Гославский, Маврикий

Маврикий Гославский
Род деятельности:	поэт, переводчик
Жанр:	романтизм

Маврикий Гославский (1802—1834) — польский переводчик и поэт романтического направления.

Биография

Маврикий Гославский родился 5 октября 1802 года в местечке Франполь (ныне Косогорка) в семье бедного арендатора в Подольской губернии. В 1812-1816 годах учился в уездной школе в Каменец-Подольском. В 1819 году он поступил в Кременецкий лицей и стал членом студенческого общества, к которому принадлежали К. Сенкевич, Ян Янушевич, Сероцинский, А. Добровольский, А. Андржеёвский и другие.

Романтизм, которым увлекался М. Гославский, заставил его обратиться к украинской поэзии и истории. В его сознании польское и украинское составляли две стороны одного неразрывного целого. Он прислушивался к песням народных лирников, которые во множестве бродили ещё тогда на Украйне и заходили в Кременец. Примерно в это же время зародилась и несчастная любовь Гославского к Мелании М., придавшая его поэзии своеобразный индивидуальный оттенок.

Произведения, написанные Гославским за это время, могут быть разделены на 3 группы:

Первая — стихотворения, представляющие переработку народных мотивов. Сюда относятся: поэма «Podole», в которой поэт воспевает красоты Подолии, описывает свадебные обряды крестьян, повествует об истории Подольской земли, набегах татар; поэмы «Duma о Neczaju» и «Leszek» и отрывок повести «Zygmunt Kordysz» или «Oblężenie Niemirowa»;

Вo второй группе находятся стихотворения, написанные по разным случайным поводам («Ubileusz», «Zyczenia», «Do portretu ks. Jòsefa Poniatowskiego») и переводы из Шиллера;

В третьей группе — юмористические произведения (в частности — стихотворения, осмеивающие псевдоклассическую критику).

Переехав в Варшаву, Гославский перевел трагедию В. А. Озерова «Фингал и Поликсена» и написал поэму «Bondarówna».

Неприятное столкновение с генералом графом Красицким вынудило Маврикия Гославского покинуть Варшаву; он поступает на службу в русскую императорскую армию и участвует в Русско-турецкой войне, служа в канцелярии генерала И. И. Дибича. Сохранился дневник Гославского, составленный в форме писем к возлюбленной, где описаны события тех лет.

Во время польского восстания 1831 года Гославский перебежал в польский лагерь и оставался в крепости Замостье вплоть до её капитуляции, а потом отправился во Францию.

В 1833 году он вернулся в Галицию и некоторое время руководил любительским театром в Конопковке.

Осенью 1834 года Маврикий Гославский был арестован австрийской жандармерией и вскоре, 17 ноября 1834 года, умер в тюрьме от тифа.

В родной Подолии Гославский в своё время имел значительный успех; его провинциальный «застенковый» патриотизм и даже сепаратизм выливался в трогательных лирических песенках и думках, которые находили отзвук в душе каждого подолянина. Оссобенно известны «Gdyby orłem był», «Niemam swego nie na swiecie» и «Już podolskich dumek echem». Полное собрание сочинений Гославского впервые было издано в Лейпциге (1864), с предисловием Л. Зенковича.

Литература

• Stanisław Zdziarski. Maurycy Gosławski. Zarys biograficzno-literacki. Petersburg: Księgarnia K. Grendyszyńskiego, 1898, seria: Życiorysy sławnych Polaków.

Ссылки

• [stanislawow.net/ludzie/goslawski.htm Maurycy Gosławski. Poeta powstaniec]  (польск.).
• [stanislawow.net/historia/nekropolia/pochowani.htm Spis pochowanych. Powstańcy z 1831 r.]  (польск.).

Персоналии   Литература   Поэзия   Польша

Отрывок, характеризующий Гославский, Маврикий

Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.