Государственный банк Российской империи

Государственный банк Российской империи — центральный банк в дореволюционной России — был учреждён в 1860 году на основе реорганизации Государственного коммерческого банка. Основные положения процедуры реорганизации и устав Государственного банка были утверждены указом Александра II от 31 мая 1860 года, опубликованным 9 июня 1860 года.

История

Первый в истории Российской империи Государственный банк был учреждён 25 мая 1762 года императором Петром III с целью эмиссии ассигнаций. Банк существовал только де-юре, де-факто он создан не был, поскольку через 34 дня после издания указа об учреждении банка Пётр III был свергнут в результате дворцового переворота. Впоследствии в Российской империи был учреждён ряд банков, в названии которых присутствовало определение «государственный», но ни один из них, как и первый, не выполнял всех основных функций центрального банка.

Государственный банк, учреждённый в 1860 году в качестве центрального, являлся государственно-правительственным банком. Основной капитал, первоначально выделенный ему из капиталов государственных заёмного и коммерческого банков, составлял 15 млн руб. Резервный капитал ограничивался 3 миллионами рублей, 1 млн из которых выделялся из тех же источников. Остальная часть резервного капитала должна была формироваться за счёт отчислений от прибыли банка. Государственный банк был важнейшим звеном государственной системы, органом проведения экономической политики правительства. Являясь в соответствии с уставом банком краткосрочного и среднесрочного коммерческого кредитования (не более 9 месяцев), он был крупнейшим кредитным учреждением страны. Кредитование торговли и промышленности Государственный банк осуществлял через сеть своих контор и отделений, а также через коммерческие банки. При создании Государственного банка к нему от Государственного коммерческого банка перешли 7 контор. В начале 1917 года в состав Государственного банка входили: 11 контор, 133 постоянных и 5 временных отделений, 42 агентства при зернохранилищах. Кроме того, в это время Государственный банк руководил банковскими операциями, которые осуществлялись в 793 казначействах.

1860—1880-е годы

Согласно п. 1 устава 1860 года Государственный банк учреждался для «оживления торговых оборотов и упрочения денежной кредитной системы». Но основную часть ресурсов банка на первом этапе его развития поглощало прямое и косвенное финансирование казны, а также операции по ликвидации дореформенных государственных банков. Помимо этого Государственный банк выполнял функции, относившиеся к аппарату Министерства финансов, — проводил выкупную операцию и вел делопроизводство по ней, а также поддерживал Государственный дворянский земельный и Крестьянский поземельный банки. В качестве органа экономической политики правительства Государственный банк принимал активное участие в создании банковской системы России. При его поддержке создавались акционерные банки и общества взаимного кредита.

Операции Государственного банка как банка краткосрочного коммерческого кредита должны были заключаться в учёте векселей и других срочных правительственных и общественных процентных бумаг и иностранных тратт, покупке и продаже золота и серебра, получении платежей по векселям и другим срочным денежным документам в счёт доверителей, приёме вкладов, производстве ссуд (кроме ипотечных), покупке государственных бумаг за свой счёт.

Срок выдаваемых Государственным банком коммерческих ссуд был не более девяти месяцев. По ссудам под залог он не должен был быть менее одного и более шести месяцев. Залогами могли служить правительственные процентные бумаги и оплаченные акции обществ, компаний и товариществ, принимавшихся в залог по казенным подрядам и откупам, а также золото и серебро в слитках и иностранной монете и товары, сложенные в амбарах за печатью Государственного банка. Ссуды по этим залогам не должны были превышать 75-85 % цены их по последнему биржевому курсу.

Учёт векселей согласно уставу допускался только в случае, если они были основаны на торговых сделках. При этом в отличие от Государственного коммерческого банка, которому во избежание потерь запрещалось выдавать мелкие ссуды, Государственному банку разрешалось учитывать векселя на незначительные суммы при условии их надежности.

По уставу Государственный банк был подведомственным Министерству финансов и находился под наблюдением Совета государственных кредитных установлений. Принципиальные вопросы по Государственному банку решались и оформлялись через Особенную канцелярию по кредитной части. «Непосредственным главным начальником» Государственного банка являлся Министр финансов.

