Государственный социализм

Госуда́рственный социали́зм (нем. Staatssozialismus), в истории экономических учений и политологии — классификационная группа, в которую относятся теории перехода к социализму осуществляемого путём частных реформ, активного вмешательства государства в экономику и социальные отношения, огосударствления средств производства и т. п., не предполагая изменения основ реформируемого строя.

Историография связывает начало разработки концепций государственного социализма с именами Л. Блана (Франция), К. Родбертуса и Ф. Лассаля (Германия). В России это направление поддерживали и развивали И. И. Янжул и его ученик и преемник по университетской кафедре И. Х. Озеров.

Квалификационные признаки

В политико-экономических учениях

Рассматривая идеи государственного социализма, формулировавшиеся учёными в контексте принадлежности всей совокупности трудов каждого из них к тому или иному генеральному направлению социально-экономической мысли, можно различать два варианта.

• ставя конкретные труды отдельного учёного в контекст государственного социализма, историографическая традиция, тем не менее, может относить всю совокупность его трудов к другому, более крупному научному направлению. В этих случаях принято говорить, что идеи государственного социализма нашли выражение в работах того или иного учёного, и налицо пересечение соответствующих крупных направлений, обоюдная поддержка ими того или иного тезиса. Так, многие выразители идей государственного социализма были представителями немецкой исторической школы экономической мысли,
• в других случаях, такие важные дополнительные факторы, как научная кафедра, поддерживающая преемственность учёной мысли и развитие идей основоположников их учениками, издание печатного органа и пр. безусловно удостоверяют факт развития научной школы в той или иной стране. Применительно к государственному социализму в Германии это повлекло за собой возникновение специального термина: «катедер-социализм» (кафедральный социализм), отчасти пересекающегося с «государственным социализмом», но не являющегося полным ему синонимом.

В истории и политологии

Экономическая теория может быть взята на вооружение государством в качестве экономической доктрины и впоследствии реализована средствами экономической политики. Одни доктрины явно указывают имена конкретных учёных, теорий, школ (или даже называться этими именами), другие же таких указаний не делают — либо используя соответствующую научную основу как общественное достояние, либо «независимо» приходя к тем же идеям. Так, пример реализации идей «государственного социализма» на Яве, Ф.Энгельс характеризует как систему государственной колониальной эксплуатации, созданную на основе общинного строя голландским правительством.

Крупнейший в XIX веке прецедент формирования доктрины «государственного социализма» и проведения соответствующей экономической и социальной политики, при активной поддержке государством соответствующих научных разработок учёных дала Пруссия. Там в 1877—1882 издавался еженедельник «Государственный социалист», университетские кафедры Пруссии сыграли известную роль в развитии катедер-социализма; наконец, сам канцлер Бисмарк является, в силу определения, главным государственным социалистом-практиком той эпохи (см. ниже раздел «Бисмарк и государственный социализм»).

С конца 1980-х гг., в годы перестройки в СССР реформаторы широко пропагандировали т. н. «шведскую экономическую модель» в качестве идельного примера государственного социализма на практике. Однако Швеция в этом плане далеко не единственная. В XX веке многие элементы теорий государственного социализма XIX века были подхвачены учёными всего мира и получили самостоятельную научную основу в лице институционализма, кейнсианства и пр. По этой причине термин «государственный социализм» стал менее активно использоваться в научном обороте, постепенно приобретая скорее историко-экономический характер, и соотносясь, в основном, с эпохой катедер-социализма и государственного социализма Бисмарка.

Терминологический конфликт

На протяжении более века в науке устоялось понимание «государственного социализма» как имени конкретных течений мысли, школ и доктрин конца XIX — начала XX века (а в формально-аналитическом плане — и как возможного родового названия группы доктрин типа шведской модели социализма второй половины XX века). Употребление термина «государственный социализм» фактически как синонима «социализму вообще» и, тем более, «экономике стран социализма» с научной точки зрения не вполне корректно. Смешение понятий, относящихся к абсолютно разным социально-экономическим системам, научным основам, инструментам и формам проведения экономической политики вызывает терминологический конфликт и вносит неоднозначность в выверенный категориальный аппарат истории и политологии.

Государственный социализм в Германии

Катедер-социализм

Катедер-социализм (нем. Kathedersozialismus), от нем. Katheder — кафедра), течение, возникшее в немецкой науке (главным образом, политической экономии) в Германии 1860—1870-х гг., тесно переплетается с другими современными ему течениями немецкой экономической и социально-политической мысли. К этому направлению причисляются, в частности, Г. Шмоллер, Л. Брентано, А. Вагнер, Г. Геркнер, А. Шеффле и представители ряда других школ, прежде всего немецкой исторической школы в экономической науке. Активную полемику с катедер-социалистами вели К. Маркс и Ф. Энгельс; В. И. Ленин проводил связь между немецкими катедер-социалистами и русскими «легальными марксистами».

Бисмарк и государственный социализм

Первое в русской литературе специальное исследование на тему «Бисмарк и государственный социализм» опубликовал в 1890 г. профессор И. И. Янжул — основатель школы государственного социализма в России. Ниже приведены цитаты из статьи другого известного русского экономиста, В. Водовозова, помещённой в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона:

«Для Бисмарка социализм не был целой системой нового общественного устройства с иными политическими, общественными и нравственными идеалами, он видел в социализме лишь стремление улучшить материальные условия жизни народившегося четвертого сословия и с этой точки зрения уже давно, почти с первых шагов своей деятельности, относился к нему сочувственно».

«В самый разгар конституционного конфликта в Пруссии, когда либеральная оппозиция находила себе такую энергическую поддержку в народных симпатиях, Бисмарк сходится с апостолом немецкого социализма Лассалем и не задумывается оказать материальную поддержку широким планам великого проповедника государственного социализма».

