Готшальк из Орбе
| Готшальк | |
| лат. Godescalcus | |
| Дата рождения: |
ок. 803 |
|---|---|
| Дата смерти: |
ок. 868 |
Готшальк или Готшальк из Орбе́ (Годескальк, Готескальк, что на древненемецком означает «раб Божий», лат. Godescalcus, нем. Gottschalk von Orbais; ок. 803 — ум. ок. 868 года) — саксонский богослов IX века, проповедовавший учение о предопределении[1], фигурант важного теологического спора IX века, монах, философ, и поэт.
Содержание
Биография
Родился недалеко от Майнца, происходил из знатной саксонской фамилии, был сыном графа Берна и с младенчества был передан родителями в монастырь. Обучался в монастыре Фульды во время аббатства Рабана Мавра и стал другом Валафрида Страбона, тоже жившего в том монастыре.
По достижении юношеского возраста он предпринял активные усилия, чтобы освободиться от своего монашеского обета, чего сумел добиться от синода Майнца в 829 году, но аббату монастыря удалось уговорить короля отменить постановление синода, что и было сделано Людовиком Благочестивым, хотя в качестве послабления Готшальку было разрешено не возвращаться в Фульду, а поселиться в монастыре Орбе в Суассонской епархии. Здесь он начал изучать труды Августина и стал приверженцем идеи об абсолютном предопределении, при этом рассматривал предопределение и к осуждению, и к спасению, хотя Августин рассматривал доктрину умолчания только как дополнение к своей доктрине о выборе.
Между 835 и 840 годами он был рукоположён в сан священника без ведома своего епископа. Примерно в 840 году бежал из монастыря и отправился в Италию. По возвращении из паломничества в Рим в 847 году Готшальк ночью встретился в гостинице во Фриули с Ноттингом, вновь избранным епископом Вероны, и изложил ему свои своеобразные взгляды. Епископ, по-видимому, не стал развивать с ним эту тему, но поспешил известить о мыслях Готшалька Рабана Мавра, ставшего к тому времени архиепископом Майнца, который, в свою очередь, написал два письма, одно отослав своим информатором, а другое графу Эбергарду Фриульскому, в которых осудил взгляды Готшалька как безрассудные и безумные. С одной стороны, он обвинил своего противника в пренебрежении различием между предвидением и предопределением, с другой стороны, он сам отказался признать разницу между предопределением к наказанию и предопределением к греху. Готшальк тем временем путешествовал по Далмации, Реции и Норику и активно проповедовал свои взгляды, с 846 по 848 год жил при дворе хорватского князя Трпимира I.
На синоде, состоявшемся в Майнце в присутствии императора в 848 году, Готшальк лично представил письменные объяснения в защиту своих взглядов, но был единогласно признан виновным в ереси и передан его церковному начальнику Хинкмару Реймсу, который должен был рассмотреть вопрос наказания Готшалька за его взгляды. В 849 году он снова попытался защитить свои взгляды на синоде в Чирси, но был вновь осуждён — на этот раз не только как еретик, но и как «нисповергатель авторитетов» и «нарушитель церковного мира», за что был приговорён к серьёзному бичеванию и заключению в тюрьму. В качестве места его заключения был выбран монастырь в Отвильере в Реймсской епархии, и здесь он прожил остаток своей жизни, приблизительно двенадцать лет, несмотря на усилия его влиятельных друзей и предпринимаемые им дальнейшие попытки защиты своих идей.
Его сочинения, тем не менее, вызвали серьёзные богословские споры, поскольку ряд авторитетных богословов, в том числе Пруденций Труасский, Венило Сенсский и Флорус Лионский, выступили в его защиту, тогда как архиепископ Реймса Гинкмар и Иоанн Скот Эриугена были его противниками. Было проведено несколько синодов, на которых по данному вопросу слушались противоречивые мнения, и в конечном итоге решение этой проблемы было отложено до менее беспокойных времён. В 863 году за Готшалька вступился даже папа Николай I, призвав Гинкмара быть менее резким в его отношении, но постановление папы не вступило в силу. Готшалька между тем непрерывно пытались заставить отречься от своих взглядов, применяя для этого в том числе мучительные пытки, что привело к его безвестной кончине в приблизительно в 868 году; похоронен он был на не освящённой земле.
Сочинения
Отрывки его сочинений помещены в «Veterum auctorum, qui saeculo IX de praedestinatione scripserunt, opera et fragmenta» (1650, изд. G. Mauguin)[1].
Напишите отзыв о статье "Готшальк из Орбе"
Примечания
- ↑ 1 2 Готшальк, немецкий богослов // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Литература
- Genke, Victor & Gumerlock, Francis X. "Gottschalk & A Medieval Predestination Controversy (Texts Translated From The Latin) (Medieval Philosophical Texts in Translation)" Marquette University Press, 2010. ISBN 978-0874622539
- V. Borrasch. «Der Mönch G. von Orbais, sein Leben und Lehre» (1868).
- Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.
Отрывок, характеризующий Готшальк из Орбе
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
