Граббе, Михаил Николаевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Граббе Михаил Николаевич»)
Перейти к: навигация, поиск
граф Михаил Николаевич Граббе
Дата рождения

18 июля 1868(1868-07-18)

Дата смерти

23 июля 1942(1942-07-23) (74 года)

Место смерти

Париж, Франция

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

Кавалерия

Годы службы

1888—1917

Звание

Генерал-лейтенант,
наказной атаман Войска Донского

Командовал

Сводно-Казачий л.-гв. полк,
4-й Донская казачья дивизия

Сражения/войны

Первая мировая война

Награды и премии
4-й ст.
2-й ст. 3-й ст. 1-й ст.
3-й ст. 1-й ст. 3-й ст.
В отставке

общественный деятель русской эмиграции

Граф Михаи́л Никола́евич Гра́ббе (18 июля 186823 июля 1942, Париж) — русский генерал, последний наказной атаман Войска Донского, герой Первой мировой войны.





Биография

Православный. Из дворян войска Донского, казак станицы Пятиизбянной. Сын Н. П. Граббе, брат А. Н. Граббе и П. Н. Граббе.

Окончил Пажеский корпус (1890), выпущен корнетом, определен хорунжим в Казачий лейб-гвардии полк.

Чины: сотник (1894), подъесаул (1898), есаул (1902), полковник (за отличие, 1906), флигель-адъютант (1909), генерал-майор (за отличие, 1912) с зачислением в Свиту, генерал-лейтенант (1916).

Командовал сотней лейб-гвардии Казачьего полка, служил: адъютантом командира Гвардейского корпуса (1898—1899), ординарцем при начальнике штаба войск гвардии (1899—1902), адъютантом главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа великого князя Владимира Александровича (1902—1905). В 1905—1909 служил личным адъютантом великого князя.

22 сентября 1911 назначен командиром лейб-гвардии Сводно-казачьего полка, с которым вступил в Первую мировую войну. Был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени

За то, что с отличным мужеством руководил блестящими действиями полка в боях 16 авг. 1914 г. у Новорадомска, 25 авг. 1914 г. у Избице, 30 сент. 1914 г. у Бялуты, 10 окт. 1914 г. у Оржешка и Блони, 4 окт. 1914 г. при взятии Ловича и 2 ноября 1914 г. у Суходомбе и за бой 29 окт. у Избице, когда, командуя участком из двух рот пехоты и двух сотен своего полка и будучи сильно контужен, не сдал команды и в течение целого дня держался против бригады кавалерии и баталиона пехоты, не дав им прорвать наше расположение и тем дал возможность отряду генерал-лейтенанта Казнакова исполнить возложенную на него задачу.

Позднее командовал 3-й бригадой 1-й гвардейской кавалерийской дивизии (1915), 4-й Донской казачьей дивизией (1915—1917). В мае 1916 года был назначен наказным атаманом войска Донского.

После Февральской революции подвергнут аресту, в марте 1917 был зачислен в резерв чинов, в мае — уволен от службы по прошению с мундиром и пенсией. После Октябрьской революции эмигрировал в Югославию, в 1925 переехал в Париж. Участвовал в Рейхенгалльском монархическом съезде и других монархических собраниях. Был одним из основателей (1932), членом приходского совета и старостой (1935) православного прихода храма Христа Спасителя в Аньер-сюр-Сен. Участвовал в основании Русской православной культурной ассоциации в Аньере (1932).

В 1934 году был избран председателем Союза кавалеров ордена Святого Георгия, в 1935, после смерти атамана А. П. Богаевского — наказным атаманом Донского войска в эмиграции. Состоял членом Союза ревнителей памяти императора Николая II (1936), Российского центрального объединения (1936), Российского имперского союза (1936), Совещания при Комитете взаимопомощи русских беженцев во Франции (апрель 1941). Был председателем Ниццкого монархического общества, почетным председателем Благотворительного объединения донских дам во Франции (1939). Активно участвовал в общественной жизни казачьих и кадетских организаций.

После нападения нацистской Германии на СССР способствовал созданию Русского корпуса, 28 июня издал следующий приказ[1]:

Умер в 1942 году в Париже.

Семья

  • Жена (28.04.1891) — Софья Ивановна Всеволожская (1869—1952), фрейлина, дочь обер-гофмейстера И. В. Всеволожского. С 1936 года состояла председательницей Донского дамского комитета, а с марта 1939 года - Благотворительного объединения донских дам во Франции. Похоронена в Париже. Их дети:
    • Елизавета (1892—1962)
    • Александра (1893—1953)
    • Ирина (1894—1979)

Племянник, сын двоюродного брата П. М. Граббе — епископ Вашингтонский и Флоридский Григорий.

Награды

Иностранные:

Память

В 1916 году в Усть-Медведицком округе области войска Донского был основан поселок «хутор Граббовский».

Напишите отзыв о статье "Граббе, Михаил Николаевич"

Примечания

  1. ГАРФ. Ф. 6532. ОП. 1. Д. 89 (б). Л. 31 (об).

Источники

  • Волков С.В. Офицеры российской гвардии: Опыт мартиролога М.: Русский путь, 2002. C. 143.
  • Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917—1997 в 6 томах. Том 2. Г — З. М.: «Пашков дом», 1999. — ISBN 5-7510-0169-9. C. 204.

Ссылки

  • [ru.rodovid.org/wk/Запись:301740 Граббе, Михаил Николаевич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=456 Граббе, Михаил Николаевич] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
  • [www.regiment.ru/bio/G/89.htm Биография на сайте «Русская императорская армия»]
  • [www.hrono.ru/biograf/bio_g/grabbe.html Биография на Хроносе]
  • [zarubezhje.narod.ru/gi/g_024.htm Религиозные деятели русского зарубежья]
  • [rus-fr.ru/grabbe_mn.html Русская Франция]
Предшественник:
Покотило, Василий Иванович
наказной атаман Войска Донского
1916—1917
Преемник:
Волошинов, Евгений Андреевич

Отрывок, характеризующий Граббе, Михаил Николаевич

Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.