй. Зимой-весной 1944 года он принимал участие в кровопролитных боях за Витебск. 9 февраля во время штурма сильно укреплённой оборонительной линии противника к северу от города под интенсивным артиллерийско-миномётным огнём сержант А. А. Горячев личным примером поднял роту в атаку и первым ворвался во вражескую траншею. В ходе боя Алексей Андреевич захватил в плен немецкого солдата, который позднее дал ценные сведения о силе и организации обороны противостоявших дивизии частей вермахта[8]. В тот же день командир батальона капитан А. И. Чочуа представил сержанта Горячева к ордену Славы 3-й степени, но в последний момент награда была заменена на медаль «За боевые заслуги»[8]. 11 февраля Алексей Андреевич был ранен[5], но быстро вернулся в строй. В последующих боях под Витебском войсковой разведчик ещё неоднократно демонстрировал воинскую доблесть и личное мужество. Так, в ночь на 26 февраля при выполнении в составе разведгруппы боевой задачи по захвату контрольного пленного он в одиночку проник во вражескую траншею и смело вступил в схватку с немецким обер-ефрейторм. Быстро обезоружив врага, он выволок пленного из траншеи и вместе с боевыми товарищами доставил его своему командиру. Всего за время проведения Витебской операции сержант Горячев организовал семь дерзких вылазок к переднему краю противника, в ходе которых лично захватил трёх «языков»[7].

Бои в Прибалтике

До лета 1944 года 334-я стрелковая дивизия вела позиционные бои северо-западнее Витебска. В рамках операции «Багратион» её подразделения прорвали немецкую оборону в районе деревни Язвино. 1124-й полк дивизии первым из частей 43-й армии выполнил поставленную боевую задачу, в ночь на 24 июня выйдя к Западной Двине. После окружения и разгрома витебской группировки противника 60-й стрелковый корпус генерал-майора А. С. Люхтикова, в состав которого входила дивизия, развил успешное наступление в рамках Полоцкой операции, в ходе которой разгромил противостоявшие ему части лепельской группировки вермахта и 5 июля вступил на территорию Прибалтики.

Упорное сопротивление частям корпуса враг оказал на подступах к Биржаю. Командующий 43-й армией генерал-лейтенант А. П. Белобородов вспоминал:

Противник спешно перегруппировывал силы, перебрасывая дивизии с севера, из-под Пскова и Нарвы, на юг, на рубеж реки Свента… 22 — 24 июля вражеская группировка нанесла сильный контрудар. На реке Свента, на участке перерезанной нами дороги Двинск — Шяуляй, завязались ожесточенные бои.

— Белобородов А. П. Всегда в бою[9].

Необходимо было быстро выяснить состав и численность прибывавших сюда резервов и их оперативные задачи. Срочно нужно было взять контрольного пленного из новоприбывших частей. Задача по захвату языка была поручена отделению разведчиков сержанта А. А. Горячева. Пока было светло, Алексей Андреевич вёл наблюдение за позициями противника, выискивая место, где можно было провести операцию с наименьшим риском. На одном из участков переднего края немцев он обнаружил свежие комья земли. Разведчики предположили, что по ночам в этом месте противник роет окопы. Расчёт оказался верным. С наступлением темноты группа разведчиков под командованием Горячева выдвинулась к немецким позициям неожиданно атаковала группу немецких солдат, занимавшихся укреплением своей обороны. В ходе короткого боя разведчики уничтожили почти всех солдат неприятеля и благополучно вернулись в расположение своего батальона с двумя пленными немцами, которые дали необходимые командованию сведения[10].

