Государев поход 1654 года

Государев поход 1654 года
Основной конфликт: Русско-польская война (1654—1667)
Дата	май-ноябрь 1654
Место	Белоруссия, Великое княжество Литовское, Ливония, Украина
Итог	Победа российских войск. Занятие восточной части Великого княжества Литовского
Противники
Русское царство Войско Запорожское Речь Посполитая
Командующие
Алексей Михайлович Яков Черкасский Никита Одоевский Алексей Трубецкой Василий Шереметев Иван Золотаренко Ян II Казимир Януш Радзивилл Винцент Гонсевский Павел Ян Сапега Богуслав Радзивилл
Силы сторон
до 80 000 русских войск, до 20 000 украинских казаков (максимальная численность) до 15 000 литовских до 5000 коронных войск, несколько тысяч чел. посполитого рушения, добровольцев и приватных войск.
Потери
неизвестно неизвестно

Государев поход 1654 года — успешный поход русских войск в начале русско-польской войны 1654—1667 годов, увенчавшийся взятием Смоленска и завоеванием значительной части Великого княжества Литовского.

Предыстория

На протяжении XVI—XVII веков Великое княжество Литовское (с 1569 года — Речь Посполитая) являлось главным противником Русского государства на западе. Со времени правления Ивана III преимущество в противостоянии имела Россия, но заключение Люблинской унии 1569 года резко изменило баланс сил в регионе. Объединение военных усилий Великого княжества Литовского и Польского королевства привело к поражению России сначала в Ливонской войне, затем в русско-польской войне 1609-18 годов. Возвращение земель, утраченных по Деулинскому перемирию (в первую очередь Смоленска), стало одной из важнейших целей русской внешней политики. Первая попытка решить эту задачу была предпринята в 1632-34 годах в ходе неудачной Смоленской войны. Постепенное восстановление государства после Смутного времени, военные и экономические преобразования позволили правительству царя Алексея Михайловича хорошо подготовиться к новому этапу русско-польского противостояния.

В свою очередь Речь Посполитая в начале 50-х годов переживала глубокий кризис. Жесткая политика польских властей по отношению к населению на присоединенных по Люблинской унии украинских землях вызывала постоянные народные восстания (Восстание Наливайко 1594-96 годов, Восстание Жмайло 1625 года, Восстание Федоровича 1630 года, Восстание Сулимы 1635 года, Восстание Павлюка 1637 года, Восстание Острянина и Гуни 1638 года) В 1648 году на Украине началось Восстание Хмельницкого, в ходе которого казакам удалось значительно ослабить военную мощь Речи Посполитой. В середине 1650-х годов в противоборство зашло в тупик. Сил казаков не хватало, чтобы добиться независимости, а у Речи Посполитой не было возможности подавить восстание. В это же время резко обострились противоречия между Польшей и Литвой, где ряд представителей знати во главе с виленским воеводой Я. Радзивиллом открыто высказывались за расторжение унии с Польшей и планировали переход под протекторат Швеции.

В ходе восстания Хмельницкий неоднократно обращался за помощью к царю Алексею Михайловичу, соглашаясь перейти в русское подданство. Понимая, что согласие на это означает войну с Речью Посполитой, царь медлил с решением. К 1653 году решение о войне было принято: Земский собор одобрил вхождение Украины в состав Русского государства. В январе 1654 года состоялась Переяславская рада, на которой казачья старшина высказалась за подданство русскому царю. Так определилась вторая цель войны — закрепление контроля России над украинскими землями. Активные боевые действия начались летом 1654 года. Несмотря на события на Украине главный удар был нанесен против Великого княжества Литовского — на Смоленск и территорию Белоруссии.

Вооружённые силы Русского государства

В середине XVII века русская армия находилась в процессе реформирования. Традиционные виды войск постепенно заменялись на полки «нового строя», организованные и обученные по европейскому образцу. К традиционным видам относились: в коннице — поместная конница сотенного строя, отряды казаков, татар; в пехоте — стрелецкие приказы. Полки нового строя были представлены: в коннице — гусарским и рейтарскими полками, в пехоте — драгунскими и солдатскими полками. По традиции русская армия обладала значительной и качественной артиллерией как осадной, так и полевой. Готовясь к кампании 1654 года, Русское государство максимально использовало свой мобилизационный потенциал. Количество войск, задействованное в 1654 году, было максимальным как за русско-польскую войну 1654-67 годов, так и за весь предшествующий период истории России. Большая часть вооружённых сил была развёрнута против Великого княжества Литовского в составе трех основных армий и одного вспомогательного корпуса:

