Государство Палестина

Государство Палестина
دولة فلسطين
(Да́улят Филасты́н)

Флаг Герб
Гимн: «Билади»
Государство Палестина в его международно признанных границах
Провозглашение независимости	15 ноября 1988 года (от Израиля)
Дипломатическое признание	частичное
Официальный язык	арабский
Столица	Рамалла (временная) Иерусалим или Восточный Иерусалим[уточнить] (заявлено)
Крупнейший город	Газа
Форма правления	парламентская республика
Президент Премьер-министр Спикер парламента	Махмуд Аббас Рами Хамдалла Абдель Азиз Дуэйк
Госрелигия	Ислам
Территория • Всего	6020 км²
Население • Оценка (2014) • Плотность	▲4 550 368 чел. (125-е) 734 чел./км²
ИЧР (2013)	▲0,670 (средний) (110-е место)
Валюта	новый израильский шекель
Интернет-домен	.ps
Телефонный код	+970
Часовой пояс	+2

Госуда́рство Палести́на (араб. دولة فلسطين‎, англ. State of Palestine) — де-юре независимое частично признанное государство на Ближнем Востоке, находящееся в процессе создания^{[как именно?]}. Независимость Государства Палестина по состоянию на сентябрь 2015 года признали 136 из 193 государств — членов ООН.

Формирование палестинского государства предусматривается^[кем?] на территории Западного берега реки Иордан (или его части, в том числе, на территории Восточного Иерусалима) и сектора Газа. Существуют различные предложения по его созданию в зависимости от мнения о палестинской государственности, а также различные его определения как территории.

Провозглашение Государства Палестина состоялось 15 ноября 1988 года в Алжире на сессии Палестинского национального совета — высшего совещательного органа Организации освобождения Палестины (ООП) — 253 голоса «за», 46 — «против» и 10 человек воздержались от голосования. При этом, ООП не контролировала какую-либо территорию, на которую претендовала.

В 1994 году, в результате Соглашений в Осло между Израилем и ООП от 13 сентября 1993 была создана Палестинская национальная администрация (ПНА). Вопрос создания будущего государства Соглашениями не предусматривался; при этом, «обе стороны взяли на себя конкретное обязательство не принимать никаких односторонних действий по изменению статуса Западного берега реки Иордан и сектора Газа».

Де-факто, Государство Палестина по сегодняшний день не создано и не обладает реальным суверенитетом. Государственные структуры сформированы только частично (например, нет армии, хотя есть многочисленная полиция и при этом активно действуют всевозможные полувоенные организации). Значительная часть территории Западного берега реки Иордан контролируется израильской армией, a восточный Иерусалим аннексирован Израилем. Израиль контролирует также практически все границы Палестинских территорий, за исключением границы сектора Газа с Египтом, но при этом препятствует морскому сообщению сектора Газа с внешним миром^{[как именно?]}. Палестинские территории, несмотря на существование палестинского управления на них, все равно рассматриваются ООН как оккупированные Израилем. Представители ООП называют Палестину «страной под израильской оккупацией». Сектор Газа и Западный берег реки Иордан представляют собой два эксклава, разделённые территорией Израиля, первый контролируется сторонниками ХАМАС, признанного в ряде стран террористической организацией, а второй — сторонниками ФАТХ, организации, которая формирует основу ООП. После длительного конфликта и попыток урегулирования, 2 июля 2014 года ХАМАС и ФАТХ сформировали правительство национального единства, которое было приведено к присяге президентом Аббасом.

29 ноября 2012 года по итогам голосования в Генеральной Ассамблее ООН (138 голосов «за», 9 — «против», 41 страна воздержалась) «предоставила Палестине статус государства-наблюдателя при Организации Объединенных Наций, не являющегося её членом, без ущерба для приобретенных прав, привилегий и роли Организации Освобождения Палестины в Организации Объединенных Наций как представителя палестинского народа согласно соответствующим резолюциям и практике».