Разгромив биржайскую группировку противника, 43-я армия развернула свой фронт на север, и выйдя на ближние подступы к городу Бауска, 13 августа перешла к обороне. Бауска имела стратегическое значение: от неё через Иецаву открывался прямой путь на Ригу, столицу Латвийской ССР. Противник умело использовал географическое положение города, располагавшегося между тремя водными преградами — реками Муса, Мемеле и Лиелупе, превратив его в неприступную крепость. Кроме того, немцы продолжали удерживать плацдармы на южных берегах Лиелупе и Мемеле западнее и восточнее Бауски. Командующий 43-й армией поставил перед войсками задачу вытеснить противника с выгодных оборонительных рубежей. 334-я стрелковая дивизия в ходе частной наступательной операции действовала восточнее Бауски. 16 августа взвод 407-й отдельной разведывательной роты под командованием командира роты старшего лейтенанта И. А. Солошенко вышел к немецким позициям у мызы Личупьи. Стрелок-разведчик старший сержант В. И. Рожков, выдвинувшись вперёд, проник на пункт связи противника, уничтожил шесть немцев, вывел из строя телефонный аппарат и перерезал линию связи с корректировщиком артиллерийского огня, чем нарушил взаимодействие между подразделениями противника и лишил его артиллерийской поддержки[11]. В ходе ожесточённого штурма немецких укреплений отделение сержанта А. А. Горячева, действовавшее в составе ударной разведгруппы, первым ворвалось в населённый пункт[5]. В бою за Личупьи разведгруппа истребила 38 немецких солдат и трёх офицеров. Ещё двое военнослужащих вермахта были взяты в плен[12]. Лично Алексей Андреевич уничтожил 4-х солдат неприятеля, а также обнаружил на месте боя и доставил в штаб ценные документы[5]. За доблесть и мужество, проявленные в бою, приказом от 28 августа 1944 года старший сержант А. А. Горячев был награждён орденом Славы 3-й степени (№ 219043)[4].

В преддверии предстоявшего броска на Ригу командование 43-й армии активизировало разведывательную работу на всём участке фронта. Еженощно разведгруппы выдвигались к переднему краю обороны противника для захвата контрольных пленных, из показаний которых складывалась общая оперативная картина. В одной из таких операций вновь отличился сержант А. А. Горячев. В ночь на 10 сентября 1944 года группа захвата, в составе которой находился Алексей Андреевич, под покровом темноты подобралась вплотную к немецким окопам у небольшой латвийской деревушки Пентри. Стремительным броском Горячев первым ворвался в расположение противника и огнём из автомата уничтожил стоявший на посту пулемётный расчёт. Завладев пулемётом, он истребил ещё четырёх выскочивших на шум солдат неприятеля, после чего вместе с бойцами Чумаковым и Нестеровичем захватил языка и под прикрытием остальных бойцов группы доставил его в расположение своей роты. За образцовое выполнение боевого задания 11 сентября 1944 года командир 407-й отдельной разведывательной роты старший лейтенант И. А. Солошенко представил сержанта Горячева к ордену Славы 2-й степени. Высокая награда была присвоена Алексею Андреевичу приказом войскам 43-й армии 1-го Прибалтийского фронта № 0245 от 6 ноября 1944 года, однако к этому времени 334-я стрелковая дивизия уже находилась в составе 51-й армии и вероятно поэтому орден ему так и не был вручён[13].

В Восточной Пруссии

До середины декабря 1944 года 334-я стрелковая дивизия, занимая позиции в районе Вайнёде, участвовала в блокаде курляндской группировки врага. 20 числа в составе 2-й гвардейской армии она была переброшена на 3-й Белорусский фронт и 16 января 1945 года перешла в наступление на инсербургском направлении в рамках Восточно-Прусской операции. Преодолевая упорное сопротивление противника, к концу января части дивизии вышли к небольшому прусскому городку Шиппенбайль, прикрывавшему подступы к Бартенштайну. Командованию требовалось оценить противостоявшие дивизии силы врага, и разведчики получили приказ срочно добыть языка. В ночь на 27 января разведгруппа 407-й отдельной разведывательной роты, в состав которой был включён и опытный разведчик сержант А. А. Горячев, выдвинулась в район фольварка, расположенного на южной окраине населённого пункта. Алексей Андреевич сумел незаметно приблизиться к немецкой траншее на 20 метров, затем стремительным броском ворвался в расположение врага. Забросав ручными гранатами жилую землянку, он набросился на двух часовых, и быстро разоружив их, вытолкал пленников из траншеи, где их уже ждали бойцы группы захвата[1][14]. Пленные немецкие солдаты дали очень ценные сведения о противнике[14], а сержант А. А. Горячев за проявленное мужество приказом от 3 марта 1945 года был повторно награждён орденом Славы 2-й степени (№ 12581)[4].