• Северо-Западная армия (воеводы — Василий Петрович Шереметев, Степан Стрешнев, Ждан Кондырев. Место развертывания — Великие Луки)
  • Численность — 13146 чел. по наряду (в том числе дворян и детей боярских сотенной службы — 3063 чел., городовых казаков — 883 чел., солдат — 8700 чел., астраханских татар — 500 чел.). Реальная численность была меньшей и отличалась от численности «по наряду», составляя примерно 11 000 чел.
• Центральная армия (командующий — царь Алексей Михайлович, место развертывания — Вязьма) воеводы:
  • Государев полк — 4 сотни стольников, 3 сотни стряпчих, 8 сотен дворян московских, 17 жилецких сотен, 13 сотен городовых дворян, 3 солдатских полка (Александра Лесли, Александра Гибсона, Кашпира Яндера) — 5600 чел., 1 драгунский полк (Клавдиуса Деспевиля) — 1500 чел.
  • Большой полк — князь Яков Черкасский, князь Семен Прозоровский, князь Андрей Литвинов-Мосальский. Помимо других частей имел в своем составе 1 солдатский полк (Алексея Бутлера) — 1600 чел.
  • Передовой полк — князь Никита Одоевский, Фёдор Хворостинин, князь Дмитрий Львов. Помимо других частей, имел в своем составе 1 солдатский полк (Франца Траферта) — 1600 чел.
  • Сторожевой полк — князь Михаил Темкин-Ростовский, Василий Стрешнев, Иван Алферьев. Помимо других частей, имел в своем составе 1 солдатский полк (Ариста Фанмендина) — 1600 чел.
  • Ертаульный полк — Пётр Шереметев, князь Тимофей Щербатов
  • Наряд — Фёдор Долматов-Карпов, князь Пётр Щетинин. Наряд сопровождал драгунский полк Антония Грановского — 1000 чел.
  • Численность армии — до 41 000 чел., включая 10-11 стрелецких приказов, 6 рейтарских, гусарский, 6 солдатских и 2 драгунских полка.
• Юго-Западная армия (воевода — князь Алексей Трубецкой, место развертывания — Брянск). Помимо других частей включал в себя 7 солдатских полков (Даниила Краферта, Ивана Ниротморцева, Германа Фанстадена, Александра Барклая, Якова Флека, Елисея Циклера, Николая Фанстадена) — 11200 чел..
  • Численность — не менее 15 000 чел.
• Казацкий корпус (командир — полковник Иван Золотаренко, место развертывания — Новгород-Северский)
  • Численность — около 20 000 чел. Нежинский, Черниговский и Стародубский полки)
• Псковский корпус (воеводы — Лев Салтыков, Степан Елагин, место развертывания — Псков)
  • Численность — 1147 чел. (в том числе 79 дворян сотенной службы, 773 стрельца, 125 солдат, 120 прочих, 10 орудий).

Войска, привлеченные для наступления, составляли подавляющую часть вооружённых сил Русского государства. На Украину был направлен Севский разрядный полк воеводы Андрея Бутурлина (в том числе 3 драгунских полка — 4500 чел.). Для его поддержки и для обеспечения безопасности со стороны крымских татар на Белгородской черте был развёрнут Рыльский разрядный полк Василия Борисовича Шереметева, включавший, помимо прочих частей, 4 солдатских и драгунский полки нового строя. Комплектование армий на литовском направлении вынудило резко сократить гарнизоны внутри страны — охрану Москвы обеспечивали только 6 стрелецких приказов. В ходе кампании численность армии постоянно сокращалась.

Вооружённые силы Речи Посполитой

В отличие от вооружённых сил Русского государства, управление армией Речи Посполитой было децентрализованным. Прежде всего Великое княжество Литовское и Польша имели самостоятельные вооружённые силы с отдельной системой комплектования, снабжения и управления. Польская армия могла быть использована для действий на территории княжества только с согласия сейма и при непосредственной угрозе.

Из-за неверной оценки обстановки и влияния польских магнатов, основные силы планировалось задействовать на Украине, а литовское (белорусское) направление рассматривалось как второстепенное. Это вызвало задержку в посылке польских (коронных) войск на помощь Литве и их небольшую численность. Главными проблемами литовской армии было недостаточное финансирование вооружённых сил и нежелание шляхты принимать участие в обороне страны. К этим факторам, ослабляющим обороноспособность страны, добавился сепаратизм части элиты Великого княжества Литовского, в первую очередь Януша Радзивилла, и прорусский настрой значительной части крестьянства и городского населения восточной части княжества.

