Гофман, Иосиф

Иосиф Гофман Josef Hofmann, Józef Hofmann
Основная информация
Полное имя	Йозеф Казимир Гофман
Дата рождения	20 января 1876(1876-01-20)
Место рождения	Подгуже, близ Кракова, Галиция, Австро-Венгрия
Дата смерти	16 февраля 1957(1957-02-16) (81 год)
Место смерти	Лос-Анджелес, США
Страна	Польша Польша США США
Профессии	пианист, композитор
Инструменты	Фортепиано
Псевдонимы	Мишель Дворский

Ио́сиф (Йо́зеф Кази́мир) Го́фман (польск. Józef Kazimierz Hofmann, в США известен как Джо́зеф Хо́фман англ. Josef Hofmann; 20 января 1876, Подгуже близ Кракова — 16 февраля 1957, Лос-Анджелес) — американский пианист и композитор польского происхождения.

Биография

Родился в семье музыкантов: его отец, Казимир Гофман был пианистом, мать пела в краковской оперетте. В возрасте трёх лет Иосиф получил от отца первые уроки музыки, и, проявив огромный талант, вскоре уже начал выступать как пианист и даже композитор (он также обладал хорошими способностями в математике, механике и других точных науках).

После гастролей по Европе Гофман 29 ноября 1887 дебютировал в США с концертом в театре Метрополитен-опера, где блестяще исполнил Первый концерт Бетховена, а также импровизировал на темы, предлагавшиеся зрителями, вызвав настоящий фурор у публики.

Восхищённый искусством юного музыканта, американский стекольный магнат Альфред Кларк выделил ему пятьдесят тысяч долларов, что позволило семье вернуться в Европу, где Гофман смог спокойно продолжить обучение. Некоторое время его учителем был Мориц Мошковский, однако затем Гофман стал единственным частным учеником Антона Рубинштейна (жившего в то время в Дрездене), который оказал на его творческие взгляды огромное влияние.

С 1894 года Гофман вновь начал выступать на публике, уже не как вундеркинд, а как сформировавшийся зрелый артист. После исполнения им в Гамбурге Четвёртого концерта Рубинштейна под управлением автора тот сказал, что его больше нечему учить, и прекратил занятия с ним.

На рубеже веков Гофман был одним из самых известных и востребованных пианистов в мире: его концерты с огромным успехом проходили в Великобритании, России, США, Южной Америке, везде с аншлагами. На одной из серий концертов в Санкт-Петербурге он поразил публику, сыграв за десять выступлений более двухсот пятидесяти различных пьес. В 1903 и 1904 годах Гофман выступал в Петербурге вместе с Кубеликом, так что, по воспоминаниям О. Мандельштама,

в сознании тогдашнего петербуржца они сливались в один образ. Как близнецы, они были одного роста и одной масти. Ростом ниже среднего, почти недомерки, волосы чернее вороньего крыла. У обоих был очень низкий лоб и очень маленькие руки. Оба сейчас мне представляются чем-то вроде премьеров труппы лилипутов.

В 1914 году Гофман эмигрировал в США, где вскоре принял гражданство и продолжил выступления. В 1924 году он принял предложение возглавить только что основанный Кёртисовский институт музыки в Филадельфии, и руководил им до 1938. За время его руководства институт вышел на мировой уровень, став прекрасной школой для многих известных в будущем музыкантов.

Активные выступления Гофмана продолжались до начала 1940-х годов, последний его концерт состоялся в Нью-Йорке в 1946. В последние годы жизни Гофман с увлечением занимался разработками в области звукозаписи и механики: ему принадлежат несколько десятков патентов на различные усовершенствования в механизме фортепиано, а также на изобретение «дворников» и пневматических рессор для автомобиля и других приспособлений.

Творчество

Гофман по праву считается одним из крупнейших пианистов XX века. Блестящая техника вкупе с необычным ритмическим воображением позволяли ему играть со стихийной мощью и силой, а благодаря отличной памяти он мог не заботиться о «восстановлении» сыгранного однажды произведения перед очередным концертом. Репертуар пианиста был достаточно узок: он ограничивался по сути наследием первой половины XIX века — от Бетховена до Листа, но почти никогда не исполнял музыку современных ему композиторов. Исключением не стал даже Третий фортепианный концерт Сергея Рахманинова, посвящённый Гофману, творчество которого сам Рахманинов очень ценил. Гофман был одним из первых в истории музыкантов, записавших своё исполнение в 1887 году на фонограф, однако в дальнейшем крайне редко записывался в студии. Большое количество записей Гофмана, сохранившихся до наших дней, было сделано на концертах.

Гофман является автором около сотни сочинений (опубликованных под псевдонимом Мишель Дворский), двух книг об искусстве игры на фортепиано: «Советы молодым пианистам» и «Фортепианная игра».

Библиография

• Баринова М. Н. Воспоминания о Гофмане и Бузони. — М.: Музыка, 1964.
• Рабинович Д. Играет Иосиф Гофман. — «Советская музыка», № 7 за 1961 год.

Ссылки

• Иосиф Гофман: Ноты произведений на IMSLP
• [www.allmusic.com/cg/amg.dll?P=amg&sql=41:2882~T1 Иосиф Гофман] (англ.) на сайте Allmusic
• [www.geocities.com/piano_wizard/top10_pianists.html Биография Гофмана и других пианистов]  (англ.)
• [www.youtube.com/watch?v=LPyHJ969_GU Интервью с Гофманом]

Отрывок, характеризующий Гофман, Иосиф

– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.