Управление всеми операциями и делами банка и наблюдение за их производством возлагалось на правление банка, которое состояло из управляющего (председателя), его товарища (заместителя), шести директоров и трёх депутатов от Совета государственных кредитных установлений.

При правлении Госбанка функционировал Учётный и ссудный комитет, который состоял из управляющего банком, его товарища, двух директоров банка и четырёх членов от купечества. Председателем комитета являлся управляющий банком. Члены Учётного и ссудного комитета от купечества избирались на два года из купцов первой и второй гильдий, торговавших в Санкт-Петербурге. В их обязанности входила оценка поступавших для учёта векселей, оценка товаров для предоставления подтоварных ссуд и выяснение кредитоспособности клиентов.

Большую часть своих ресурсов в 1860—1870 годах Государственный банк вкладывал в государственные и гарантированные ценные бумаги. Кроме того, он выдавал краткосрочные и долгосрочные ссуды Государственному казначейству. К 1879 г. долг Казначейства Государственному банку составлял 478,9 млн рублей. Погашение долга, начавшееся в 1881 г., закончилось в 1901 году.

Из коммерческих операций наибольшее развитие в течение 1860-80-х гг. получили учёт векселей, покупка и продажа процентных бумаг и ссуды под процентные бумаги.

Кредитование торгово-промышленного оборота происходило в основном посредством учёта векселей и выдачи ссуд, под векселя. До середины 70-х годов учёт векселей составлял в среднем 30-50 млн руб. в год. С середины 1870-х до середины 1880-х годов операции по учёту торговых векселей увеличились вдвое и составляли в среднем 100 млн руб. в год. Через 10 лет в 1890 г. они достигли только 152,5 млн рублей. Объём подтоварных ссуд был крайне незначителен.

На кредитование торгово-промышленного оборота Государственный банк направлял в 1866—1875 гг. до 28 %, в 1875—1880 гг. до 53 %, а затем вплоть до 1890-х гг. — до 63 % своих коммерческих ресурсов.

Большая часть ссуд, выданных под процентные бумаги, так же как и суммы, вложенные в собственные процентные бумаги, по сути, представляли собой финансирование казны.

В целях «упрочения денежной кредитной системы» Государственный банк осуществлял покупку и продажу тратт. Кроме того, в 1862—1863 гг. проводил размен кредитных билетов на звонкую монету.

План проведения разменной операции был подготовлен товарищем управляющего Государственным банком Е. И. Ламанским.

Операция, начавшаяся 1 мая 1862 г., предполагала размен кредитных билетов по курсу 570 коп. за золотой полуимпериал или 110,5 коп. за 1 руб. серебром. В последующем предполагалось установить обмен по курсу 100 коп. кредитными балетами за 1 руб. звонкой монетой.

Как позднее выяснилось, момент для проведения этой операции был выбран неудачно. В январе 1863 г. в Польше вспыхнуло восстание. Резко увеличился спрос на золото. В мае 1863 г. выдача звонкой монеты превысила поступления на 10,4 млн руб., в августе же только за три дня монеты было выдано на 4,4 млн руб.

Курс российских ценных бумаг упал, стал снижаться вексельный курс кредитного рубля. 29 октября на Петербургской бирже началась паника. Размен кредитных билетов на звонкую монету был прекращен 1 января 1863 г., поскольку продолжение размена грозило полным истощением разменного фонда.

С 1861 г. по 1866 г. Государственный банк осуществлял трассирование векселей. Эта операция не предусматривалась уставом Госбанка, она осуществлялась под личным руководством управляющего банком А. Л. Штиглица. Операция была сосредоточена в особом отделении с бланком «Foreign office», велась отдельно от всех счетов Госбанка и отражалась только в его балансе.

С 1867 г. Министерство финансов начало интенсивное накопление золотого запаса. Указом Александра II от 2 июня 1867 г. Государственному банку и его конторам было предоставлено право принимать звонкую монету в платежи. Разрешалось брать российскую и иностранную монету, а также золото и серебро в слитках. Цены устанавливал Государственный банк. Монета направлялась в его разменный фонд. В результате в течение 1867—1876 гг. разменный фонд увеличился с 78,3 млн руб. до 310,1 млн рублей.