Недооценив противника, командование Речи Посполитой в период кампании наращивала свои силы в Белоруссии, однако большая часть не успела принять участие в отражении наступления русских войск. Всего в кампании приняли участие следующие соединения:

• Литовское компутовое войско старого найма или «дивизия правого крыла» (командующий — великий гетман литовский Януш Радзивилл).
  • Численность — 11211 коней и порций или около 10 000 чел. (в том числе 3 гусарские хоругви (374 коней), 7 рейтарских (1020 коней), 26 казацких (2424 коней), 9 татарских (960 коней), 11 драгунских (2724 коней), 2 полков и 6 рот немецкой пехоты (2909 порций), а также 7 рот польско-венгерской пехоты (800 порций). Сформирована в начале 1654 года, на фронте — с июня 1654 года. Необходимость использовать отряды для защиты протяженной линии обороны привела к тому, что непосредственно под командованием гетмана находилось около 8000 чел.
• Литовское компутовое войско нового найма или «дивизия левого крыла» (командующий — польный гетман литовский Винцент Гонсевский)
  • Численность — 5450 коней и порций, или около 5000 чел. (в том числе 3 гусарских (440 коней), 10 казацких (1180 коней), 4 татарских (450 коней), 6 рейтарских (920 коней), 10 драгунских (1560 коней) хоругвей, полка немецкой пехоты (600 порций) и полка польской пехоты (300 порций). Сформирована в июле-августе 1654 года, на фронте — с сентября 1654 года.
• Коронный корпус (командир — Богуслав Радзивилл)
  • Численность — 5800-6000 коней и порций, или 5300-5400 чел. (в том числе 2 пехотных, 2 драгунских, 5 рейтарских полков и 8 татарских хоругвей), что составляло 20 % коронного компутового войска. Сформированы в июле-августе 1654 года, на фронте с октября 1654 года.
• Посполитое рушение. Должно было быть собрано со всего княжества согласно королевским универсалам июля 1654 года.
  • Численность — Номинально должно было насчитывать 23 000 чел., но на практике было выставлено несколько тысяч человек. Часть войск посполитого рушения действовала только в своих поветах. Первые соединения появились на фронте уже в июле 1654 года, но большинство было использовано позднее.
• Поветовые хоругви. Согласно решению 1654 года поветы, не выставившие посполитого рушения, должны были нанять на свои средства по 4 хоругви численностью от 100 чел. (гусарскую, казацкую, рейтарскую и пешую).
  • Численность — Номинально поветы должны были выставить около 8000 чел., однако на практике к концу 1654 года было собрано ок. 2000 чел.
• Приватные отряды. Выставлялись за счет наиболее богатых представителей элиты княжества (магнатов).
  • Численность — Меньшее число магнатов было причиной того, что приватные отряды составляли незначительную часть армии — 3000-4000 чел. из которых до 2000 выставляли Радзивиллы, ок. 1000 — Сапеги.
• Добровольческие отряды. Комплектовались на основании грамот великого гетмана из представителей шляхты, не попавших в наемные части. Как правило включали в свой состав обедневшие слои. Первые части начали формироваться в августе 1654 года.
  • Численность — не известна, могла достигать несколько тысяч человек.

Компутовые войска были наиболее дисциплинированной и боеспособной частью армии. Элитой сил, противостоящих русским войскам, был коронный корпус, в который входили в том числе гвардейские королевские хоругви. Благодаря опыту и хорошему вооружению они превосходили основные русские войска. Промежуточное положение занимали поветовые наемные хоругви и приватные отряды, которые комплектовались опытными воинами, но отличались меньшей дисциплинированностью. Посполитое рушение и Добровольческие отряды характеризовались крайне низким уровнем дисциплины и боевого духа, а по своей готовности уступали русским войскам.

Крепости Великого княжества Литовского

Неравенство сил на первом этапе кампании могло быть компенсировано литовской стороной стойкой обороной многочисленных крепостей, в первую очередь Смоленска. В Смоленскую войну русским войскам не удалось овладеть этой стратегически важной крепостью, равно как и другими крепостями по Днепру и Западной Двине. Тем не менее, в кампании 1654 года крепости свои задачи не выполнили, предпосылки чего были заложены в предвоенный период.

