Госс, Эдмунд

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эдмунд Уильям Госс
англ. Edmund William Gosse

Эдмунд Госс,
портрет кисти Дж. С. Сарджента, 1886
Дата рождения:

21 сентября 1849(1849-09-21)

Место рождения:

Лондон, Великобритания

Дата смерти:

16 мая 1928(1928-05-16) (78 лет)

Место смерти:

Лондон, Великобритания

Род деятельности:

писатель, поэт и критик

Сэр Эдмунд Уильям Госс (или Госсе, англ. Edmund William Gosse; 21 сентября 1849, Лондон16 мая 1928, там же) — английский писатель, поэт и критик.





Биография

Эдмунд Госс был единственным сыном известного натуралиста Филипа Генри Госса и художницы и поэтессы Эмили Боуз[en] (1806—1857)[1]. Его родители были приверженцами протестантской группы Плимутские братья. Каждое лето семья проводила в Девоне, где Филип Генри работал над созданием морского аквариума. Когда мальчику было восемь лет, умерла от рака его мать. После этого отец и сын окончательно переехали в Девон. Жизнь с отцом была напряженной, тот видел будущее Эдмунда в религии. В дальнейшем Эдмунд Госс описал своем детство в книге «Отец и сын», которую охарактеризовал как «отчет о борьбе двух темпераментов, двух сознаний и практически двух эпох[2]».

Переезд Госса в Лондон в 1866 году ознаменовал собой переход между жизнью в Девоне среди Плимутских братьев и новым миром художественных кругов в которых он начал вращаться. В возрасте восемнадцати лет Эдмунд порвал отношения с отцом. С 1867 по 1875 годы он работал помощником библиотекаря в Британском музее. В 1870 году он познакомился с поэтом и художником прерафаэлитом Уильямом Беллом Скоттом, и начал часто бывать на их собраниях. Госс станет впоследствии первым биографом Суинберна. В том же году Госс совершил поездку в Шотландию, где встретился с Робертом Льюисом Стивенсоном ставшим его другом на всю жизнь. В следующем году он посетил Норвегию, где он открыл для себя творчество Генрика Ибсена, с которым позже переписывался. Он перевел ряд произведений Ибсена, а после его смерти написал первую полную биографию драматурга.

В 1875 году Эдмунд Госс начал работать переводчиком в министерстве торговли и оставался на этом посту до 1904 года. Эта работа давала ему время для занятий литературой и стабильный доход. Он совершил успешный лекционный тур по США в 1884 году и был востребован как оратор, как автор критических статей и как поэт. С 1884 по 1890 год Госс читал лекции по английской литературе в Тринити-колледже в Кембридже, несмотря отсутствие у него академического образования. Кембриджский университет вручил ему почетную степень магистра в 1886 году. В 1880-х годах, вследствие тесной дружбы со скульптором Амо Торникрофтом, Эдмунд Госс стал одним из самых известных искусствоведов в области скульптуры.

В конце 1890-х Госс публиковался в журнале «Желтая книга». Он дружил с главными редакторами журнала, Генри Харландом и Обри Бёрдсли, и со многими другими соавторами. В 1904 году он стал библиотекарем Палаты лордов, где он оказывал значительное влияние, пока он вышел в отставку в 1914 году. В последние годы жизни он стал наставником Зигфрида Сассуна, племянника его друго Амо Торникрофта. Госс также поддерживал дружбу с Андре Жидом и Джоном Аддингтоном Симондсом.

В 1912 году он получил почетный титул Кавалера ордена Бани, а в 1925 году был пожалован в рыцари.

Творчество

Интерес к литературе у будущего писателя проявился еще в школе интернате. В 1870 году вместе с другом Джоном Артуром Блэки он опубликовал книгу стихов «Madrigals, Songs and Sonnets». В 1873 году вышел второй сборник «On Viol and Flute», затем стихами были написаны «King Erik» (1876), трагедия на тему из скандинавских легенд, и «The Unknown Lover» (1878). За новым сборником стихов «New Poems» (1879) последовали «Firdausi in Exile» (1886) и «In Russet and Silver» (1894). Английская критика единодушно признала искренность, изящество и легкость его стиха. Первая заметная работа писателя в области литературной критики — «Northern Studies» (1879), плод глубокого знакомства со скандинавской и голландской литературами. Он первый ознакомил английскую публику с Ибсеном. Из других его историко-литературных сочинений выдаются монография о Томасе Грее, вошедшая в состав серии «English Men of Letters», «Seventeenth Century Studies» (1883), «From Shakespeare to Pope» (1880), биография Уильяма Конгрива «Life of Congreve» (1888), «History of Eighteenth Century Literature» (1889), «Jacobean Poets» (1894) и «Life and Letters of Dr. Donne» (1899) о Джоне Донне. Госс много писал и о современной лиртературе, которой посвящены главным образом его «Gossip in a Library», «Questions at issue», «Critical Kit-Kats» и другие, появившиеся в 90-х годах XIX века. Вместе с Ричардом Гарнеттом он издал в 19031904 годах капитальную иллюстрированную историю английской литературы. Эдмунд Госс издавал также многих старых писателей: Томаса Лоджа, драматургов эпохи Елизаветы и др. Его критические отзывы, чуждые резкости, изложены красивым языком, в котором заметно отражаются изящество и прозрачность его стиха[3].

Напишите отзыв о статье "Госс, Эдмунд"

Примечания

  1. s:en:Gosse, Emily (DNB00)
  2. Edmund William Gosse. Father and Son. — 1907.
  3. Госсе, Эдмунд Вильям // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Литература

  • Ann Thwaite. Edmund Gosse : a literary landscape. — Secker & Warburg, 1984. — 567 с. — ISBN 9780436521461.

Ссылки

  • Gosse, Edmund  (англ.).
  • [www.englishpoetry.ru/F_Gosse.html Поэзия Эдмунда Госса].

Отрывок, характеризующий Госс, Эдмунд

К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.