Готфрид Страсбургский

Готфрид Страсбургский
Gottfried von Straßburg
Дата рождения:	1165/1180
Дата смерти:	ок. 1215 г.
Род деятельности:	поэт
Направление:	средние века
Жанр:	куртуазный эпос

Го́тфрид Стра́сбургский (нем. Gottfried von Straßburg, 1165 или 1180 — около 1215) — немецкий поэт, один из крупнейших в средневековой Германии. Готфрид Страсбургский наиболее известен как автор стихотворного романа «Тристан» (написан на алеманнском диалекте, не окончен), представляющего собой пересказ одноимённой поэмы англо-норманского трувера Томаса Британского и образующего вместе с ней так называемую «куртуазную» версию знаменитого сюжета бретонского цикла — сюжета любви Тристана и Изольды.

«Тристан»

Сличение текста Готфрида с его французским источником чрезвычайно затруднено, поскольку от романа Томаса в основном сохранилась последняя часть, как раз недописанная Готфридом, и только фрагмент, содержащий около ста стихов Томаса, может быть непосредственно сопоставлен с его немецким переложением. Провести четкую грань между французским и немецким поэтами нелегко, тем более что произведение Готфрида широко используется для реконструкции версии Томаса. Однако приблизительное сопоставление Томаса и Готфрида стало возможным благодаря наличию английского и скандинавского переводов романа Томаса, выполненных также в начале XIII в.

Характерными особенностями этой версии являются: устранение всех черт старой, так называемой «жонглерской» разработки сюжета, противоречащих куртуазной концепции любви или не соответствующих изысканным формам придворной жизни, тщательная разработка психологических мотивов действия, введение многочисленных лирических диалогов и монологов, любовь к детальным описаниям природы и богатое описание обстановки и придворного быта. В результате подобной переработки сюжета исчезает трагический конфликт роковой непреодолимой страсти и феодальной верности, свойственный старой версии, и в изображении любви Тристана и Изольды начинают звучать мотивы позднейшей эпохи — гармоничная радость реабилитации плоти. Недаром величайший из поэтов «куртуазной» поэзии, Готфрид Страсбургский, по социальному положению — представитель новой общественной группы — городского сословия.

Переработанный сюжет, унаследованный от своего предшественника, Готфрид Страсбургский вложил в поразительную по мастерству форму. Музыкальность и лёгкость стиха, достигаемая чередованием трохеев и ямбов и правильным заполнением такта; уничтожение монотонности двустиший с прямой рифмой введением четверостиший и обилием enjambements; богатство рифм (во всем «Тристане» встречаются только три неточных рифмы); частое применение игры слов, омонимической рифмы, акростиха; отсутствие архаических форм; введение в немецкую речь французских слов и даже целых стихов; наконец склонность к метафорам и антитезам, подчеркиваемым повторением, — всё это характеризует Готфрида Страсбургского как одного из величайших мастеров куртуазного стиля — «стиля, изысканного до прециозности, проникнутого тем очарованием и светлой радостью, той экзальтацией чувства и легким опьянением, которые средневековые поэты называют la joie» (Бедье).

Так же изощрена и богата тематика поэта. Сухие перечисления, свойственные норманским труверам, Готфрид заменил яркими детальными описаниями. Выходца из городского сословия, образованного мирянина, Готфрида Страсбургского пленяет не столько идеология рыцарства с её мистическим слиянием феодальной верности и служения богу (что было свойственно Вольфраму фон Эшенбаху), сколько изысканные и красивые формы его быта, рыцарское «вежество» — куртуазия.

Всякой мелочи этого быта он готов посвятить сотни стихов. В каждом слове поэта звучит радость красоты земной жизни. Представитель класса, ещё не развившего своей культуры, Готфрид Страсбургский мог выразить своё новое жизнеощущение лишь в формах культуры другой, высшей социальной группы, которая была для третьего сословия образцом для подражания.

Конечно, восприятие рыцарства и его культуры было у Готфрида Страсбургского неизбежно внешним. Его идеалом не мог быть Парсиваль — внешне недалекий и грубый («омужиченный»), но полный той силы духа, которую дает стремление к сверхличным целям, рыцарь-аскет, отрекающийся от всего земного. Идеал Готфрида Страсбургского — светский человек, изящный, обходительный, непогрешимый в вопросах этикета; не суровый воин или проповедник, а нежная, любвеобильная натура, подверженная всем соблазнам жизни, стремящаяся к наслаждению.

Певец земной радости, Готфрид Страсбургский и в другом отношении является провозвестником новой культуры: в его повествовании центр тяжести — не на необычайности приключения, а на анализе переживаний действующих лиц, на изображении тончайших оттенков зарождающейся и торжествующей земной любви, — владычицы мира, «diu gewaltaerinne Minne». Не менее показательна любовь Готфрида Страсбургского к весеннему радостному пейзажу: так, изображение жизни изгнанных Тристана и Изольды в суровом лесу превращается у него в ряд идиллических сцен на фоне ликующей природы.

Можно отметить у Готфрида Страсбургского ещё ряд черт, сближающих его с поэтами Возрождения: любовь к аллегории, к намёкам и реминисценциям из античной поэзии, к дидактическим отступлениям, — во всем этом чувствуются первые проблески иной культуры — культуры богатого и образованного горожанина.

Роман Готфрида Страсбургского остался незаконченным, — очевидно, из-за смерти автора. Он обрывается на размышлениях Тристана, собирающегося вступить в брак с Изольдой Белорукой. Существуют два окончания, составленные поэтами — Ульрихом фон Тюргеймом из Швабии (около 1240) и Гейнрихом фон Фрибергом из Верхней Саксонии (около 1300). Третье продолжение, написанное на нижнефранкском диалекте, сохранилось в незначительных фрагментах.

Текст «Тристана» издавался много раз: изд. v. d. Hagen (1819), Golther (1888), Bechstein (1890); превосходный комментированный перевод на современный немецкий язык — W. Hertz (1877).

Литература

В статье использован текст из Литературной энциклопедии 1929—1939, перешедший в общественное достояние, так как автор — Р. Ш. — умер в 1939 году.

• Готфрид Страсбургский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Готфрид Страсбургский

Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.