• Финансовая. В мирный период задача финансирования постройки и ремонта укреплений в основном была возложена на местную власть, действовавшую на основе «магдебургского права». Последняя, естественно, неохотно шла на значительные расходы. Опыт предыдущих кампаний показал, что главная опасность угрожала крепостям смоленской и северской земель. Местные власти активно пытались переложить ответственность на центральную власть, которая постоянно испытывала недостаток средств. Сеймы крайне неохотно давали разрешение на сбор налогов для содержания крепостей, но и принятие решения не означало реального поступления средств. Литовское военное командование во главе с виленским воеводой Янушем Радзивиллом проявляло излишнюю беспечность, почти не заботясь об этой проблеме. Намного лучше дело обстояло с городами, находящимися во владении частных лиц — они, как правило, получали значительные средства на ремонт и обновление укреплений.
• Военная. Как и в случае с укреплениями, содержание гарнизонов также лежало на жителях. Нежелание нести «неоправданные» расходы в мирное время на содержание гарнизонных наемных войск, привело к тому, что к началу войны защитниками крепостей были лишь вооружённые жители и окрестная шляхта. Проблема решалась направлением в гарнизоны компутовых войск, но литовские командующие, стремясь иметь в распоряжении как можно большую полевую армию, крайне неохотно выделяли незначительные подкрепления. Частные крепости и в этом случае имели преимущество, так как комплектовались наемными гарнизонами за счет владельцев.
• Политическая. Моральный настрой жителей многих городов был очень низким. Жители приграничных крепостей, до 1618 года входивших в состав Русского государства, были расположены к русским войскам и в ходе войны не оказывали сопротивления. В других городах многое зависело от позиции городской верхушки. Некоторые были готовы оказывать упорное сопротивление (Мстиславль, Гомель, Витебск), другие предпочитали сохранение имущества и вольностей путём подчинения новой власти (Полоцк, Могилев). Малые крепости, как правило, не могли оказать серьёзного сопротивления и сдавались перед более-менее крупными отрядами. Частновладельческие города, напротив, до последнего оказывали активное сопротивление.

Наиболее важными крепостями были:

• Смоленск. Одна из самых мощных крепостей Восточной Европы была построена русскими мастерами в начале XVII века и перешла под власть литовцев в 1611 году. Основу укреплений составляла высокая стена протяженностью 6500 м с 36 башнями (в т.ч 8 воротных, 1 ворота в стене). Серьёзно разрушенные в ходе осад 1609-11 и 1632-34 годов участки стены были усилены постройкой двух бастионных фортов: «крепость Сигизмунда» и «крепость Владислава». Несмотря на свою мощь, крепость находилась в плохом состоянии, так как на её поддержание и ремонт почти не выделялось средств. Артиллерия состояла из 55 орудий разного калибра. Гарнизон крепости насчитывал примерно 3500-4000 человек, не считая жителей. Большая часть населения демонстрировала открытые симпатии к Русскому государству.
• Полоцк. Важнейший торговый центр в Подвинье имел дерево-земляные укрепления, включавшие Верхний замок (7 башен, в том числе воротная и водяная) и Нижний замок (посад) с 9 башнями. Постепенно восстановленная после бурных событий Ливонской войны крепость почти полностью была уничтожена пожаром 1649 года и была частично восстановлена лишь перед самым началом войны. Артиллерия крепости состояла лишь из 13 орудий и около 100 затинных пищалей. Постоянный гарнизон в крепости отсутствовал.
• Витебск представлял собой крупный город с мощными укреплениями, включавшими три замка: Верхний замок — деревянный с 7 башнями (2 из них с воротами) и небольшим фортом, построенный на каменном основании прежней крепости. Был сильно поврежден в ходе пожаров 1614 и 1626 годов и к началу осады находился в плохом состоянии, Нижний замок — каменный замок с 14 деревянными башнями, прикрывающими посад, 922 м по периметру стен, Взгорный замок — деревянный замок с 11 башнями, 1800 м по периметру стен. Тем не менее укрепления к середине XVII века уже были устаревшими, особенно сказывалось отсутствие бастионов и слабость артиллерии, значительная часть которой была вывезена в Смоленск ещё в период Смоленской войны. В гарнизон Витебска к началу осады входила только одна драгунская рота (около 100 чел.). Остальной гарнизон состоял из 800 вооружённых мещан и 42 пушкарей.
• Орша. Значительная оршанская крепость, включавшая каменный пятибашенный замок, земляной вал по периметру посада с деревянными башнями и старый деревянный замок, к началу войны утратила значение из-за пожаров 1653 года, уничтоживших значительную часть стен крепости.
• Дубровна представляла собой небольшую и сравнительно слабую крепость по сравнению с другими поднепровскими городами (Смоленск, Могилев, Старый и Новый Быхов). Крепость являлась частным владением жмудского старосты Ежи Кароля Глебовича. Гарнизон крепости состоял из 100 чел. наёмной польской пехоты и нескольких сотен вооружённых мещан.
• Мстиславль. Центр воеводства располагал деревянным замком с 10 башнями и дерево-земляным валом с деревянными воротными башнями. Крепость была дополнительно усилена глубокими рвами, многие из которых имели естественное происхождение.
• Могилев. Крупнейший торговый центр Поднепровья имел развитую систему укреплений, в основном сложившуюся в 30-х годах XVII века. Она включала замок (Верхний город), старый город и полевой вал. Отдельно была укреплена заднепровская часть города. Укрепления были дерево-земляными, частично усиленные бастионами и несколькими каменными башнями. Город не имел постоянного гарнизона, а городская знать была готова сдать крепость в обмен на сохранение городских привилегий.
• Старый Быхов, принадлежащий подканцлеру литовскому Казимиру Льву Сапеге, являлся в начале войны, в отличие от большинства государственных крепостей, одной из лучших крепостей Великого княжества Литовского. Город был окружен земляными валами высотой 7-8 м, и шириной у подножья 30 м, усиленный 11 бастионами и равелинами. В город вели трое ворот. С востока город был прикрыт Днепром и каменным замком размером 77 на 100 м. Крепость была обильно снабжена провиантом и боеприпасами на более чем годичную оборону. Численность гарнизона была очень велика: 600 чел. наёмной пехоты, 200 гайдуков, 100 драгун, около 300 чел. шляхты, 1000 евреев и 2000 вооружённых горожан. Они были объединены в 21 хоругвь и роту. Артиллерия насчитывала 4 тяжелых и 26 полевых пушек
• Гомель был самой сильной крепостью Посожья, располагавшейся при слиянии рек Гомьи и Сожа. Гомель имел устаревшие, но поддерживавшиеся в хорошем состоянии укрепления: сам город был окружен рвом и земляным валом, а центром обороны являлся деревянный замок, стоящий на высоком холме. Стены и башни были обмазаны глиной, для препятствования поджогу. В крепости располагался сильный гарнизон наемных войск: 5 рот польской пехоты, 1 рота немецкой пехоты (всего около 700 чел.), казацкая и татарская хоругви. Помимо этого в крепости собралось большое число окрестной шляхты, так что общее число защитников достигало 2000 человек.