5 января 2013 года был издан указ председателя ПНА Махмуда Аббаса, предписывающий впредь вместо названия «Палестинская национальная администрация» использовать в официальных целях исключительно название «Государство Палестина». На январь 2013 года, ряд таких стран, как Израиль, Испания, Норвегия, США, Швеция и некоторые другие^{[уточнить]}, это решение не признали.

В странах, уже признавших Государство Палестина, дипломатические представительства ООП действуют под вывеской посольств Государства Палестина.

Историческая справка

См. также: Иудея и Самария

При распаде Османской империи после Первой мировой войны победившие европейские государства разделили многие из её составляющих областей в политические единицы — согласно мандатам Лиги Наций — для их собственных целей, и, до намного меньшей степени, согласно соглашениям, которые были достигнуты с другими заинтересованными сторонами. На Ближнем Востоке Сирия (включая Османский автономный христианский Ливан и окружающие территории, которые стали Ливанской Республикой) перешла под французский контроль, в то время как Месопотамия и Палестина (включая Трансиорданию) были переданы Англии.

Большинство этих территорий достигло независимости в течение следующих трех десятилетий без больших затруднений, хотя в небольшом количестве режимов колониальное наследство продолжалось предоставлением исключительных прав на продажу и добычу нефти и сохранением вооруженных сил, чтобы защитить их. Однако случай Палестины оставался проблематичным.

После войны возникли два новых движения, основанные на Европейском национализме: Арабский национализм, который основан на культурной общности всех арабских народов, и Панарабизм, который призывает к созданию объединенного государства для всех арабов.

Борьба за создание арабского государства на территории исторической Палестины

Период Британского мандата

По результатам Первой мировой войны на Конференции в Сан-Ремо (1920) было принято решение об установлении на территории Палестины, до войны входившей в состав распавшейся Османской империи, режима управления Великобритании по мандату Лиги Наций. Помимо территории современного Израиля в состав Мандата входили территории современных Иордании, Иудеи и Самарии (Западного берега реки Иордан) и сектора Газа. Одной из целей мандата было «установление в стране политических, административных и экономических условий для безопасного образования еврейского национального дома».

В начале 1920-х гг. в рамках этого мандата Великобританией было создано зависимое от неё княжество Трансиордания, получившее около 3/4 от территории подмандатной Палестины. При этом из мандатного соглашения были исключены пункты, разрешавшие евреям селиться на территории княжества. 25 мая 1946 года оно получило независимость.

За 25 лет британского управления оставшейся частью Палестины её население резко возросло: с 750 тыс. человек по переписи 1922 года, до около 1 млн. 850 тыс. человек по состоянию на конец 1946 года (прирост — почти 250 процентов). При этом численность еврейского населения возросла с 84 тыс. в 1922 году до 608 тыс. в 1946 году (прирост — почти 725 процентов). Значительная часть этого прироста приходится на родившихся в Палестине, однако только легальная иммиграция дала прирост в 376 тыс. человек, а число нелегальных иммигрантов оценивается ещё в 65 тыс. человек, что в совокупности составляет 440 тыс. человек. Примерно 70-75 % еврейского населения проживало в таких городах, как Иерусалим, Яффа, Тель-Авив, Хайфа и в их пригородах. По окончании Второй мировой войны еврейское население Палестины составило 33 % по сравнению с 11 % в 1922 году.

Рост еврейского населения подмандатной Палестины сопровождался активным противодействием палестинских арабов, включающим террористические нападения и погромы, в результате мандатные власти ограничивали иммиграцию евреев в Палестину. Таким образом, Великобритания оказалась вовлечена в арабо-еврейский конфликт, и в 1947 году её правительство заявило о своём желании отказаться от мандата, аргументируя это тем, что оно не способно найти решение, приемлемое для арабов и евреев.

План ООН 1947 года

Созданная незадолго до того Организация Объединённых Наций на Второй сессии своей Генеральной Ассамблеи 29 ноября 1947 года приняла Резолюцию № 181 о плане раздела Палестины на арабское и еврейское государства с предоставлением особого статуса району Иерусалима под управлением ООН. В отличие от руководства еврейского ишува, принявшего резолюцию, Верховный арабский комитет Палестины и Лига арабских государств (ЛАГ) в целом её отвергли.