10 февраля 1945 года начался второй этап наступления войск Красной Армии в Восточной Пруссии. Перед войсками 3-го Белорусского фронта была поставлена задача ликвидировать хейльсбергскую группировку противника, изолированную юго-западнее Кёнигсберга. Бои за Хейльсбергский укреплённый район, насчитывавший свыше 900 железобетонных и множество деревоземляных оборонительных сооружений, а также насыщенный противотанковыми и противопехотными заграждениями, носили исключительно упорный характер[15]. Ожесточённая схватка произошла 17-19 февраля за село Квинен[16]. «Проявив смелость и храбрость», А. А. Горячев первым ворвался в расположение врага и в рукопашной схватке уничтожил двух немецких солдат и одного унтер-офицера. Зачищая траншею, Алексей Андреевич в составе группы бойцов ворвался в немецкий блиндаж и в ходе боя взял в плен немецкого солдата, которого доставил командованию. Когда во время штурма населённого пункта противник выкатил на прямую наводку артиллерийское орудие, Горячев обошёл огневую позицию неприятеля с тыла и ручными гранатами уничтожил расчёт, а пушку захватил в исправном состоянии[6].

В середине марта 334-я стрелковая дивизия, наступавшая общим направлением на Хайлигенбайль, после тяжёлых боёв передовыми частями вышла на рубеж реки Лаутер южнее населённого пункта Гросс Рёдерсдорф. Сержант А. А. Горячев под огнём врага на подручных средствах одним из первых переправил своё отделение на левый берег, а сам переплыл реку плавь. Закрепившись на занятом плацдарме, Алексей Андреевич со своими бойцами отразил три контратаки многократно превосходивших по численности сил противника, уничтожив при этом до десяти вражеских солдат. Во время одной из атак группа немцев в количестве восьми человек сумела ворваться на позиции, удерживаемые отделением Горячева. Смело вступив в бой с врагом, Андрей Алексеевич ручными гранатами, огнём из автомата, а затем и в рукопашной схватке истребил шесть солдат неприятеля, а ещё двух обезоружил и взял в плен. Вскоре на захваченный разведчиками плацдарм переправились несколько стрелковых батальонов, которые отбросили противника и обеспечили переправу основных сил дивизии[1][17].

Развивая дальнейшее наступление вдоль южного берега реки Ярфт, 19 марта части 334-й стрелковой дивизии вышли к населённому пункту Грюнвальде. Противник хорошо укрепился в селе, превратив большинство строений в опорные пункты. Обустроив в одном из домов пулемётную точку, немцы препятствовали продвижению советских бойцов. Сержант А. А. Горячев сумел незаметно подобраться к зданию, где засело четверо немецких солдат, и в одиночку ворвавшись внутрь, завладел пулемётом. Противник в это время перешёл в контратаку. Обратив трофейное оружие против врага, Алексей Андреевич прицельным огнём уничтожил четырёх вражеских солдат и подавил одну огневую точку[17]. 19 апреля 1945 года новый командир 407-й отдельной разведывательной роты гвардии старший лейтенант Крапивин представил сержанта А. А. Горячева к ордену Славы 1-й степени[17]. Высокая награда за номером 1056[4] была присвоена Алексею Андреевичу уже после окончания Великой Отечественной войны указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 июня 1945 года[18]. Ещё до полного разгрома хейльсбергской группировки противника 334-я стрелковая дивизия была переориентирована на кёнигсбергское направление и в период проведения Кёнигсбергской операции активными действиями сковывала немецкую оперативную группу «Земланд». После взятия советскими войсками столицы Восточной Пруссии войска 3-го Белорусского фронта провели Земландскую наступательную операцию. Здесь на Земландском полуострове недалеко от Пиллау старший сержант А. А. Горячев завершил свой боевой путь. Всего за время службы в разведке Алексей Андреевич принимал участие в одиннадцати разведывательно-диверсионных операциях в тылу врага. Кроме того, в ходе многочисленных вылазок к переднему краю немцев с его участием было захвачено более 80 контрольных пленных[19][20].