Планы сторон

Обладавшее инициативой в войне, русское командование выбирало направление ударов. Основные усилия были направлены против Великого княжества Литовского. Главной целью кампании было возвращение земель, утраченных в ходе Смутного времени, в первую очередь Смоленска. При планировании операции был учтен опыт неудачной Смоленской войны 1632-34 годов:

• Фронт наступления был значительно шире за счет развертывания сильных фланговых группировок (армии Трубецкого и Шереметева). Это обеспечивало фланги основной группировки и распыляло силы оборонявшихся. Дополнительной отвлекающей операцией стало выдвижение корпуса Бутурлина на Украину.
• Армиям были поставлены активные задачи по преследованию и разгрому полевой литовской армии. В отличие от пассивной тактики Михаила Шеина это с одной стороны срывало планы литовцев оказания помощи осажденному Смоленску, с другой — позволяло разбить вооружённые силы противника по частям.
• Осадная артиллерия была заранее выдвинута к границе (в Вязьму), что позволило уже в первый месяц приступить к обстрелу крепости. В Смоленской войне именно серьёзная задержка с подвозом осадных орудий стала причиной затягивания осады и поражения в целом.

Фланговые группировки получили самостоятельные задачи. Северо-Западная армия Шереметева должна была овладеть верхним течением Западной Двины, в первую очередь Полоцком и Витебском. Это создавало угрозу литовской столице с северо-востока и предоставляло России стратегически важный путь по Западной Двине. Первоначальной целью армии Трубецкого было установление контроля над средним течением Днепра, в первую очередь городами Мстиславль и Могилев. После этого армия Трубецкого должна была быть направлена на соединение с украинскими казаками для совместных действий против коронных войск. При успешном развитии событий русские войска должны были установить контроль над территорией восточнее Западной Двины и Березины. Центральная группировка при этом занимала крепости в верховьях Днепра. Контроль над Днепровским путём предоставлял большие выгоды для продолжения войны, так как предоставлял русскому командованию важную коммуникацию между Литовским и Украинским театрами военных действий.

Литовское командование, осознавая явное численное превосходство противника, рассчитывало на повторение сценария Смоленской войны. Дивизия Радзивилла должна была, заняв позицию западнее Смоленска, активными действиями срывать осаду Смоленска, параллельно наращивая силы как за счет усиленной мобилизации литовской армии (дивизия Гонсевского, посполитое рушение), так и за счет прибытия коронного корпуса. Помехи осаде предполагалось создавать нападениями на осадные лагеря и доставкой подкреплений в крепость. Остальные крепости великого княжества Литовского должны были обороняться собственными силами. Радзивилл справедливо полагал, что, как и в предыдущей войне, борьба за Смоленск решит исход всей кампании. С другой стороны, при неудачном развитии событий на фронте, Радзивилл рассматривал вариант передачи Великого княжества Литовского под шведский протекторат.