Государственный банк периодически производил во дворе занимаемого им здания публичное сожжение изъятых из обращения кредитных билетов и погашенных процентных бумаг.

До 1887 г. Государственный банк проводил операцию по ликвидации счетов дореформенных банков, которая была возложена на него по уставу. Банк должен был производить выплату процентов и возврат капитала по тем вкладам, которые остались после свободного обмена вкладных билетов на 5%-е банковские билеты, выплату процентов по купонам 5%-х банковских билетов и капитала по билетам, предназначенным к погашению. На покрытие этих расходов Государственному банку должны были передаваться проценты и суммы, получаемые с заемщиков старых банков, а также суммы платежей Государственного казначейства по долгу его дореформенным банкам.

Все ликвидационные операции должны были производиться за счёт Государственного казначейства, которое в случае необходимости должно было выдавать банку дополнительно к выше указанным средствам наличные деньги или свои процентные обязательства с правом продажи их на бирже. Но из-за постоянных бюджетных дефицитов у Государственного казначейства не было возможности предоставлять дополнительные средства Государственному банку, и Банк вынужден был ежегодно направлять на эти операции часть своей коммерческой прибыли. Обороты по ликвидации стали давать излишек поступлений только с 1872 года.

В январе 1887 г. особый счёт ликвидации бывших государственных банков был упразднён. Поступления по ссудам и прибыли Государственного банка по этой операции стали обращаться на текущие нужды Казны.

В 1861 г. Государственный банк был привлечен к участию в выкупной операции. Ему был поручен выпуск выкупных свидетельств и 5-процентных банковских билетов. С 1865 г. на Государственный банк был возложен контроль за поступлением выкупных платежей в казначейства, а также составление годовых отчётов по выкупной операции. На 1 января 1885 г. Государственным банком было выдано 85 333 выкупные ссуды на 892,1 млн рублей. К середине 1880-х годов выдачи выкупных ссуд значительно сократились. В среднем они не превышали 3,5 млн руб. в год.

Выдачу ссуд Государственному казначейству «на текущие нужды» Государственный банк прекратил после назначения на пост Министра финансов Н. Х. Бунге, который ввел в практику заключение государственных займов для покрытия бюджетных дефицитов. Свой долг Государственному банку Казначейство начало погашать с 1881 г. Указ от 1 января 1881 г. объявлял о прекращении выпусков кредитных билетов и о сокращении их количества в обращении. Но в 1882 г. разразился экономический кризис, который продолжался почти пять лет. В результате за 1881—1886 гг. вместо 300 млн руб. с баланса Государственного банка было списано всего 87 млн рублей. Затраты Банка за счёт Казны впервые сравнялись с суммами Казны, вложенными в него, только в 1896 году. Полностью долг Казны Государственному банку был погашен в 1901 г., в соответствии с Указом Николая II от 28 апреля 1900 г., предписывавшим Государственному казначейству погасить остаток его долга Государственному банку в размере 50 млн руб. за кредитные билеты.

Со второй половины 1870-х гг. в России для борьбы с биржевой спекуляцией, а также с целью регулирования курса рубля и ценных бумаг начали использоваться государственные средства. Одним из направлений экономической политики стала поддержка «солидных» предприятий и банков, в том числе за счёт выдачи неуставных ссуд из средств Государственного банка.

В рамках этой политики Государственный банк с середины 1870-х годов в порядке «борьбы» правительства с кризисами и хозяйственными затруднениями отраслевого и местного значения начал проводить операции по спасанию пошатнувшихся и обанкротившихся банков и некоторых предприятий. В результате действий Государственного банка банковские кризисы середины 70-х и начала 80-х годов XIX в. не нанесли ощутимого удара по банковской системе России. Основные столичные и провинциальные коммерческие банки были спасены. В середине 80-х гг. Госбанк занимался поддержкой и спасением обществ взаимного кредита. Их долг Банку в 1887 г. достиг 6,2 млн рублей. Были спасены также и городские общественные банки в крупных городах.