Арабо-израильская война 1947—1949 гг.

14 мая 1948 года, в день окончания Мандата было провозглашено создание Государства Израиль, а 15 мая началась вторжение в Израиль регулярных частей армий пяти стран ЛАГ с целью уничтожения нового еврейского государства и, согласно декларации ЛАГ при вторжении, для защиты арабского населения и создания в Палестине «единого (арабского) государственного образования», «где все жители будут равны перед законом».

В результате этой войны арабское государство создано не было, Израиль увеличил территорию, планировавшуюся под создание еврейского государства, Иерусалим был разделен между Трансиорданией и Израилем, сектор Газа и весь Западный берег реки Иордан перешли под контроль соответственно Египта и Трансиордании.

В сентябре 1948 года Лигой арабских государств в Газе было создано Всепалестинское правительство в изгнании. При этом в декабре того же года на Иерихонской конференции король Трансиордании Абдалла ибн Хусейн был провозглашён «королём арабской Палестины». На конференции, призвавшей объединить арабскую Палестину и Трансиорданию, Абдалла объявил о своем намерении аннексировать Западный берег реки Иордан. Несмотря на возражения других членов ЛАГ, в 1950 году Абдалла в одностороннем порядке аннексировал Западный берег реки Иордан, включая Восточный Иерусалим, после чего Трансиордания была переименована в Иорданию.

«Всепалестинское правительство» в Газе было распущено Насером в 1959 году после объединения Египта и Сирии.

Противоречия между Иорданией, Египтом и другими членами ЛАГ привели к тому, что вопрос о создании арабского государства в Палестине практически был снят с повестки дня, а бо́льшая часть территории, выделенной ООН под его создание, была разделена между Иорданией и Египтом вплоть до их поражения в Шестидневной войне (1967), когда она перешла под контроль Израиля.

Шестидневная война

6 июня 1967 года Армия обороны Израиля обходным манёвром через Хан-Юнис на Рафах атаковала части 7-й египетской пехотной дивизии, удерживающие сектор Газа и отрезав их от Египта к 8 июня захватила в плен.
7 июня иорданские войска были отброшены Израилем за р. Иордан.

Последующие события

Созданная в 1964 году «Организация освобождения Палестины» (ООП) и её союзники не признавали создания государства Израиль и вели против него террористическую войну. Арабские страны, принявшие в августе 1967 года на арабском саммите в Хартуме решение, называемое «тремя „НЕТ“»: нет миру с Израилем, нет признанию Израиля и нет переговорам с ним, поддерживали ООП.

Программный документ ООП — Палестинская хартия, принятая в Каире в 1968 году, предусматривала ликвидацию Израиля, устранение сионистского присутствия в Палестине, и рассматривала её как «неделимое региональное образование в границах Британского мандата».

Военно-политические организации, входившие в состав ООП, ответственны за убийство многих израильтян и граждан других государств, и были признан рядом стран террористическими. Сама она также считалась таковой до 1988 года.

2 апреля 1989 Палестинским национальным советом Ясира Арафата был избран президентом несуществующего государства Палестина.

Ситуация начала меняться в конце 1980-х — начале 1990-х гг. после заключения мирного договора между Израилем и Египтом и соответствующих переговоров между Израилем и Иорданией.

13 сентября 1993 года председатель ООП Ясир Арафат и премьер-министр Израиля Ицхак Рабин после длительных переговоров подписали в Вашингтоне «Декларацию принципов о временных мерах по самоуправлению» (так называемое «соглашение Осло-1»), по условиям которого ООП признала право Израиля на мир и безопасность и отказалась от терроризма и других видов насилия, а Израиль дал согласие на создание «Палестинской национальной администрации» (ПНА) на части территорий, находившихся под его контролем. Соглашение предусматривало переходный период, не превышающий 5 лет, в течение которого должна была быть достигнута договорённость об окончательном урегулировании конфликта. Отсчёт переходного периода начался с Каирской Декларации «Газа-Иерихон» от 4 мая 1994.