Для польского командования Литва оставалась второстепенным театром военных действий даже после того, как стало понятно, что именно здесь были развёрнуты основные силы. Главные силы коронной армии были направлены на Украину. Польское правительство рассчитывало вернуть под свой контроль украинские земли, тем самым вынудив русские войска перебросить туда войска из Белоруссии. На помощь Великому княжеству предполагалось направить сравнительно небольшой, но опытный корпус. Поляки были готовы на возможные территориальные потери Великого княжества Литовского ради сохранения своей власти над Украиной. Эта позиция была продиктована в первую очередь магнатскими группировками Польши, которые имели на Украине большие земельные владения. Король Ян Казимир, в свою очередь, не желал оказывать значительную помощь своему политическому оппоненту Янушу Радзивиллу.

Особые планы в кампании имели украинские казаки. Хотя царь рассчитывал использовать их под Смоленском, часть украинской старшины стремилась использовать успехи русских войск для установления контроля над юго-восточными районами Белоруссии (Посожье и Поднепровье). Впоследствии эта территория должна была войти в состав украинской автономии в составе Русского государства. Такую позицию занимал Иван Золотаренко, возможно её разделял и Богдан Хмельницкий.

Боевые действия на центральном направлении

Движения русских войск к границе началось 13(23) мая 1654 года, выступлением передового и ертаульного полков, на следующий день из Москвы в Вязьму выступили большой и сторожевой полки, 18 (28) мая — Государев полк. В конце мая Сторожевой полк был выдвинут к северу от основных сил с задачей взятия Белой, которую выполнил 1 (10) июня, когда крепость сдалась без сопротивления. Передовые отряды 3 (13) июня приняли капитуляцию гарнизона Дорогобужа. В конце июня передовые отряды русской армии достигли Смоленска, отбросив 25 июня (5 июля) в бою на реке Колодня отряд полковника Корфа (600 чел.)

26 июня (6 июля) русские войска начали осаду Смоленска, а с 28 июня (8 июля) под город прибыл царь. Надеясь на поддержку со стороны литовских войск, гарнизон оказал сопротивление. В ночь на 15 (25) августа был предпринят штурм, продолжавшийся несколько часов, в ходе которого русским войскам удалось захватить часть укреплений, но затем они были отбиты, понеся большие потери (до 300 убитыми и 1000 ранеными). После этого было решено продолжить осаду без штурмов, дополнительно подтянув больше осадных орудий, включая 4 большие голландские пушки. Обстрел города и известие о поражении литовской армии заставило литовский гарнизон капитулировать 23 сентября (3 октября) 1654 года. Взятие Смоленска стало важнейшим событием кампании 1654 года, фактически решив первоначальные задачи Государева похода.

В период осады Смоленска литовская армия Януша Радзивилла, назначенного 7 (17) июня великими гетманом литовским, предпринимала попытки сорвать её. Первоначально гетман разместился в Красном, затем — в Орше, намереваясь внезапными атаками беспокоить осаждавшие войска. В ночь с 4 на 5 июля отряд Ганского (до 3000 чел.) атаковал на реке Колодне походный лагерь Передового полка под командованием Н. И. Одоевского (до 5000 чел.), нанеся русским войскам поражение (по сильно завышенным данным Ганского русские потеряли около 1000 человек) и даже захватив полковое знамя. После этого русские передовые отряды дважды тревожили отряды С. Липницкого (до 2000 чел.), которые в итоге были разбиты на р. Улле и отступили.

Однако русское командование не собиралось повторять ошибки Михаила Шеина в Смоленской войне и направило против Радзивилла сводный полк Я. К. Черкасского. Приближение превосходящих русских сил заставило Радзивилла 30 июля (9 августа) покинуть Оршу, которая быстро была занята русскими войсками. После этого 2 (12) августа литовский гетман дал бой под Шкловом, в котором одержал тактическую победу, продолжив отступление к Головчину. Отступающая литовская армия, уйдя от преследовавших её отрядов Черкасского, оказалась на пути юго-западной армии А. Н. Трубецкого. 14(24) августа произошло сражение под Шепелевичами, в ходе которого литовская армия была полностью разбита и в беспорядке стала отступать на запад.