С 1886 г. после завершения ликвидации дореформенных кредитных учреждений Государственный банк стал интенсивно субсидировать два государственных банка — Крестьянский поземельный и Дворянский. Средства для своих операций эти банки получали в результате выпуска закладных листов. Убытки, которые возникали при их реализации, оплачивал за счёт казны Государственный банк.

Россия вступила на путь капиталистического развития значительно позднее многих западных стран и проходила его в более сжатые сроки. Процесс утверждения капитализма как господствующей социально-экономической системы проходил в конце XIX — начале XX века. В это время Министром финансов был крупнейший государственный деятель России рубежа XIX—XX вв. С. Ю. Витте.

Главное внимание С. Ю. Витте уделял укреплению финансов, развитию промышленности и железнодорожного транспорта. Свою деятельность на министерском посту он начал с реформы Государственного банка: 6 июня 1894 г. был принят новый Устав. Основным направлением деятельности Государственного банка после его принятия должно было стать интенсивное кредитование торговли и промышленности, в особенности сельскохозяйственной. Основной капитал банка был увеличен до 50 млн руб., резервный — до 5 млн рублей.

Все изменения в Уставе были направлены на создание условий для широкого развития промышленных предприятий на основе общей покровительственной политики и специального финансирования их средствами Казны и Государственного банка.

Задачей Государственного банка вместо «оживления торговых оборотов» стало «облегчение денежных оборотов, содействие посредством краткосрочного кредита отечественной торговле, промышленности и сельскому хозяйству». Кроме того, он как и раньше должен был содействовать «упрочению денежной кредитной системы».

1890-е годы

Уставом 1894 г. учётная операция была распространена на векселя, выданные на торгово-промышленные цели, при этом до 12 месяцев увеличивался их срок. Ссуда одному промышленному предприятию могла достигать 500 тыс. руб. и выдаваться на срок до двух лет.

Государственному банку было предоставлено право выдавать ссуды под соло-векселя, обеспеченные залогом недвижимого имущества, закладом сельскохозяйственного и фабрично-заводского инвентаря, поручительством, а также обеспечением, определенным Министром финансов.

Был введен новый вид ссуд — ссуды через посредников (земства, частные банки, общества и товарищества на началах взаимности, артели, транспортные учреждения, частных лиц). Операция эта была связана, с одной стороны, с новой железнодорожной политикой, а с другой — предназначалась для выдачи ссуд мелким землевладельцам и арендаторам, крестьянам, кустарям и ремесленникам на оборотные средства и на приобретение инвентаря.

Отменялось всякое нормирование операций с ценными бумагами, которое уставом 1860 г. ограничивалось размером собственного капитала банка. Увеличился срок ссуд под залог ценных бумаг. Если по уставу 1860 г. они не могли превышать 6 месяцев, то по новому Уставу их предельный срок мог составлять 9 месяцев.

Новый устав внёс изменения в организацию управления банком. Государственный банк был выведен из-под надзора Совета государственных кредитных установлений и поставлен под надзор Государственного контроля.

Общее управление Государственным банком возлагалось на Совет, который заменил Правление, и управляющего банком. В состав Совета входили директор Особенной канцелярии по кредитной части, член от Государственного контроля, товарищи управляющего банком, управляющий Санкт-Петербургской конторой банка, члены от Министерства финансов (их число не ограничивалось), один член от дворянства и один — от купечества. Председателем Совета Государственного банка был его управляющий.

Рост коммерческих операций в Государственном банке, начавшийся за год до принятия нового устава, был кратковременным. Он закончился в 1896 году. В течение этого периода почти в три раза возросла учётная операция. Произошло, правда в меньших размерах, увеличение специальных текущих счетов и ссуд под процентные бумаги. Почти в три раза возросли товарные ссуды сельским хозяевам (на те же сроки 9,2 млн руб. и 29,8 млн руб.) и почти в два раза увеличились ссуды промышленным предприятиям (на те же сроки — 8,8 млн и 16,7 млн руб.).

Денежная реформа

Спустя год после Высочайшего утверждения нового устава в России началась денежная реформа, завершившаяся в 1898 году. В ходе этой реформы — денежной реформы Витте — Государственный банк стал эмиссионным центром страны. И в дальнейшем главной его задачей стало регулирование денежного обращения.

