Годзю-рю

Каратэ Годзю-рю
Каллиграфия
Название боевого искусства (БИ):	Годзю-рю 剛柔流
Дата основания:	1930
Страна:	Япония Япония
Штаб-квартира:	Канада Канада, Оаквиль, Онтарио
Основатель:	Тёдзюн Мияги (宮城 長順, Miyagi Chōjun, 1888–1953)
Место создания:	Япония Япония, Окинава

Годзю-рю (яп. 剛柔流 годзю:рю:) — один из основных окинавских стилей каратэ, сочетающий комбинации жёсткой и мягкой техники. Основанная в 1920-х годах мастером Тёдзюном Мияги (1888—1953). Один из наиболее распространённых стилей каратэ, существующий в трёх основных вариантах — окинавском, японском и американском. Морио Хигаонна — выдающийся мастер окинавского каратэ, является основателем и шеф-инструктором Международной Федерации Окинавского Каратэ-до (International Okinawan Goju-ryu Karate-do Federation, IOGKF), является обладателем 10-го дана.

История стиля

Истоки стиля Годзю-рю связаны, прежде всего, с именем Канрё Хигаонны, который был создателем и видным представителем окинавского стиля Наха-тэ. У Хигаонны обучался и будущий создатель Годзю-рю Тёдзюн Мияги. В 1904 году Мияги вместе с Хигаонной отправился в Китай, где он попал в ту же школу, где ранее обучался сам Хигаонна. Во второй раз Мияги направился в Китай в 1915 году и пробыл там до 1917 года.

В 1928 году Тёдзюн Мияги, будучи уже руководителем «Ассоциации окинавского искусства каратэ», был приглашён в Японию Гогэном Ямагути. В Японии Мияги преподавал каратэ в различных университетах. В то время Мияги реформировал боевое искусство, которое он перенял от Хигаонны и назвал свой стиль «каратэ Годзю-рю».

Особенности Годзю-рю

Годзю-рю через Мияги и Хигаонны перенял принципы жёстких систем южно-китайского ушу, сохранив в себе истинное искусство реального поединка.

Годзю-рю является стилем, использующим внутреннюю энергетику человека. В основе карате Годзю-рю лежит техника ближнего боя, включающяя в себя удары локтями, коленями, бросковую технику, захваты и борьбу в партере, что даёт возможность применять его в условиях ограниченного пространства (лифт, транспорт, толпа).

От современного спортивного карате отличается энергетической направленностью и высокой боевой эффективностью.

Ката Годзю-рю

Гогэн Ямагути, ученик и соратник Тёдзюна Мияги, систематизировал наставления и методики учителя, адаптировав их к традициям японских воинских искусств. Годзю-рю включает 13 ката:

• Гэкисай-дайити (яп. 撃砕第一)
• Гэкисай-дайни (яп. 撃砕第二)
• Сайфа (яп. 砕破)
• Сэйюнтин (яп. 制引戦)
• Сисотин (яп. 四向戦 сисо:тин)
• Сансэйру (яп. 三十六手)
• Сэйпай (яп. 十八手)
• Курурунфа (яп. 久留頓破)
• Сэйсан (яп. 十三手)
• Супаримпей (яп. 壱百零八 су:па:римпэй)
• Большое значение уделяется ката Сантин. В каратэ Годзю-рю имеется два варианта этого ката:
  • Сантин (Тёдзюн Мияги) (или Сантин-дайити) (яп. 三戦)
  • Сантин (Канрио Хигаонна) (или Сантин-дайни)
• Тэнсё (яп. 転掌 тэнсё:)

Разновидности Годзю-рю

Американская ветвь

Американская ветвь Годзю-рю основана мастером Питером Урбаном. Он изучал Сёриндзи Рю у Ричарда Кима и Кёкусинкай у Масутацу Оямы. Кроме того, он был учеником Гогэна Ямагути. В 1959 году Урбан открыл свою школу в Нью-Джерси, а потом переехал в Нью-Йорк, где открыл «Чайна-таун-додзё» и ассоциацию Годзю-Кай. Среди учеников Урбана были такие бойцы, как Рон Ван Клиф и организатор турниров фулл-контакт каратэ Аарон Бэнкс.

В настоящее время Питер Урбан является главой Всеамериканской ассоциации доблестных боевых искусств.

Система поясов и степеней

В годзю-рю каратэ есть 10 кю (ученических степеней) и 10 данов (мастерских степеней). Номер кю уменьшается с ростом мастерства, номер дана — возрастает.

См. также

• Тотэ

Ссылки

• [www.gojury-russia.ru/godzu.shtml История окинавского Годзю-рю]
• [www.fightingarts.com/reading/article.php?id=136 Годзю-рю] (англ.) на сайте fightingarts.com

• [iogkf.com.ua/ Традиционного окинавского Годзю-рю карате-до на территории Украины]

Отрывок, характеризующий Годзю-рю

– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)