На 20-й сессии Центрального совета Палестины^[что?], проходившей в Тунисе 10-12 октября 1993, было дано поручение исполкому ООП сформировать Совет Палестинской национальной администрации на переходный период, а Я. Арафат был избран «председателем Совета ПНА».

4 мая 1994 года в официальном письме И. Рабину Я. Арафат обязался после прибытия на палестинские территории не использовать титул «Президент (араб.:раис) Палестины», а именовать себя «Председателем (араб.: раис) Палестинской администрации» или «Председателем ООП». В совместных российско-палестинских дипломатических документах последних лет также упоминается Палестинская национальная администрация, а не Государство Палестина.

28 сентября 1995 в Вашингтоне было заключено Временное соглашение между ООП и Израилем по Западному берегу р. Иордан и сектору Газа («Осло-2»), предусматривавшее, в частности, избрание Палестинского законодательного совета в составе 82 человек на пятилетний переходный период.

20 января 1996 на всеобщих выборах в Палестинской автономии Ясер Арафат был избран на должность председателя Палестинской национальной администрации. Во внутренних документах ПА эта должность звучала как «президент Палестины».

4 сентября 1999 в египетском городе Шарм-эш-Шейх Эхуд Барак и Ясир Арафат подписали Меморандум, предусматривавший достижение договорённости об окончательном статусе спорных территорий к сентябрю 2000.

После создания ПНА проект «Государство Палестина» был в некотором смысле «заморожен». Об этом свидетельствует и тот факт, что в августе 2000 Я. Арафат заявил о намерении вновь провозгласить независимость государства 13 сентября того же года (по истечении 7 лет со дня подписания Вашингтонской «Декларации принципов…»). Россия и США призвали ПНА не делать этого до урегулирования территориального спора с Израилем, и 9-10 сентября на сессии в Газе «Центральный совет Палестины» отложил решение вопроса о независимости до 15 ноября, а потом и вовсе на неопределённый срок — из-за провала переговоров в Кэмп-Дэвиде (2000) и последующих сентябрьских переговоров, на которых Я. Арафат отверг предложенные Э. Бараком значительные уступки, и начавшейся 29 сентября 2000 Интифады аль-Аксы.

Усиление террора против граждан Израиля в ходе интифады привело к внеочередным выборам премьер-министра Израиля, назначенным на 8 февраля 2001 год.

Тем не менее 28 января 2001 в ходе переговоров в Табе (Египет), состоявшихся уже в канун выборов, была достигнута предварительная палестино-израильская договорённость об окончательном урегулировании, включая проблему Иерусалима и беженцев, но в связи с тем, что 8 февраля 2001 на прямых выборах израильского премьер-министра Ариэль Шарон нанёс поражение действующему премьер-министру Эхуду Бараку, и продолжавшимися терактами против граждан Израиля переговоры были прерваны и в дальнейшем не возобновились.

В декабре 2001 года Правительство Израиля объявило администрацию ПНА, возглавляемую Я. Арафатом, «организацией, поддерживающей терроризм». Военные подразделения при возглавляемом Арафатом движении ФАТХ, включая «Подразделение 17» и «Танзим», были объявлены «террористическими организациями» и целями для военных акций.

Волна террора в 2001—2002 гг. привела к проведению операции «Защитная стена», в ходе которой была зачищена инфраструктура террора на территории ПНА на Западном берегу р. Иордан. Документы, захваченные в ходе операции, явно свидетельствовали о том, что «… Палестинская автономия во главе с Арафатом обеспечивала поддержку и была активным участником террора. Арафат и его близкое окружение прямо отвечают за хладнокровное убийство мирных жителей Израиля».

Дальнейшие попытки проведения переговоров, как правило, перемежались очередным усилением терактов против израильтян. В результате в 2005 году А. Шарон принял решение об отказе от двухсторонних переговоров и об одностороннем выводе израильских войск и ликвидации поселений в секторе Газа. Принятие решения Кнессетом и его реализация привели к практическому расколу в правящей партии Ликуд и протестом значительной части израильского общества, считавшего, что оно приведёт к усилению террора.