Параллельно с осадой Смоленска и борьбой с литовской армией, русская армия продолжала осаду других городов. Наибольшим успехом стала капитуляция Могилева, крупнейшего торгового центра восточной части княжества. Город открыл ворота русским войсками по инициативе жителей 26 августа (5 сентября). В противоположность ему, сопротивление жителей Дубровны было ожесточенным. Город удалось взять лишь после почти трехмесячной осады с привлечением большого числа войск. В конце сентября русскими войсками был также взят Кричев. На этом крупные операции завершились. Тыл русской армии был дезорганизован начавшейся эпидемией бубонной чумы, которая пришла в Россию из Литвы и нанесла огромный урон населению. В этой ситуации командование приняло решение свернуть операции и ожидать польско-литовского контрнаступления в крепостях.

Боевые действия на северо-западном направлении

Армия Шереметева выступила из Великих Лук в конце мая 1654 года. По пути к крепости 1 (11) июня передовыми сотнями был взят Невель, гарнизон которого капитулировал на второй день осады. После этого из армии был выделен полк под командованием второго воеводы Степана Стрешнева и направлен на Озерище. Город Полоцк, не имевший гарнизона, был сдан без сопротивления (17 (27) июня), в первый день осады, благодаря позиции жителей, из которых лишь семеро пожелали уйти из города, остальные присягнули царю. После этого армия почти месяц простояла под Полоцком, ожидая подвоза припасов, что вызвало конфликт Шереметева с третьим воеводой Кондыревым, который настаивал на активизации боевых действий. За время ожидания русский отряд нанес поражение литовской шляхте на р. Суше, а в середине июля были захвачены Дисна (капитулировала) и Друя (взята штурмом и сожжена). Затем отряд под командованием Ждана Кондырева (6 дворянских сотен) 23 июня (2 июля) захватил острог Глубокое, пленив почти весь гарнизон, после чего сжег острог. При этом он разбил отряд полоцкого каштеляна К. Дусяцкого.

Литовские войска на этом направлении были представлены в основном отрядом С. Липницкого (ок. 2500 чел, в основном посполитого рушения). Он был направлен Я. Радзивиллом для сдерживания армии Шереметева. В середине июля, одержав ряд незначительных успехов в стыках с разведывательными сотнями, отряд Липницкого, потерпев поражение, был вынужден отступить под угрозой превосходящих русских сил..

В это время второй воевода Семен Стрешнев 3 (13) августа со второй попытки взял Озерище, гарнизон которого под командованием Станкевича капитулировал после непродолжительной осады. После Озерища воевода направился к Усвяту, который осадил 16(26) августа. Уже 26 августа (5 сентября) город капитулировал.

14 (24) августа армия Шереметева осадила Витебск, где встретила серьёзное сопротивление гарнизона. Первая атака 18 (28) августа была отбита гарнизоном, после чего царь приказал воздержаться от продолжения штурмов во избежание больших потерь. Первоначальная численность армии составляла лишь 4200 пехоты, к которым в ходе осады добавились 1000 украинских казаков под командованием Василия Золотаренко и 2 солдатских полка из Смоленской армии. Лишь после двух с лишним месяцев осады было решено предпринять новый штурм, 17 (27) ноября, в ходе которого были захвачены часть укреплений города. После этого гарнизон был вынужден капитулировать 22 ноября (1 декабря).

Во время осады Витебска русские войска дважды совершали рейды в район Вильно. В начале сентября отряд украинских казаков (500 чел.) предпринял набег на Оршанский уезд и в бою рассеял отряд местной шляхты. В середине сентября под Вильно ходил сводный отряд (1000 чел.) во главе с Кондыревым и Золотаренко. В конце сентября 7 дворянских сотен и 500 казаков под командованием Матвея Шереметева отражали нападение литовского отряда Корфа на Дисну. 22 ноября (1 декабря) полк Стрешнева взял после осады Сурож.

Действующий отдельно от армии Шереметева псковский корпус был направлен в Инфлянты (польскую часть Ливонии) и 8 (18) октября осадил Люцин (Лужу). Базируясь в осадном лагере под Люцином, воеводы отправили отряд под Резицу (Розиттен), которая капитулировала 12 (22) октября. Осада Люцина продолжалась до конца ноября. Лишь после подхода подкреплений и взрыва подкопа, разрушившего часть стены, гарнизон под командованием Дубровского капитулировал.

Некоторые приграничные населенные пункты были захвачены силами местных воевод. Уже в июне жители Себежа прислали в Опочку послов с предложением присягнуть царю, после чего оттуда был выслан отряд, занявший город. В июле на сторону русских добровольно перешли жители Влеха (Мариенгаузена).

