Готторпский глобус

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Большой Готторпский (академический) глобус-планетарий — первый и некогда самый большой в мире глобус-планетарий, диаметром 3,1 метра; памятник науки и техники I категории [1].





История

Работа по созданию большого Глобуса-планетария началась по распоряжению Готторпского герцога Фридриха III в 1651 г. Автор проекта — Адам Олеарий (1599—1671). В 1651—1652 гг. в г. Хестеберге были изготовлены детали каркаса и несущие конструкции глобуса. В 1652—1654 был собран механизм, а также деревянная платформа с сиденьем для зрителей внутри глобуса. В 1655 г. обе поверхности глобуса были облицованы медными листами, отполированы и оклеены холстом. В 1656—1658 гг. создавалась наружная (географическая) карта и наносилась разметка на внутреннюю (звёздную) карту (в том числе укреплялись металлические звёздочки).[2] В 1662—1664 гг. к механизму глобуса был подведён водяной привод.

В середине 1664 г. наследник Фридриха III, Кристиан Альбрехт, торжественно открыл павильон Большого Готторского Глобуса-Планетария.

Диаметр глобуса был более 3 метров, а вес — более 3,5 тонн. Его уникальная конструкция позволяла внешнему глобусу (с картой Земли) и внутреннему (планетарию с небесными созвездиями) вращаться одновременно. Внутри был закреплен стол и скамья на 12 человек.

10 июля 1713 г. епископ-администратор Готторпского герцогства Кристиан Август подписал ордер о передаче глобуса в Петербург в качестве дипломатического подарка Петру Великому. Перевозка груза морем и сушей заняла три года. 20 марта 1717 г. глобус прибыл в Петербург, где впоследствии был установлен в здании Кунсткамеры.[3]

В 1747 г. глобус сгорел во время сильного пожара.

Единственная сохранившаяся деталь этого первого глобуса — ныне в экспозиции Кунсткамеры. Это дверь, украшенная геральдическим щитом Гольштейн-Готторпского герцогства. На момент пожара дверца находилась в подвале и поэтому не пострадала. Во время Второй мировой войны она была вывезена в Германию, а в 1948 году возвращена.

Глобус был восстановлен в Санкт-Петербурге механиками Б. Скоттом и Ф. Н. Тирютиным, картографом И. Ф. Трускотом и живописцем И. Э. Гриммелем в 1748-1752 гг. Новый глобус — т. н. «Большой Академический глобус».

В 1750—1753 гг. для размещения глобуса по проекту архитектора И. Я. Шумахера было построено специальное здание — Глобусный домик — где глобус находился до 1901 г., когда был перемещён в «Адмиралтейство» Царского села.

В 1942—1947 гг. глобус находился в Германии (сперва в г. Нойштедт, затем в г. Любек), куда был вывезен немецкими войсками.[4] В 1948 г. глобус был возвращён Советскому Союзу и перевезён в г. Ленинград. Для его размещения по проекту первого директора Музея М. В. Ломоносова, архитектора Р. И. Каплан-Ингеля была заново отстроена башня Кунсткамеры, в которой глобус находится в настоящий момент. Сегодня Большой Готторпский (Академический) Глобус-Планетарий является экспонатом Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) Российской академии наук, инвентарный номер МЛ-2663. Однако увидеть его может не каждый посетитель, а только тот, кто оплатит экскурсию по 4-му и 5-му этажу Кунсткамеры.

Создатели глобуса

  • Олеарий (Ольшлегель) Адам (Olearius (Öhlschlegel) Adam, 1599—1671) — придворный астроном и библиотекарь готторпского герцога, секретарь посольства Голштинии в Россию 1633—1634 гг. Автор проекта большого глобуса.
  • Бёш Андреас (Bösch Andreas) — инженер, руководитель работ по постройке Глобуса.
  • Лоренц Карстон (Lorenz Karatens) — агент, обеспечивавший поставку материалов для изготовления глобуса.
  • Лоренц Кристиан (Lorenz Christian) — мастер-красномедник, осуществил облицовку и полировку глобуса.
  • Наннен Йохан (Nannen Johann) — часовой мастер, создатель механизма глобуса.
  • Кох Отто (Koch Otto) — гравер, нанёс разметку на медные шкалы внутри глобуса.
  • Мюллер Ганс (Müller Hans) — художник, создатель карты небесной сферы, расположенной на внутренней поверхности глобуса.

В кино

Приезд глобуса в Россию обыгран в фильме Александра Митты «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил».

Напишите отзыв о статье "Готторпский глобус"

Литература

  • Карпеев Э. П. Большой Готторпский Глобус. СПб., 2000.
  • Der neue Gottorfer Globus / hrsgb. von Herwig Guratzscgh. [Berlin], 2005.

См. также

Примечания

  1. По заключению экспертного совета Политехнического музея
  2. Карпеев Э. П. Большой Готторпский Глобус. СПб., 2000. С. 13.
  3. Там же. С. 37.
  4. Der neue Gottorfer Globus / hrsgb. von Herwig Guratzscgh. [Berlin], 2005. S. 92.

Ссылки

  • [kunstkamera.ru/index/exposition/5floor/ 3D на сайте музея]
  • [www.kunstkamera.ru/kunst-catalogue/items/item-view.seam?id=96461&side=3783197&c=LOMONOSOV&cid=622065 Галерея деталей]
  • [www.kunstkamera.ru/kunst-catalogue/index.seam?path=116%3A3866244&c=LOMONOSOV&cid=619821 Архив изображений, иллюстрирующих трудную судьбу и реставрации глобуса в ХХ веке]

Отрывок, характеризующий Готторпский глобус

– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.