В конечном счёте уход из Газы в значительной мере привёл к росту популярности движения Хамас: когда в феврале 2006 года в ПНА прошли выборы в Палестинский законодательный совет, оно получило 73 из 133 мест. Через месяц правительство, сформированное Хамасом во главе с Исмаилом Ханией было приведено к присяге. В том же месяце по приглашению Президента Владимира Путина делегация Хамас во главе с Халедом Машалем посетила Москву, что многими было расценено как шаг по пути признания организации, признанной в ряде других стран террористической. Один из министров правительства Эхуда Ольмерта назвал приглашение Россией делегации ХАМАС «ударом ножом в спину Израиля». «Кроме того, израильтяне обнародовали данные о связях ХАМАСа и чеченских боевиков».

Поскольку программа Хамаса предполагает уничтожение государства Израиль и его замену на исламскую теократию, то его руководство, придя к власти, отказалось признать ранее заключённые ПНА соглашения с Израилем и разоружить своих боевиков. В результате ряд государств, ранее финансировавших автономию, начали экономический бойкот ПНА.

Успехи Хамаса привели, с одной стороны, к конфликту с Фатх, уже успевшему сформировать легальные силовые структуры, пользующиеся поддержкой США и Европы, а с другой стороны — к обострению конфронтации с Израилем. Похищение израильского солдата Гилада Шалита в июле 2006 года спровоцировало операцию «Летние Дожди», а непрекращающиеся обстрелы Израиля из сектора Газа привели к экономической блокаде последнего (2007).

20 октября 2006 в секторе Газа было совершено покушение на премьер-министра Палестинской автономии Исмаила Ханию (ХАМАС) со стороны активистов ФАТХа. Кортеж был обстрелян боевиками из стрелкового оружия.

В феврале 2007 года между руководителями Фатх и Хамас было достигнуто соглашение и создано коалиционное правительство. Международное сообщество в очередной раз потребовало, чтобы новое правительство ПНА признало Израиль, разоружило боевиков и прекратило насилие. Трёхсторонние переговоры между США, ПНА и Израилем закончились безрезультатно.

В мае — июне 2007 года Хамас попытался отстранить от власти не подчиняющихся министру внутренних дел бывших полицейских — сторонников ФАТХа, которые сначала оказывались подчиняться правительству ФАТХа — ХАМАСа, а потом отказались увольняться с государственной службы. В ответ 14 июня председатель ПНА и лидер Фатх Махмуд Аббас объявил о роспуске правительства, ввёл на территории автономии режим чрезвычайного положения и взял всю полноту власти в свои руки. В результате вспыхнувшей кровопролитной гражданской войны за власть Хамас сохранил свои позиции лишь в секторе Газа, тогда как на Западном берегу р. Иордан власть сохранили сторонники М. Аббаса. Махмуд Аббас создал на Западном берегу новое правительство и назвал боевиков Хамас «террористами». Тем самым ПНА раскололась на два враждебных образования: Хамас (сектор Газа) и ФАТХ (Западный берег р. Иордан).

23 ноября 2008 «Центральный совет ООП» — неконституционный и недемократический орган — переизбрал М. Аббаса председателем ПНА (президентом Государства Палестина) на новый срок.

В 2007—2008 гг. правительство Израиля, уже под руководством Эхуда Ольмерта, в ходе активных переговоров с администрацией М. Аббаса, вновь предложило ПНА значительные уступки, «фактически предусматривающие отступление Израиля к границам 1967-го года», в том числе «протяженную границу с Иорданией по реке Иордан и выход к Мертвому морю» и обмен территориями. Как стало известно в 2009—2011 гг., по плану определения общих границ, ПНА «должно было отойти 93 процента территории Западного берега реки Иордан и часть израильской земли, примыкающей к сектору Газа. Кроме того, палестинцам предлагалось разрешить беспрепятственно перемещаться между сектором Газа и Западным берегом р. Иордан. Взамен Израиль требовал полной демилитаризации Палестинской автономии». Руководство ПНА эти предложения не приняло, а ХАМАС ответил усилением ракетных обстрелов территории Израиля, приведших к проведению операции Литой свинец.