«Государственная власть поэтому должна взять на себя инициативу всех тех реформ социально-христианского характера, которые сплотят рабочие классы под широким монархическим знаменем. Недаром Бисмарк проводил долгие часы в интимных беседах с Лассалем, недаром так давно уже мысль о государственном социализме занимала его ум. Эту мысль он решается теперь провести в жизнь. Он вносит в парламент один за другим проекты законов, созидавших целый ряд учреждений, обеспечивающих рабочие классы на случай старости, болезни, увечий, несчастных случаев».

«Свои проекты он не относит даже к области государственного социализма, нет — его проекты являются лишь результатом „практического христианства, без фраз…“. Но он не боится обвинения в государственном социализме, так как каждый закон, являющийся на помощь народу, есть социализм и весь успех социально-демократической партии обусловливается тем, что государство не достаточно „социально“».

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Государственный социализм в Англии

«В известном смысле под понятие государственного социализма можно подвести деятельность фабианского общества в Англии».

Школа государственного социализма в России

Легальный марксизм

Во второй трети XIX века теории государственного социализма попадают в поле зрения русских легальных марксистов. В их числе выделяется один из крупнейших русских экономистов того времени М. И. Туган-Барановский. В политико-экономических аспектах его трудов прослеживается влияние главного теоретика государственного социализма, Родбертуса. Так, следуя его методу, Туган делит экономические категории на логические (вечные) — ценность и стоимость, и исторические (преходящие) — прибавочную стоимость и собственно капиталистическое хозяйство.

Оригинальность мышления и творческий подход Туган-Барановского, однако, иногда приводили к запутыванию уже сложившейся системы категорий, переклассифицируемых им по второстепенным признакам. Это относится к его классификации социалистических учений, где в качестве критерия избран способ распределения и форма собственности и, соответственно, различаются

…социализм государственный, синдикальный, коммунальный и анархический и, соответственно, коммунизм государственный, коммунальный и анархический. Считал государственный социализм (учения Мора, Сен-Симона, Маркса, Беллами) наиболее продуманным и экономически возможным

Здесь в один ряд учений «государственного социализма» вписаны и малоконкретизированные социалистические утопии Мора и Сен-Симона, и фундаментальная теория Маркса, и литературный опус Беллами, но игнорируется современная Туган-Барановскому доктрина «государственного социализма» в Германии.

И. И. Янжул и его теория государственного социализма

К идеям государственного социализма Иван Иванович Янжул подошёл в силу нескольких предпосылок, проистекающих из общности его взглядов и позиции немецкой исторической школы. И России, и Германии на мировых рынках противостояла Британская империя, под чьи империалистические интересы английские учёные подводили научную основу в виде фритредерства. Поэтому, как и его немецкие коллеги, И. И. Янжул выступает с критикой английского фритретерства. За этой доктриной, требующей от других стран открыть собственные рынки для Англии под лозунгом «невмешательства в свободную экономическую жизнь», он видит субъективный меркантильный интерес могучей колониальной сверхдержавы, а также источник более высокого, чем в других странах, жизненного уровня всего её народонаселения. На это Янжул указывает в своей докторской диссертации «Английская свободная торговля», защищённой в 1876 году:

«Несмотря на такое видимое и сильное влияние этой системы воззрений на народную жизнь Англии, несмотря на то, что все реформы в её духе привели за собой колоссальное развитие богатства и политического могущества страны, — несмотря на это, начало свободной конкуренции до сих пор является вопросом весьма спорным как в теории, так и на практике».

К критике английских фритредеров Янжул возвращался неоднократно. В этой же связи он критикует и сочинение профессора Кембриджского университета Генри Фоссетта «О свободной торговле и покровительственной системе», усматривавшего в протекционизме вред и опасность для Англии. При этом английский профессор рассматривал влияние внешней политики Англии на весь «индустриальный класс» страны, включавший в его определении и буржуазию, и рабочих, то есть показывает, что и последние тоже в выигрыше от империалистической экспансии. Эти мотивы Янжул использовал и в своей работе «Влияние покровительственного тарифа на благосостояние рабочих классов», разворачивая тему уже в сторону интересов русских рабочих. С докладом на эту же тему Янжул выступил в 1877 году в московском отделении Русского технического общества. Опираясь на данные по Англии, Америке и Австралии, он показал, что, будучи введён в России, покровительственный тариф будет способствовать повышению заработной платы, а также сохранит возможность предоставления постоянной работы на русских фабриках и заводах.

Не менее важной точкой пересечения предмета исследования русских и немецких государственных социалистов была проблематика борьбы с наиболее вопиющими проявлениями капиталистической эксплуатации, разработка и принятие мер по улучшению положения рабочего класса. В этой связи следует назвать работу И. И. Янжула «Детский и женский фабричный труд в Англии и России», опубликованную в 1880 году в журнале «Отечественные записки».

И. И. Янжул настаивал на активном вмешательстве государства в фабрчно-заводскую жизнь. От требований ограничения женского и детского труда он переходил к задачам установления правительственного надзора за безопасностью труда на фабриках и заводах, к наблюдению за паровыми машинами и котлами и т. п. Янжул также всячески поддерживал установление полной ответственности капиталистов за несчастные случаи с рабочими на их предприятиях, критикуя частные, ограниченные по масштабам «филантропические» проекты. В результате, под нажимом крупных «московских фабрикантов и воздействием петербургского правительства» в 1885 году И. И. Янжул был отстранён от государственной должности фабричного инспектора.

Отрывок, характеризующий Государственный социализм

– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.