Подготовка денежной реформы заняла полтора десятка лет. Задачей Государственного банка в это время было накопление золотого запаса и борьба с колебаниями валютного курса с помощью валютной интервенции. В начале 1895 г. золотой запас России составил 911,6 млн рублей. Стабилизация рыночного курса кредитного рубля произошла в 1893—1895 годах. Разница между высшим и низшим курсом в 1895 г. составила 1,59 %.

Эмиссионным центром страны Государственный банк стал на основании указа Николая II от 29 августа 1897 года. «Государственные кредитные билеты, — гласил указ, — выпускаются Государственным банком в размере, строго ограниченном настоятельными потребностями денежного обращения, под обеспечение золотом; сумма золота, обеспечивающего билеты, должна быть не менее половины общей суммы выпущенных в обращение кредитных билетов, когда последняя не превышает 600 миллионов рублей. Кредитные билеты, находящиеся в обращении свыше 600 миллионов рублей, должны быть обеспечены золотом по крайней мере рубль за рубль, так, чтобы каждым 15 рублям в кредитных билетах соответствовало обеспечение золотом не менее одного империала».

В качестве эмиссионного банка Государственный банк обязан был, прежде всего, обеспечивать устойчивость новой денежной системы. Между тем устав 1894 г. предусматривал осуществление им ряда операций, которые противоречили его новой функции. Поэтому для последних двух десятилетий деятельности Государственного банка была характерна крайняя сдержанность в выдаче ссуд и открытии кредитов, разрешённых уставом, но противоречивших эмиссионному закону.

Во второй половине 90-х годов все внимание Министерства финансов и Государственного банка было сосредоточено на укреплении металлической валюты за счёт сжатия активных операций банка. Если на 1 января 1896 г. учёт векселей и выдача кредитов по специальным текущим счетам под векселя составляли 215,3 млн руб., выдача подтоварных ссуд 48,6 млн руб., а прочие ссуды — на 54,5 млн руб., то на 1 января 1899 г. эти операции составили соответственно 169,8 млн руб., 22,2 млн руб. и 30,6 млн рублей.

Значительное развитие в это время получили операции с государственными ценными бумагами. Их объём в несколько раз превышал собственный капитал банка. Министерство финансов и Государственный банк активно воздействовали на фондовую биржу для поддержания курса государственных ценных бумаг и кредитного рубля. С конца 1890-х гг. биржевая интервенция и значительные инвестиции в ценные бумаги стали использоваться также для противодействия падению курсов промышленных и банковских акций.

На рубеже XIX—XX вв. Государственный банк вместе с рядом акционерных коммерческих банков начал создавать биржевые синдикаты и банковские консорциумы для поддержки курсов российских ценных бумаг во время экономических кризисов. Один из таких биржевых синдикатов был создан во время промышленного и финансового кризиса 1899—1903 годов. В 1906 г., во время кризиса, начал работу банковский консорциум для оказания финансовой помощи отечественным банкам и предприятиям. В 1912 г. в связи с падением курсов акций был создан банковский синдикат, который на протяжении двух лет скупал акции крупнейших предприятий и коммерческих банков.

Начало XX века

В 1899 г. в результате изменения мировой экономической конъюнктуры в России произошёл спад деловой активности. В 1900 г. разразился кризис в металлургической промышленности, в тяжелом машиностроении, в нефтедобывающей, угледобывающей отраслях и в электроиндустрии. Несколько банкирских домов потерпели крах. В 1899—1901 гг. Государственный банк вынужден был увеличить учёт векселей и выдачу ссуд. Если на 1 января 1899 г. операции по учёту векселей и выдачи кредитов по специальным текущим счетам составляли 169,8 млн руб., подтоварные ссуды были выданы на сумму 22,2 млн руб., а прочие ссуды — на 30,6 млн руб., то на 1 января 1902 г. они составляли соответственно 329,3 млн руб., 46,8 млн руб. и 57,6 млн рублей. В большинстве случаев ссуды были «исключительными», то есть имели неуставной характер. Золотой запас Государственного банка с 1899 г. по 1902 г. уменьшился с 1 008,0 до 709,5 млн рублей.

