Готфская и Кафская митрополия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Го́тфская и Ка́фская митропо́лия  — историческая епархия Константинопольской православной церкви на территории Крыма. В 1779 году присоединена к Русской православной церкви, а в 1788 году была ликвидирована.





Предыстория

В середине III века в Крым вторглись готы. Под влиянием христиан, которые часто становились их пленниками, готы принимали христианство. Известно что на рубеже IV—V веков именно для готов святитель Иоанн Златоуст посвятил епископа Унилу. По всей видимости Унила был поставлен на Боспорскую кафедру, которая была древнейшей епархией Крыма[1][2]. Однако отдельная Готская епархия в Готии была учреждена не ранее середины VIII века.

Есть единичное сообщение о существовании уже в конце VIII — начале IX обширнейшей, вплоть до реки Волги Готской митрополии с кафедрой в Дороссе (ныне Мангуп). В эту митрополию входили епархии, которые находились на территории Хазарского каганата[3].

В 1475 году Крым был завоёван турками-османами, город Мангуп, где находилась кафедра митрополии, после длительной осады пал. После падения Мангупа центром митрополии стал монастырь Панагии (Свято-Успенский скит) под Бахчисараем, возникший на месте чудесного явления иконы Божьей Матери. Произошло это не ранее XV века и уже под мусульманским владычеством[4].

Митрополия Готии и Кафы

Ещё в середине XV века епархии Крыма начинают приходить в упадок. После их упразднения приходы присоединялись к оставшимся епархиям, в том числе и к Готской. Первой епархией, присоединённой к Готской митрополии, стала соседняя Херсонская. Вскоре присоединена была и Сугдейская[5]. Дольше продержалась Кафская митрополия, однако и она в 1678 году была присоединена к Готфской. Объединённая митрополия стала называться Готфская и Кафская. Митрополия Готфская и Кафская осталась единственной епархией не только в Крыму, но и в Приазовье.

Первое известное упоминание митрополита Готии и Кафы относится к 1721 году. Это митрополит Парфений. Однако, благодаря документу на крымско-татарском языке, опубликованным Феоктистом Хартахаем, мы знаем имена и годы правления практически всех митрополитов Готии и Кафы. Это

  • Мефодий — 15 ноября 1673 г.;
  • Неофит — 13 мая 1680 г.;
  • Макарий — 21 июня 1707 г.;
  • Парфений — 23 декабря 1710 г.;
  • Гедеон — 25 ноября 1725 г.

Последним митрополитом стал Игнатий (Гозадинос), прибывший в свою епархию в апреле 1771 года.

При хане Газы-Гирее в 1704 или 1706 годах на территории епархии появились иезуиты. О их деятельности известно не много. Под 1737 годом сообщается о библиотеки иезуитов в Бахчисарае[6].

Около 1750 года Гребенские казаки, жившие на территории контролируемой крымским ханом, просили турецкого султана поставить им своего епископа. По настоянию султана митрополит Гедеон епископом Кубанским и Терским поставил монаха Феодосия. Таким образом, появилась новая епархия. Однако в 1755 году Феодосий вместе с казаками-некрасовцами перебрался в Добруджу, и, по-видимому, Кубанская и Терская епархия прекратила своё существование.

Фирман султана Мустафы 1759 года содержит перечень городов, находящихся под омофором Готского митрополита. Названы Мангуп, Кафа, Балаклава, Судак и Азов. Этот список дополняется в митрополичьем «Посланием о милостыне» 1760 года: «Все христиане моей епархии, живущие в Евпатории, Керчи, Кафе, Балаклаве, Бахчисарае, Тамани и в селах — все от Бога благословенны да будете»[7].

