Гоц, Абрам Рафаилович
Поделись знанием:
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
| Абрам Рафаилович Гоц | |
 | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Москва |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Абра́м Рафаи́лович Гоц (1882, Москва — 4 августа 1940, с. Нижний Ингаш Красноярский край) — российский политический деятель, социалист-революционер, брат Михаила Рафаиловича Гоца.
Содержание
До революции
Родился в еврейской семье Рафаила Абрамовича Гоца и Фрейды Вульфовны Высоцкой. Внук известного московского чайного предпринимателя Вульфа Янкелевича Высоцкого. Учился в Берлинском университете.
Член Партии эсеров, с 1906 года — член её боевой организации. В 1907 году был арестован. За подготовку покушения на полковника Римана приговорён к 8-ми годам каторги. В 1915 году переведён на поселение в Иркутск.
Революция и гражданская война
После Февральской революции участвовал в Иркутске в создании Комитета общественных организаций. В марте 1917 года переехал в Петроград, лидер эсеровской фракции в Петросовете. На III съезде партии эсеров избран товарищем председателем съезда, членом ЦК партии. Член Президиума ВЦИК 1-го созыва, был избран его председателем.
После Октябрьской революции — председатель Комитета спасения Родины и Революции. Во время Гражданской войны организовывал вооружённые отряды Партии эсеров и занимался переброской их на Волжский фронт для поддержки демократического правительства в Самаре. Позднее на партийной работе в Одессе. В 1920 году арестован.
Процесс 1922 года и дальнейшая судьба
24 февраля 1922 г. Президиумом ГПУ включён в список эсеров, которым предъявлено обвинение в антисоветской деятельности. По итогам процесса 1922 г. приговорён к высшей мере наказания. Решением Президиума ВЦИК от 11 января 1924 г. высшая мера заменена 5 годами лишения свободы. В мае 1925 г. сослан на 3 года в Ульяновск.
В июле 1925 г. арестован, приговорён к 2 годам тюремного заключения. По окончании срока отбывал ссылку в Ульяновске.
В 1937 г. арестован, в 1939 г. приговорён к 25 годам лишения свободы. Умер в Краслаге.
Семья
- Сестра — Розалия Рафаиловна Гоц, была замужем за статским советником, адвокатом Матвеем Владимировичем (Мордухом Вульфовичем) Поузнером (1869—1916), членом Совета и директором Русского торгово-промышленного банка, членом правлений Общества цементных заводов «Гранулит», Донецко-Грушевского общества каменноугольных и антрацитных копей, товарищества Сергинско-Уфалейских горных заводов. Его брат — журналист и общественный деятель Соломон Владимирович Познер (1876—1946, отец писателя Владимира Познера); другой брат — Александр Владимирович Познер (1875 — после 1941), основатель и совладелец товарищества «Григорий Вейнберг и Александр Познер, инженеры» в Санкт-Петербурге, дед телеведущего Владимира Познера и востоковеда Павла Познера. Сестра, Вера Вульфовна Поузнер (1871—1952), была замужем за адвокатом и общественным деятелем Л. М. Брамсоном.
- Жена — Сара Николаевна Рабинович.
Напишите отзыв о статье "Гоц, Абрам Рафаилович"
Литература
- Зензинов В. М. Злодеяние: (Памяти Абрама Рафаиловича Гоца) // За свободу. — Нью-Йорк, 1947. — № 18. — С.124−130.
- Берзина А. А. Н. Д. Авксентьев, В. М. Зензинов, А. Р. Гоц и И. И. Фондаминский — от студенческого кружка к политическому руководству в партии социалистов — революционеров // Российские либералы: люди, события, эпоха. — Орел, 2004. — С.177−200.
Ссылки
- [www.hrono.info/biograf/bio_g/goc_ar.php Биография на сайте «Хронос»]
- [www.eleven.co.il/article/11290 Абрам Гоц] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
- [ldn-knigi.lib.ru/R/Tshernow.htm В. М. Чернов. В партии социалистов-революционеров. Воспоминания о восьми лидерах. Спб, 2007]
- [socialist.memo.ru/photoalbum/gal3/46.shtml Фото — Абрам Рафаилович Гоц и Сара Николаевна Гоц с сыном Михаилом и дочерью (1920-е годы)]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Гоц, Абрам Рафаилович
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