Через год после окончания экономического кризиса и последовавшей за ним депрессии началась Русско-японская война, а затем революция 1905—1907 годов. Это было тяжелейшее испытание для созданной менее 10 лет назад денежной системы. Выдержав общеэкономический кризис и войну, финансовая система оказалась слишком подорванной, чтобы выдержать ещё и революцию. В 1906 г. система золотого монометаллизма стояла на пороге краха. Массовые политические митинги и забастовки конца 1905 г., в которых принимали участие и служащие Государственного банка, стали причиной отъезда из Санкт-Петербурга французских банкиров, прибывших туда для переговоров об очередном займе.

Происходило усиленное востребование вкладов золотом и предъявление кредитных билетов к размену на золото. Несмотря на повышение официальной учётной ставки до 8 %, значительно вырос спрос на кредит со стороны торгово-промышленных предприятий. Невозможность акционерных коммерческих банков удовлетворить этот спрос из-за сильного отлива из них вкладов, заставила Государственный банк во избежание массовых банкротств увеличить свои учётно-ссудные операции.

Начался отлив золота за границу. С 16 октября по 1 декабря 1905 г. золотой фонд Государственного банка уменьшился с 1 318,8 до 1 126,1 млн рублей. К 19 декабря 1905 г. золотое покрытие кредитных рублей опустилось ниже предела, предусмотренного законом 1897 года. Кризис был ликвидирован благодаря заключению в январе 1906 г. во Франции займа на 100 млн руб., погашенный выручкой от займа, заключённого в апреле того же года.

Усиленный переучёт Государственным банком векселей частных банков, являвшийся в 1905—1906 гг. мерой борьбы с кризисом, в последующие годы стал одним из основных направлений деятельности Банка. Государственный банк начал превращаться из банка краткосрочного коммерческого кредита в «банк банков». Общая задолженность частных банков Государственному банку с 37,3 млн руб. на начало 1910 г. выросла за два года до 342,3 млн рублей.

В это время Государственный банк был одним из самых крупных и влиятельных европейских кредитных учреждений. Его баланс с 1905 по 1914 г. увеличился почти в два раза. Источником средств для его операций были выпуски кредитных билетов и средства казны. Вклады и текущие счета частных лиц и учреждений оставались на уровне 1903 г. и составляли в среднем 250 млн рублей. Эмиссия кредитных билетов в течение этих лет дала Банку 810,9 млн руб., средства казны — 600 млн рублей. На покупку золота и иностранной валюты у Государственного банка уходило 7/8 эмиссии. Оставшуюся часть эмиссии и средства казны он через посредство коммерческих банков направлял на кредитование промышленности и торговли.

Несмотря на интенсивное развитие промышленности, в России доминирующей частью экономики оставалось сельское хозяйство. Важнейшей активной статьей торгового и платежного балансов страны по-прежнему был экспорт хлеба. Поэтому с 90-х гг. Банк развернул кредитование хлебной торговли в форме подтоварных кредитов. С 1910 г. Государственный банк в рамках государственного регулирования хлебной кампании начал строительство элеваторов и зернохранилищ. Создание государственной системы элеваторов должно было способствовать минимизации потерь зерна при перевозках. В начале 1917 г. сеть элеваторов Государственного банка состояла из 42 элеваторов общим объёмом 26 000 тыс. пудов, и строилось ещё 28 зернохранилищ.

При участии Государственного банка в стране была создана система учреждений мелкого кредита по кредитованию кооперации, кустарей и крестьян. В 1904 г. в банке было создано Управление по делам мелкого кредита, которое должно было контролировать деятельность учреждений этого типа и оказывать им в случае необходимости финансовую помощь.

Вплоть до Первой мировой войны финансовая политика России чрезвычайно дорожила сохранением золотой валюты как основы внешнего государственного кредита. Золотое покрытие рубля постоянно поддерживалось на очень высоком уровне. После кризисного 1906 г. оно не опускалось ниже 93 %, а в 1909—1911 гг. было выше 100 %. В условиях России конца XIX — начала XX вв. это обеспечивало приток иностранного капитала, необходимого для индустриального развития страны.