Султанский фирман давал митрополии достаточные льготы и гарантии, однако жизнь отличалась от написанного на бумаге: турецкие чиновники традиционно злоупотребляли своей властью, а притеснения христианской «райи» вошло в обычай со времени покорения империи османами[8]. Однако главной причиной падения жизни среди крымских христиан были не гонения, волну которых они стойко пережили в первые годы завоевания, а общий с пришлым татарским населением быт. Утратив господствующее положение на полуострове, крымские христиане[9] постепенно утрачивали свою культуру, язык, смешиваясь с мусульманским населением. Как пишет архимандрит Арсений, в конце XVIII века митрополит Игнатий вынужден был произносить проповеди на татарском[10]. Кроме того, многие христиане, соблазнившись лучшим положением мусульман в мусульманской стране, принимали ислам.[11]. К этому стоит добавить полное отсутствие какой-либо системы образования. Начиная с XVII века, все митрополиты были присылаемы из империи, среди местных же не находилось достаточно образованных для выполнения этой роли.

Митрополит Гедеон скончался в 1769 году. В апреле 1771 года на его место с архипелага прибыл митрополит Игнатий. На этот момент ему уже было более 60-ти лет. Его прибытие в свою митрополию совпало с разгаром очередной русско-турецкой войны. Османские власти, подозревая в христианах сторонников своего врага, усилии преследования их. Дошло до того, что митрополит вынужден был прятаться от своих преследователей[12].

Переселение в Приазовье

Заключённый в 1774 году Кючук-Кайнарджийский мир объявлял Крымское ханство независимым от Османской империи. Ряд крепостей на побережье Крымского полуострова переходили к России. Христиане Крымского ханства оставались подданными крымского хана, что не гарантировало их от новых притеснений со стороны господствующего мусульманского населения. 16 июня 1778 года на имя императрицы Екатерины II было подано прошение крымских христиан с просьбой о переселении на территорию Российской империи. Причиной, названной в документе, было постоянные притеснения христианского населения со стороны мусульман. 21 мая 1779 года на имя митрополита Игнатия была отправлена высочайшая грамота с пожалованием земель в Северном Приазовье. Игнатий принимался в прежнем сане, как митрополит Готии и Кафы (или, как в документе, Готфейский и Кефайский) с подчинением непосредственно Синоду. Указом Святейшего Синода РПЦ от 14 марта 1779 года митрополит Игнатий был причислен к собору русских архиереев, с сохранением древнего титула Готфский и Кафайский, ему также предоставлялось право пожизненного управления епархией в составе всех греков и пользоваться в своей епархии всеми каноническими правами правящего архиерея. В официальном реестре российских архиереев митрополит Игнатий занимал место непосредственно после архиепископа Словенского и Херсонского.

23 апреля 1778 года, в день Пасхи, после литургии в Успенской церкви (ныне — церковь Бахчисарайского скита), митрополит Игнатий объявил своей пастве о переселении на новые земли и начал вести подготовку к этому событию. Как пишет греческий историк XIX века Феоктист Хартахай, некоторые татары, прознав о льготах, дарованных высочайшей волей переселенцам, принимали христианство и отправлялись на новое место жительства[13].

Переселение состоялось в конце 1779 года. Руководил этой операцией полководец А. В. Суворов. Всего покинуло Крым более 31 тыс. человек христианского населения, среди которых были и христиане армяне вместе с архимандритом Петром Маргосом, и католики с пастором Якобом[14]. Прибытие крымских христиан в Приазовье положило начало городу, названного аналогично последнему епархиальному центру митрополии — Мариамполь или же Мариуполь. Земли, выделенные армянским переселенцам, располагались восточнее, в Таганрогском градоначальничестве и в районе современного города Ростов-на-Дону[15].

Кроме официальной версии ещё в XVIII веке возникла и иная. По мнению её сторонников, переселение было затеяно с целью подрыва экономики тогда ещё формально независимого Крымского Ханства, ибо основу экономики края составляло именно христианское население[16]. Однако, стоит признать, что Россия в этой ситуации скорее больше теряла, чем приобретала. В частности, она теряла поддержку христианского населения и в результате получала более однородное мусульманское население, склонное скорее к поддержке единоверной Турции[17].