Обострение ситуации в сфере безопасности оказало существенное влияние на результат выборов в Кнессет 2009 года, в результате которых новым премьер-министром Израиля стал Биньямин Нетаньяху.

Несмотря на то, что в своей речи в университете Бар Илан 14 июня 2009 года Б. Нетаньяху «вновь подтвердил приверженность Израиля решению конфликта на базе двух государств», а 25 ноября 2009 года правительство Израиля объявило односторонний мораторий на строительство на территориях сроком на 10 месяцев, руководство ПНА практически отказалось от продолжения прямых переговоров между сторонами, сделав ставку на односторонние шаги с целью достичь признания Государства Палестина (или повышения статуса ПНА — см. раздел «Международное признание») без каких-либо уступок со своей стороны. МИД Израиля также отмечает, что вместо борьбы с террором руководство ПНА прославляет террористов и ведет анти-израильскую пропаганду на международной арене.

При этом согласно опросу, проведенному в 2011 году Палестинским институтом общественного мнения, число жителей Западного берега р. Иордан, считающих, что «ведение переговоров предпочтительнее одностороннего обращения в ООН», составляло 60 % против 35 %, придерживавшихся противоположного мнения.

Руководство Израиля и ряд других источников считают такое решение руководства ПНА прямым нарушением «Соглашений Осло», в результате которых была создана сама ПНА и согласно которым вопрос о независимости нового государства «должен решаться исключительно на мирных переговорах между официальными представителями двух народов», и объясняют его стремлением М. Аббаса улучшить шаткое положение на внутриполитической арене, где ФАТХ значительно проигрывает ХАМАСу.

Международно-правовое признание

Государство Палестина официально признано 135 государствами-членами ООН и входит в состав Лиги Арабских Государств, но не имеет статуса полноправного члена ООН, поскольку не признано тремя государствами-постоянными членами Совета Безопасности ООН (США, Великобританией и Францией), а также большинством стран Евросоюза, Японией и некоторыми другими.

15 декабря 1988 года Генеральная Ассамблея ООН в своих резолюциях 43/176 и 43/177, «учитывая продолжающуюся с 9 декабря 1988 года» палестинскую интифаду и подтвердив резолюцию 181 (II) от 1947 года о разделе Палестины на два государства и резолюцию Совбеза ООН 242 1967 года, приняла к сведению заявление Исполкома ООП от 13 декабря 1988 года о провозглашении Государства Палестина Национальным Советом Палестины и постановила впредь именовать делегацию ООП, имеющую в ООН статус наблюдателя, делегацией «Палестины» «без ущерба для статуса наблюдателя и функций ООП в системе ООН».

Для полноправного членства в ООН как государства Палестина должна пройти процедуру одобрения своего международно-правового признания — набрать 128 голосов (от 192 государств-членов ООН), а решение Генассамблеи принимается по рекомендации Совета Безопасности ООН.

Данная процедура предусматривает принятие Советом безопасности специальной декларации, после чего та передаётся на рассмотрение Генеральной Ассамблеи, где принимается или отклоняется простым большинством голосов.

В марте 2002 года Совбез ООН, ссылаясь на свои предыдущие резолюции, в частности на резолюции 242 1967 года и 338 1973 года, подтвердил новой резолюцией 1397 (2002), что ООН стремится к созданию в регионе Палестины двух государств, Израиль и Палестина, которые бы жили бок о бок в пределах безопасных и признанных границ. Следует отметить, что проект данной резолюции был представлен делегацией США, а постоянный представитель Израиля при ООН Иегуда Ланкри выразил удовлетворение в связи с принятием Советом данной резолюции, особо отметив, что «резолюция жестко отвергает терроризм и оговаривает необходимость скорейшего установления обеими сторонами режима прекращения огня».

Начиная с Летних Олимпийских игр 1996 года Международный олимпийский комитет признал обособленный Палестинский Олимпийский Комитет, представляющий Палестинскую национальную администрацию (ПНА) в международном олимпийском движении.

С 1998 года, международная футбольная федерация (ФИФА) признала Палестинскую национальную футбольную команду. 26 октября 2008 года Палестина сыграла свой первый матч у себя дома со счётом 1:1 против Иордании на Западном берегу реки Иордан.