После войны

После окончания Великой Отечественной войны А. А. Горячев оставался на военной службе до декабря 1945 года[1][2]. Демобилизовавшись в звании старшины[1][2], Алексей Андреевич вернулся в Кизел. Долгие годы работал горным мастером[2][4] и помощником начальника внутришахтного транспорта[21] на шахте имени Ленина[4][22]. Его многолетний добросовестный труд был отмечен медалью «За трудовое отличие» и знаком «Шахтёрская слава» 2-й степени[21]. Умер Алексей Андреевич 15 ноября 1982 года[1][4]. Похоронен в Кизеле[23].

Награды и звания

Документы

  • [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]. Номера в базе данных:
[www.podvignaroda.ru/?n=30735929 Орден Красной Звезды (архивный реквизит 30735929)].
[www.podvignaroda.ru/?n=46773031 Орден Славы 1-й степени (архивный реквизит 46773031)].
[www.podvignaroda.ru/?n=46677901 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 29 июня 1945 года (архивный реквизит 46677901)].
[www.podvignaroda.ru/?n=35869383 Орден Славы 2-й степени от 6 ноября 1944 года (архивный реквизит 35869383)].
[www.podvignaroda.ru/?n=40073024 Орден Славы 2-й степени от 3 марта 1945 года (архивный реквизит 40073024)].
[www.podvignaroda.ru/?n=44560034 Орден Славы 3-й степени (архивный реквизит 44560034)].
[www.podvignaroda.ru/?n=27006193 Медаль «За отвагу» (архивный реквизит 27006193)].
[www.podvignaroda.ru/?n=21915695 Медаль «За боевые заслуги» (архивный реквизит 21915695)].

Напишите отзыв о статье "Горячев, Алексей Андреевич"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь, 2000.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/gentlemens/hero.htm?id=11461411@morfHeroes Энциклопедия Министерства обороны Российской Федерации. А. А. Горячев].
  3. [tatarile.org/maglumat/%D1%88%D3%99%D1%85%D0%B5%D1%81/%D0%B3%D0%BE%D1%80%D1%8F%D1%87%D0%B5%D0%B2-%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B9-%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87 Татар иле. Горячев Алексей Андреевич].
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11086 Биография А. А. Горячева на сайте «Герои страны»].
  5. 1 2 3 4 5 ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 6622.
  6. 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 686196, д. 3929.
  7. 1 2 3 4 ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 224.
  8. 1 2 3 4 5 6 ЦАМО, ф. 33, оп. 686044, д. 4134.
  9. Белобородов А. П. Всегда в бою. — М: Экономика, 1984. — С. 263. — 348 с.
  10. Лобода, 1967, с. 75—76.
  11. ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 6622, л. 25.
  12. ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 6622, л. 17.
  13. 1 2 ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 6241.
  14. 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 687572, д. 1349.
  15. Василевский А. М. Дело всей жизни. — 3-е изд. — М: Политиздат, 1978. — С. 453. — 552 с.
  16. Ныне село Кивайны (Kiwajny) в Бартошицком повяте Варминско-Мазурского воеводства Польской Республики.
  17. 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 686046, д. 159.
  18. 1 2 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 29 июня 1945 года.
  19. Лобода, 1967, с. 75.
  20. 1 2 [kizlib.permculture.ru/%D0%B7%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D1%87%D0%B0%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D1%8B%D0%B5-%D0%BB%D1%8E%D0%B4%D0%B8.aspx МБУ Кизеловская межпоселенческая библиотека. Замечательные люди]
  21. 1 2 3 4 Лобода, 1967, с. 77.
  22. Дедов Г. И., Шатров Л. А. Кизел. — Пермь: Пермское книжное издательство, 1967. — С. 27. — 62 с.
  23. [www.menzela.ru/component/k2/item/443-slavnyie-syinyi-menzelinska.html Славные сыны Мензелинска].

Литература

  • [www.az-libr.ru/Persons/1GL/e364e053/index.shtml Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь] / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — ISBN 5-203-01883-9.
  • Лобода В. Ф. Солдатская слава. Кн. 2. — М.: Военное издательство, 1967. — С. 75—77. — 352 с.
  • Костенков А. Г. Славен их путь боевой. — Калининград: Калининградское книжное издательство, 1987. — С. 28—30. — 152 с.
  • Слава солдатская. — 4-е изд. — Пермь: Пермское книжное издание, 1984. — С. 32—48. — 215 с.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11086 Горячев, Алексей Андреевич]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Горячев, Алексей Андреевич

– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.