Боевые действия на юго-западном направлении

Армия Трубецкого наступала из района Брянска. В начале июня без сопротивления был занят Рославль, однако Мстиславль, напротив, оказал ожесточенное сопротивление и был взят штурмом после четырёх дней боёв, 12(22) июля 1654 года. Затем он был направлен к Борисову наперерез отступавшей армии Радзивилла. 12 (22) августа внезапной атакой был захвачен Головчин, а через два дня в разбита армия великого гетмана. Ликвидация угрозы со стороны полевой литовской армии позволило приступить к планомерной осаде литовских крепостей в Поднепровье. 20 (30) августа его армия осадила Шклов. Хотя штурм в ночь на 27 августа (6 сентября) завершился неудачей, 31 августа (10 сентября) Шклов капитулировал.

Взятие Шклова обеспечило тылы армии, позволив вернутся к реализации первоначального плана наступления вглубь литовской территории на соединение с украинскими казаками. 18 (28) ноября в Минский уезд через Борисов был направлен отряд второго воеводы Ю. А. Долгорукого (4500 конницы, 2 солдатских полка), однако известия о том, что Б. Хмельницкий отказался от идеи соединения с русскими войсками, заставила прервать начавшуюся операцию. Армия Трубецкого взяв без боя Горы (28 сентября (8 октября), получила приказ двигаться к последней литовской крепости в Поднепровье — Дубровне. Часть армии успела принять участие в осаде Дубровны, завершившейся взятием и сожжением города 12 (22 октября).

Отдельную кампанию вел корпус Ивана Золотаренко. Выступив из Стародуба казаки осадили Гомель. Осада крепости продолжалась около двух месяцев и закончилась сдачей крепости 13(23) августа. В ходе осады, мобильные казачьи отряды атаковали окрестные города и села, последовательно захватив города Речицу, Жлобин, Стрешин и Рогачев. Взятие Гомеля, освободила значительные силы и в течение двух недель были взяты Пропойск, Чечерск и Новый Быхов. К сентябрю единственной крепостью на Днепре, сопротивлявшейся казакам оставался Старый Быхов, который был осажден в сентябре 1654 года. Однако сильный гарнизон и современные укрепления не дали возможности взять крепость и в конце ноября казаки сняли осаду. Весь период осады, отряды казаков совершали набеги на центральные районы Великого княжества Литовского.

Итоги кампании

В целом кампания 1654 года стала одной из самых успешных за всю историю войн Русского государства против Польши и Литвы. Были достигнуты как первоначальные цели (взятие Смоленска, возврат земель, утраченных в ходе Смуты), так и последующие (контроль над верховьями Западной Двины и Днепра). Успехи русских войск отодвинули линию фронта далеко на запад, принуждая противника начинать контрнаступление с невыгодных позиций. Контроль над флангами (Полоцк, Могилев) не позволял польско-литовской армии двигаться сразу на Смоленск. В ходе полевых сражений был преодолен «клушинский синдром» — русская армия впервые за 50 лет одержала победу в полевом сражении.

Для литовцев 1654 год стал катастрофой. Литовская армия продемонстрировала полную неспособность самостоятельно противостоять главным силам русской армии. Великое княжество Литовское лишились самых крупных крепостей, опиравшихся на водные преграды. На пути к столице Литвы — Вильно не было ни одной серьёзной крепости. Вооруженные силы княжества были деморализованы, а финансовые ресурсы серьёзно сокращены из-за потери трети территории.

Тем не менее русское командование проявило нерешительность в достижении поставленных целей. В ряде случаев (действия армии Ю. Н. Трубецкого) предпочтение было отдано гарантированному успеху в осаде крепостей, а не рискованным рейдам вглубь литовской территории. Серьёзной проблемой для русского командования стало ослабление тыла из-за эпидемии чумы, что заставило свернуть боевые действия. Ошибочным было решение распустить армию на «зимние квартиры», оставив в занятых городах лишь небольшие гарнизоны и лишив их поддержки полевой армии.

См. также

• Русско-польская война (1654—1667)
• Осада Смоленска (1654)
• Осада Гомеля (1654)
• Битва под Шкловом (1654)
• Битва под Шепелевичами
• Осада Витебска (1654)
• Осада Дубровны
• Осада Старого Быхова (1654)

Ссылки

• [www.iot-ekb.ru/KARTY/map1667.jpg Карта русско-польской войны 1654—1667]
• [sunapse.ru/rushistory/Books/box_files/Map/59_map_max.gif Карта кампании 1654-55 годов]

Отрывок, характеризующий Государев поход 1654 года

– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.