Значительная часть крымских христиан остались на родине. Однако многие православные приходы оказались заброшенными. Хан Шагин-Гирей, положение которого среди его подданных после переселения христиан пошатнулось, фактически принудил греческого священника Константиноса Спиранди, оказавшегося в Крыму в 1781 году, возобновить богослужение в Успенском скиту близ Бахчисарая[18]. О. Константинос восстановил богослужение в Мангуше в церкви св. Феодора и в храме Богоматери в Бахчисарае[19].

16 февраля 1786 году скончался последний митрополит Готфский и Кафский Игнатий, а в 1788 году Готско-Кафская митрополия была ликвидирована российским правительством власти, а её приходы были переданы в подчинение Екатеринославской епархии.

В память о бывшей митрополии три улицы в старой части Мариуполя носят названия Митрополитская, Кафайская и Готфейская.

Напишите отзыв о статье "Готфская и Кафская митрополия"

Примечания

  1. Это следует из послания Иоанна Златоуста, в котором он пишет о трудности зимнего путешествия в Боспор.
  2. А. А. Васильев. Готы в Крыму. с. 301—302.
    Г. В. Васильевский. Труды. Т. 2. ч. 2. с. 382.
  3. Это так называемая нотиция Де Боора, которая у многих исследователей вызывает сомнения в достоверности её данных.
  4. Ф. А. Хартахай. [kitap.net.ru/hartakhai/1.php Христианство в Крыму.] с. 26-27.
  5. Боспорская и Фулльская епархия были упразднены ранее.
  6. Ф. А. Хартахай. [kitap.net.ru/hartakhai/1-1.php Христианство в Крыму.] с. 53.
  7. Ф. А. Хартахай. [kitap.net.ru/hartakhai/1.php Христианство в Крыму.] с. 34.
  8. Архм. Арсений. [www.runivers.ru/bookreader/book453785/#page/174/mode/1up Готская епархия в Крыму. с. 76-81.]
  9. Как, впрочем, и христиане Османской империи.
  10. На татарском говорили в основном жители городов, так называемые урумеи. Жители сёл лучше сохранили свой язык и культуру и говорят на «румейском» диалекте греческого.
  11. Архм. Арсений. [www.runivers.ru/bookreader/book453785/#page/181/mode/1up Готская епархия в Крыму. с. 82.]
  12. Архм. Арсений. [www.runivers.ru/bookreader/book453785/#page/180/mode/1up Готская епархия в Крыму. с. 81.]
  13. Ф. А. Хартахай. [kitap.net.ru/hartakhai/1-1.php Христианство в Крыму.] с. 59.
  14. Известны точные цифры переселённых. Это 18395 греков, 12598 армян, 161 валахов и 219 грузин.
  15. Город Нахичевань-на-Дону — теперь район Ростова.
  16. Сторонником этой точки зрения был и Феоктист Хартахай.
  17. Ю. А. Катунин. [dspace.nbuv.gov.ua/bitstream/handle/123456789/55374/57-Katunin.pdf?sequence=1 О причинах ликвидации готской епархии]. с. 185.
  18. Ю. А. Катунин. [dspace.nbuv.gov.ua/bitstream/handle/123456789/55374/57-Katunin.pdf?sequence=1 О причинах ликвидации готской епархии]. с. 186.
  19. [kitap.net.ru/hartakhai/1-1.php Ф. А. Хартахай. Христианство в Крыму.] с. 60.

Литература

  • Архимандрит Арсений. [www.runivers.ru/bookreader/book453785/#page/158/mode/1up Готская епархия в Крыму.]
  • Ф. А. Хартахай. [kitap.net.ru/hartakhai/1-1.php Христианство в Крыму.]
  • А. Л. Бертье-Делагард. Исследование некоторых недоуменных вопросов средневековья в Тавриде. // ИТУАК № 57 1920 г. с. 1-135.
  • Ю. А. Катунин. [dspace.nbuv.gov.ua/bitstream/handle/123456789/55374/57-Katunin.pdf?sequence=1 О причинах ликвидации готской епархии]. // Культура народов Причерноморья, 2012.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Готфская и Кафская митрополия

Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.