Государственный переворот в Латвии 15 мая 1934 года

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Государственный переворот 15 мая 1934 года — антиконституционный захват власти в Латвии премьер-министром Карлисом Улманисом, приостановившим действие конституции и распустившим Сейм. В стране были ликвидированы все политические партии и закрыты многие газеты.

В ночь с 15 на 16 мая 1934 года все правительственные здания в Риге были заняты войсками, полицией и айзсаргами. Опубликовано распоряжение за подписью премьер-министра Улманиса и военного министра генерала Балодиса об объявлении всей страны на военном положении на 6 месяцев (продлевалось до 1938 года). Одновременно приостановлена деятельность Сейма впредь до проведения «реформы» конституции (Сейм так и не был восстановлен). Президенту государства Алберту Квиесису была дана возможность оставаться на своем посту до истечения конституционных полномочий, до апреля 1936 года.

Переворот прошёл бескровно, общество не выступило с протестами.

Было арестовано около 2000 человек, включая большинство лидеров ЛСДРП. Большая часть была вскоре освобождена, самый длительный срок ареста не превысил года[1].

Новый авторитарный режим привёл к ущемлению прав русского меньшинства[2]. Из государственных органов были уволены многие русские, в том числе с латвийским гражданством. Был закрыт Русский национальный союз. Завершили своё существование частные гимназии Лишиной и Ломоносовская, учеников которых перевели в Русскую правительственную гимназию. В 1938 году закрыт журнал «Закон и суд», вестник «Русского юридического общества». Однако общественная жизнь русского меньшинства не прервалась. В 1936 году в Риге выпускалось воскресное издание "Газета для всех". На улице Меркеля 13 шли спектакли Русского театра по произведениям Пушкина, Островского и других русских классиков, там же можно было приобрести лотерейные билеты в пользу Русского театра. В 1936 году было проведено традиционное собрание Рижского Николаевского вспомогательного купеческого общества, которому на тот момент исполнилось 75 лет[3]. В 1937 году в Русском театре Риги, в школах и клубах провели Пушкинские торжества[2].

Специалист по конституционному праву К. Дишлерс в 1935 году предложил понимание переворота как применения в публичном праве института действия в чужом интересе без поручения (лат. negotiorum gestio)[4]

В советскойК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3181 день] историографии переворот в Латвии именовался фашистским[5]. Английские историки П. Дэвис и Д. Линч описывают события как получение власти «фашистским Крестьянским союзом и становление Улманиса диктатором»[6].

Напишите отзыв о статье "Государственный переворот в Латвии 15 мая 1934 года"



Примечания

  1. История Латвии: ХХ век, 2005, с. 164.
  2. 1 2 Флам Л. С. [www.rp-net.ru/store/element.php?IBLOCK_ID=30&SECTION_ID=294&ELEMENT_ID=7207 Правовед П. Н. Якоби и его семья: воспоминания]. — М.: Русский путь, 2014. — 192 с. — ISBN 978-5-85887-446-1.
  3. "Газета для всех" / Юр. Серг. Ржевский. — Rīga, 1936.
  4. Dišlers K. Negotiorum gestio publisko tiesību novadā. Tieslietu ministrijas vēstnesis, Nr. 1/1935
  5. Latvijas Padomju enciklopēdija. — Rīga: Galvenā enciklopēdiju redakcija, 1983. — Т. 3</sub>. — С. 258.
  6. Peter Davies and Derek Lynch. The Routledge companion to fascism and far-right. 2002. p. 22

Литература

  • Жагарс Э. Фашистский переворот 15 мая 1934 года. В кн.: Латвия на грани эпох II — Рига: Авотс, 1988 — стр. 59—77. ISBN 5-401-00286-6
  • Jēkabsons, Ēriks, Ščerbinskis, Valters (sastādītāji). Apvērsums. 1934. gada 15. maija notikumi pētījumos un avotos. Rīga: Latvijas Nacionālais arhīvs, Latvijas Arhīvistu biedrība, 2012.
  • История Латвии: ХХ век. — Рига: Jumava, 2005. — С. 149—172. — 475 с. — ISBN 9984-05-866-2. ([egil-belshevic.livejournal.com/615533.html ссылки на главы])

Отрывок, характеризующий Государственный переворот в Латвии 15 мая 1934 года

Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]