Первая мировая война

Накануне Первой мировой войны, 27 июля 1914 г., был отменен размен банкнот на золото и в пять раз — с 300 млн руб. до 1,5 млрд руб. — увеличен лимит на эмиссию необеспеченных золотом банкнот. До Февральской революции эмиссионное право Государственного банка расширялось ещё четыре раза. Его лимит был доведен до 8,4 млрд рублей.

С 1 июля 1914 г. по 1 марта 1917 г. количество кредитных билетов в обращении возросло с 1 633 млн руб. до 9 950 млн рублей. Они покрывались имевшимся в наличии у Государственного банка золотом на 1 476 млн руб. и золотом за границей на 2 141 млн рублей. Остальная сумма кредитных билетов была выпущена в порядке учёта краткосрочных обязательств казначейства. На 1 марта 1917 г. учёт краткосрочных обязательств составил 7 882 млн рублей.

Финансирование войны Государственный банк осуществлял путём выдачи кредитов коммерческим банкам, предприятиям и учреждениям под облигации долгосрочных займов и краткосрочные обязательства казначейства. На 1 марта 1914 г. ссуды под государственные ценные бумаги составляли 580 млн руб. против 129 млн руб. на 1 июля 1914 года.

Военные расходы России с начала первой мировой войны до Февральской революции составили 28 035 млн рублей. Дефицит государственного бюджета в 1916 г. достиг 13 767 млн руб., а его покрытие на 29 % происходило за счёт эмиссии бумажных денег.

Интенсивная работа печатного станка и одновременное сокращение производства и переориентация его на выполнение военных расходов вызвали быстрый рост цен. Если в 1915 г. цены выросли всего на 30 %, то в 1916 г. рост составил уже 100 %. В стране началась инфляция. К Февральской революции рубль на внутреннем рынке обесценился почти в 4 раза, и его покупательная сила составила 26-27 довоенных копеек. Это свидетельствовало о том, что накануне Февральской революции денежное обращение было уже достаточно сильно дезорганизовано.

Временное правительство

Придя к власти, бывшие лидеры IV Государственной думы столкнулись с теми же экономическими трудностями, что и царский Совет министров. И также не справились с ними.

Продолжавшаяся война поглощала все больше средств. Дефицит госбюджета в 1917 г. достиг 22 568 млн рублей. Способы его покрытия были традиционными: увеличение налогообложения, внутренние и внешние займы, эмиссия бумажных денег. За период с марта по ноябрь 1917 г. Временному правительству за счёт налогов удалось получить 1 158,3 млн рублей. Выпущенный им «Заём Свободы» дал 3 700 млн рублей. Эти средства пошли на выполнение обычных расходных статей госбюджета. Военные же расходы, составившие за 1917 г. 22 561 млн руб., были покрыты за счёт эмиссии бумажных денег. Лимит банкнотной эмиссии Временное правительство увеличило в пять раз, доведя его до 16,5 млрд рублей.

В результате за 8 месяцев нахождения у власти Временное правительство выпустило в обращение примерно такое же количество денежных знаков, какое было эмитировано за 2,5 предшествовавших года войны. Эмиссия кредитных билетов за этот период составила 6 412,4 млн руб., разменных марок — 95,8 млн руб. и разменных казначейских знаков — 38,9 млн рублей. Такой значительный выпуск сказался на ускорении обесценения денег, что вынудило правительство прибегнуть к эмитированию кредитных билетов крупного достоинства — 250 рублей и 1 000 рублей. С августа начался выпуск казначейских знаков достоинством в 20 и 40 рублей.

Несмотря на крупную эмиссию, денег в обращении все время не хватало. Рост цен и, следовательно, увеличение денежного выражения товарной массы, тезаврация крупных купюр состоятельными слоями городского и особенно сельского населения, вызывали недостаток денег в обращении и диспропорции в покупюрном составе денежной массы.

В августе и сентябре «денежный голод» приобрел характер кризиса в связи с сезонным расширением товарооборота. С целью ликвидации этого кризиса Временное правительство допустило в обращение в качестве законного платежного средства ряд ценных бумаг и начало выпуск денежных знаков упрощенного типа — марок-денег.