В сентябре 2010 года, выступая на саммите ООН, президент США Б. Обама заявил, если удастся разрешить арабо-израильский конфликт, «независимое палестинское государство войдет в состав ООН».

В связи с предполагаемым намерением руководства ПНА обратиться в сентябре 2011 года к ООН с просьбой об одностороннем признании Государства Палестина десятки израильских юристов призвали Генерального секретаря ООН отклонить её, поскольку такое «признание полностью идет вразрез как с соглашениями, подписанными до сегодняшнего дня между ООП и Израилем, а также представителями ООН, США, ЕС, России, Норвегии, Иордании и Египта, так и с резолюциями 242 (1967) и 338 (1973), принятыми Советом Безопасности ООН».

23 сентября 2011 г. лидер ПНА Махмуд Аббас передал генсекретарю ООН Пан Ги Муну официальную заявку на вступление Государства Палестина в ООН в качестве полноправного члена. Совет Безопасности ООН такое решение не поддержал, и в сентябре 2012 г. руководство ПНА обратилось к Генеральной Ассамблее ООН с просьбой о признании ПНА «государством-наблюдателем».

31 октября 2011 г. Государство Палестина была принята в ЮНЕСКО.

15 декабря 2011 г. независимость Государство Палестина признала Исландия, став фактически первой страной 3ападной Европы, сделавшей такой политический шаг.

29 ноября 2012 г. по итогам голосования в Генеральной Ассамблее ООН (138 голосов «за», 9 — «против», 41 страна воздержалась) «предоставила Палестине статус государства-наблюдателя при Организации Объединенных Наций, не являющегося её членом, без ущерба для приобретенных прав, привилегий и роли Организации освобождения Палестина в Организации Объединенных Наций как представителя палестинского народа согласно соответствующим резолюциям и практике».

Руководители ведущих политических партий Израиля осудили содержание речи М. Аббаса на ГА ООН, назвав её

• «возмутительной и искажающей историю» (лидер оппозиции Шели Яхимович),
• «выступление, полное клеветы, лишь подтверждает тот факт, что пока Абу Мазен стоит во главе палестинцев, он не принесёт своему народу никакого прогресса, а будет использовать его для удовлетворения личных интересов. Абу Мазен навлечет на палестинцев только лишние страдания, отдалив возможность мирного урегулирования» (Министр иностранных дел Авигдор Либерман).

Канцелярия премьер-министра Израиля заявила, что «речь идет о бессмысленном шаге, который не повлечет за собой никаких изменений».

Ранее премьер-министр Израиля Б. Нетаньяху заявил, что

Палестинское государство не будет создано без признания палестинцами права Израиля на существование, как еврейского государства, оно не будет создано без получения Израилем гарантий завершения конфликта, и оно не будет создано без обеспечения полной безопасности нашей страны.

Ряд экспертов также считают, что данное решение ГА ООН не будет способствовать реальному превращению ПНА в государство. Об этом же ранее предупреждали руководство ПНА привлечённые ею же эксперты в своем докладе, подготовленном к ходе подготовки к подаче ПНА просьбы о предоставлении ей статуса государства — полноценного члена ООН в сентябре 2011 года: «одностороннее провозглашение независимости через обращение в ООН в сентябре скорее навредит палестинцам», и другие специалисты.

Несмотря на широкое международное признание, безвизовый въезд на свою территорию обладателям палестинского паспорта предоставили лишь 36 стран. Для сравнения: жители США, Германии, Люксембурга и Дании, не имея визы, могут посетить 172 государства. Граждане с паспортами Бельгии, Италии и Голландии могут въехать в 171 страну. Израильтяне могут посетить 144 страны.

