Готтшед, Иоганн Кристоф

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иоганн Кристоф Готтшед

Иога́нн Кри́стоф Го́тшед (Го́ттшед, нем. Johann Christoph Gottsched, 2 февраля 1700 — 12 декабря 1766) — немецкий писатель и деятель культуры, критик, историк литературы и театра, теоретик раннего Просвещения, теоретик немецкого языка и литературы, наиболее авторитетный защитник языковой унификации во второй половине XVIII в. Как писатель Готтшед занимает выдающееся место в истории развития немецкой литературы.

Фамилия Готшеда не имеет устоявшегося написания по-русски. Написание «Готтшед» используется гораздо реже, чем написание «Готшед».





Биография

Готшед родился в селении Юдиттен (Juditten) под Кёнигсбергом (королевство Пруссия) (теперь — Октябрьский район города Калининграда, Россия) в семье проповедника. В 14 лет он поступил в Кёнигсбергский университет, чтобы изучать теологию, но, тем не менее, посвятил себя исключительно изучению философии. В январе 1724 он сбежал в Лейпциг из страха быть завербованным в прусскую армию (шансы оказаться завербованным были очень велики — из-за его высокого роста и крепкого телосложения).

В Лейпциге известный эрудит Менке выбрал его в качестве домашнего учителя для своего сына. В том же году Готтшед защитил диссертацию по философии (одновременно с Христианом Вольфом) и читал публичные лекции об изящных искусствах. В 1730 он был назначен экстраординарным профессором поэзии на философском факультете, а в 1734 — профессором логики и метафизики на том же факультете. Своим преподаванием и леитературно-журналисткой деятельностью Готшед содействовал развитию немецкой литературы, театра и риторики.

Семья

Иоганн Кристоф Готшед состоял в браке с Луизой Аделгундой Викторией Готшед, которая принимала участие в его литературной деятельности.

Журналистская деятельность

Готшед издавал журналы: «Die vernünftigen Tedlerinnen» (Разумные хулительницы, 1725—1726, 2 тт.), «Der Biedermann» (Честный человек, 1727) — по образцу английских моралистических (нравоучительных) еженедельников, затем «Beiträge zur kritischen Historie der deutschen Sprache, Poesie und Beredsamkeit» (Статьи к критической истории немецкого языка, поэзии и красноречия, 1732), «Neuer Büchersaal der schönen Wissenschaften und freien Künste» (Новая библиотека наук об изящном и свободных искусств, 1745—1754), «Das Neueste aus der anmutigen Gelehrsamkeit» (Новое из области приятной учёности, 1751—1762) — по вопросам эстетики и истории литературы.

Литературная деятельность

Готшед — один из создателей немецкого просветительского классицизма.

Художественное мировоззрение Готшеда носило узко рационалистический характер: в поэзии и литературе наибольшее значение он придавал поучительности. Он боролся с традициями барокко, особое внимание уделяя реформе немецкой драмы, которую преобразовывал по французским классическим образцам. Готшед был врагом всего вычурного, чрезмерно пышного, орнаментального. Он высказывался за ясность, простоту, «правдоподобность». Он изгнал из немецкой литературы так называемые «Haupt und Staat-Aktionen», излюбленную драматическую форму барокко, форму, перегруженную чисто зрелищными элементами.

В истории немецкой литературы сыграла большую роль известная дискуссия между Готшедом и цюрихскими критиками Бодмером и Брейтингером по вопросам теории и направлений в искусстве. Последние выступили в защиту творческой фантазии, оправдывали введение элементов чудесного в художественные произведения (Мильтон). В дискуссии Готшед потерпел поражение, которое было закреплено критикой Лессинга, позднее нападками деятелей периода «бури и натиска» на узкорационалистическую отвлеченно-безжизненную поэтику Готшеда. Впрочем Лессинг, являвшийся крупнейшим немецким просветителем, во многом был близок Готшеду, и только молодой Гёте, Гердер и другие «штюрмеры» окончательно подорвали его влияние в немецкой литературе. Отчасти такое отношение к Готшеду вызывала и его общественная позиция, которая квалифицировалась критиками следующих поколений как «раболепие перед власть имущими».

Как драматург Готшед сотрудничал с театральной труппой Каролины Нейбер.

Произведения

  • Готшедова немецкая грамматика, вновь исправленная, 2-е изд., СПб., 1769 (3-е изд., СПб., 1791).
  • Ausführliche Redekunst, 1728.
  • Grundlegung einer deutschen Sprachkunst, 1748.
  • Versuch einer kritischen Dichtkunst für die Deutschen, 1730. («Опыт критической поэтики для немцев».)
  • Deutsche Schaubühne, nach den Regeln der alten Griechen und Römer, 1740—1745. — «Немецкий театр, согласно правилам Древней Греции и Рима». 6 тт. Содержал образцы оригинальных драматических произведений самого Готшеда, его жены, Шлегеля и других и переводы драматических произведений Расина, Корнеля, Мольера, Гольберга и других, выполненные Готшедом и его женой. Этот сборник сыграл большую роль в формировании немецкого литературного языка и пропаганде просветительских идей.
  • «Der Sterbende Cato», 1732 (драма, пользовалась большим успехом).
  • Gesammelte Schriften. Hrsg. von Eugen Reichel, Berlin, 1901.
Свет ты мой единственный = Du mein einzig Licht… : Стихи Кенигсбергских поэтов. — 2-е доп. и перераб. изд. — Калининград: Кн. изд-во, 1996. — 391 с. — ISBN 5-85500-440-6. — (Среди авторов И. К. Готшед.)

Библиография

  • Гербель Н. В. Немецкие поэты в биографиях и образцах, СПб., 1877 (биография и перевод К. Случевского стихотворение «Языческий мир»).
  • Wolf E., Gottscheds Stellung im deutschen Bildungsleben, 1895—1897, 2 в.
  • Waniek, Gottsched und die deutsche Literatur seiner Zeit, 1897.
  • Reichel E., Gottsched, 1908—1912, 2 Bde.
  • Reichel E., Kleines Gottsched-Wörterbuch, 1902
  • Его же, Gottsched-Wörterbuch, I В., 1909.

Награды

В Кенигсберге рядом с Юдиттен-кирхой, где крестился Готшед, до сих пор стоит здание Школы имени Готшеда нем. Gottschedschule (сейчас — также школа), улица сержанта Мишина раньше назвалась нем. Gottschedstrasse.

Напишите отзыв о статье "Готтшед, Иоганн Кристоф"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Готтшед, Иоганн Кристоф

Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Готтшед,_Иоганн_Кристоф&oldid=80594494»