Недостаток в обращении денежных знаков особенно мелких и средних купюр привел к тому, что кроме общегосударственных денежных знаков в некоторых городах и губерниях появились свои средства обращения. Подобные эмиссии означали, что при Временном правительстве начался процесс распада единой денежной системы страны, усиливавший общую дезорганизацию и способствовавший дальнейшему усилению инфляции.

За время нахождения у власти Временного правительства в обращение было выпущено бумажных денег на 9,5 млрд рублей. В результате общая сумма бумажных денег, находившихся в обращении на 1 ноября 1917 г. составила 19 575,7 млн рублей. Причём особенно большая эмиссия — 1 116,3 млн руб. — была осуществлена Временным правительством в марте 1917 г., сразу же после прихода к власти. В итоге сумма непокрытых золотом кредитных билетов возросла с 6,5 до 16,5 млрд рублей. Кредитные билеты, находившиеся в обращении, оказались покрыты золотом только на 5,5 %.

Рост денежной массы в обращении сопровождался быстрым увеличением товарных цен: при Временном правительстве они выросли в 4 раза. К 1 ноября 1917 г. покупательная стоимость довоенного рубля равнялась 6 — 7 копейкам.

На 23 октября 1917 г. задолженность Казначейства Государственному банку по учёту краткосрочных обязательств составила 15 507 млн руб. против 7 882 млн руб. на 1 марта 1917 года.

Значительные средства Государственный банк предоставлял Казне на закупки хлеба, сахара, мяса и угля. На 23 октября 1917 г. сумма кредитов на эти цели составила 1 276 млн руб. против 301 млн руб. на 1 августа 1917 г., когда Государственным банком кредит на эти цели был выдан в первый раз.

Кредиты Государственного банка под государственные ценные бумаги составили на 23 октября 1 275 млн рублей.

В сумме кредиты, связанные с войной, занимали накануне Октябрьской революции свыше 90 % баланса Государственного банка, который составлял на 23 октября 1917 г. 24 242 млн рублей.

После Октябрьской революции банк сохранил основные функции центрального. В нормативно-правовых актах и официальных документах назывался сначала Государственным, затем — Национальным, затем — Народным. Последнее название устойчиво использовалось с мая 1918 года по 1920 год. Представленное изменение названий отражает только практику их использования и не имеет нормативно-правовой основы (декреты и иные законодательные акты о смене названий не издавались).

14 декабря 1917 года декретом ВЦИК от «О национализации банков» в России была введена государственная монополия на банковское дело. Все частные и акционерные банки подлежали ликвидации (национализации) присоединением к Государственному банку. Декретом Совнаркома от 26 января 1918 года акционерные капиталы всех частных банков были конфискованы в пользу Государственного банка.

Управляющие Государственным банком

1. 1860—1866 — Александр Людвигович Штиглиц (1814—1884)
2. 1866—1881 — Евгений Иванович Ламанский (1825—1902)
3. 1881—1889 — Алексей Васильевич Цимсен (1832—1889)
4. 1889—1894 — Юлий Галактионович Жуковский (1833—1907)
5. 1894—1903 — Эдуард Дмитриевич Плеске (1852—1904)
6. 1903—1909 — Сергей Иванович Тимашев (1858—1920)
7. 1910—1914 — Алексей Владимирович Коншин (1859—?)
8. 1914—1917 — Иван Павлович Шипов (1865—1919?^{[уточнить]})

См. также

• Денежная реформа в России (1897)
• Государственный кредитный билет
• Государственные кредитные билеты образца 1905—1912 годов

Литература

• Гиндин И. Ф. Государственный банк и экономическая политика царского правительства (1861—1892 годы). — М.: Госфиниздат, 1960. — 415 с.

Ссылки

• [www.cbr.ru/today/?PrtId=impbank Государственный банк]. Центральный банк Российской Федерации (Банк России). Проверено 24 апреля 2016.
• [www.cbr.ru/About/?PrtId=use Об использовании информации сайта Банка России]. Центральный банк Российской Федерации (Банк России). Проверено 24 апреля 2016.

Отрывок, характеризующий Государственный банк Российской империи

– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.