Границы и население

Согласно резолюции 181 Генеральной ассамблеи ООН от 29 ноября 1947 года о разделе британской мандатной территории Палестины, на её территории должны были быть созданы два независимых государства — еврейское (Государство Израиль) и арабское, а также Большой Иерусалим — территория, подконтрольная ООН. Каждое из государств должно было состоять из трёх территорий, граничащих друг с другом лишь углами. Арабы отказались принять план ООН и не признали факт самопровозглашения еврейского государства. 15 мая 1948 года армии шести арабских стран: Ливана, Сирии, Саудовской Аравии, Трансиордании, Ирака и Египта вторглись на территорию, отведённую ООН будущему еврейскому государству, с севера, востока и юга. В результате арабо-израильской войны 1948 года около половины территорий, выделенных под арабское государство, а также западный Иерусалим, оказались под контролем государства Израиль. Остальные территории мандата, включая и Восточный Иерусалим, оказались под контролем Иордании и Египта и оставались под их управлением до Шестидневная войны(1967), в результате которой они перешли под контроль Израиля.

До начала 1980-х годов арабские государства (за исключением^{[уточнить]} Египта) не признавали права государства Израиль на существование и поддерживали претензии палестинских арабов на территорию Израиля. В конце 1980-х годов «Организация освобождения Палестины» (ООП) признала де-факто арабо-израильские границы по состоянию на 4 июня 1967 года. Это признание сделало возможным заключение в 1993 году в Соглашений Осло между Израилем и ООП и создание Палестинской национальной администрации (ПНА).

Тем не менее победившее на парламентских выборах в ПНА в январе 2006 года движение «Хамас», в ряде стран признанное террористическим, до сих пор отвергает право Израиля на существование. В последнее время появились сообщения о том, что некоторые представители ХАМАС всё же считают возможным говорить о вероятности длительного перемирия в случае отхода Израиля к границам 1967 года, освобождения Израилем всех палестинских заключенных (отбывающих сроки за террористическую деятельность и уголовные преступления) и предоставления возможности беженцам вернуться на свои земли. Подобного мнения придерживаются и некоторые представители ФАТХ.

В частности, временный поверенный в делах Государства Палестина в России Фаед Мустафа (представитель партии ФАТХ, проигравшей на парламентских выборах в ПНА в 2006 году, но удерживающией контроль над Западным берегом реки Иордан) утверждает:

Это касается статуса Иерусалима, где позиция Палестины совпадает с точкой зрения международного сообщества: Восточный Иерусалим становится столицей Палестины, Западный — столицей Израиля. Это касается возвращения беженцев. Есть соответствующая резолюция Генассамблеи ООН 194 от декабря 1947 года, мы согласны с ней. Израилю остается только выполнить её — и вопрос будет решен. Если говорить коротко, то все зависит от воли Израиля — если Израиль прекратит оккупацию, разрешит эту главную проблему, думаю, все вопросы сразу решатся.

Следует отметить, что интервью содержит неточности — по указанной резолюции Иерусалим переходит под контроль ООН, а не Палестины и Израиля (с чем Фаед, как видно из текста интервью, не согласен). Более того, с утверждением Фаеда не согласны как законно избранные^[куда?] представители^{[кто именно?]} от ХАМАС (не признающие Израиль вообще), так и представители^{[какие?]} израильского правительства. При этом, в Основном законе ПНА в качестве её столицы указан Иерусалим без указания на какую-либо его часть.

В июне 2009 года президент России Дмитрий Медведев, выступая на встрече с постоянными представителями стран — членов Лиги арабских государств в Каире, заявил: «Непременным результатом такого урегулирования должно стать создание независимого, суверенного и жизнеспособного палестинского государства со столицей в Восточном Иерусалиме, сосуществующего в мире и безопасности со всеми странами региона, разумеется, и с Израилем.»

При этом руководители ПНА неоднократно заявляли о том, что их целью является создание государства, «свободного от евреев», что вызывает неприятие и соответствующие исторические параллели с политикой Третьего рейха как в Израиле, так и за его пределами.

См. также

• Палестинская национальная администрация
• Международно-правовой статус Государства Палестина
• Гимн Государства Палестина

Литература

• Густерин П. В. Города Арабского Востока. — М.: Восток—Запад, 2007. — 352 с. — (Энциклопедический справочник). — 2000 экз. — ISBN 978-5-478-00729-4.

Отрывок, характеризующий Государство Палестина

– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.