Авиньонское общество

Авиньо́нское о́бщество (фр. Illuminés d'Avignon, Illuminés du Mont-Thabor, также известное как Новый Израиль, Народ Божий, Общество Грабянки) — оккультное общество, существовавшее в Авиньоне в конце XVIII века, и, затем, возродившееся в Санкт-Петербурге в начале XIX века. Было основано бывшими священниками Антуаном-Жозефом Пернети и Луи-Жозефом-Филибером Бернаром де Морво (младшим братом Гитона де Морво). Во главе общества долгое время стоял польский граф Тадеуш Грабянка, распространявший его идеи в высших слоях разных стран Европы. Идеология общества основана на синтезе оригинальных идей с компонентами мартинистской и розенкрейцерской систем. Некоторые исследователи также отмечают влияние идей Сведенборга.

История общества

В Берлине

Когда Пернети́ бежал от инквизиции из Авиньона, он укрылся в Берлине; Фридрих II назначил его хранителем королевской библиотеки. Там он познакомился с другим французским библиотекарем Гитоном де Морво. Проникшись идеями шведа Сведенборга, они основали, вместе с польским графом, вносившим денежное участие, Т. Грабянкой (1740—1807), герметическое общество с масонскими обрядами. Их прозелитизм не нравился Фридриху; по его указу от 22 июня 1784 года общества, не разрешенные правительством, были распущены. В конце того года французские иллюминаты вернулись в отечество.

В Авиньоне

Вернувшись в конце 1784 года в Авиньон, Пернети нашёл пристанище у богатого землевладельца маркиза Vaucroze в одном из своем поместий, а именно в Бедарриде, где был создан «храм на горе Фавор» (Temple du Mont Thabor) и оборудована алхимическая лаборатория.

В Авиньоне братство поддерживало партию за политическую автономию Авиньона; во время республиканского террора скрывало подозрительных лиц и священников; кормило многие семейства, пострадавшие при разлитии Роны.

28 октября 1799 года царь братства — Грабянка, единственный оставшийся в живых из трёх основателей — закрыл храм, якобы за грехи его членов.

В Санкт-Петербурге

Грабянка переехал в российский Санкт-Петербург, воссоздал братство, действовавшее там с 1805 по 1807 годы как «Общество Грабянки» (другие названия: «Авиньонское общество Новый Израиль» и «Народ Божий»).

Совет семи больше не объявлял новым членам свои основные догматы, но признавал своей целью второе и близкое пришествие Исуса Христа (Грабянка назначил конец мира на 1835 год); настаивал на прямом контакте с духовным миром и самим богом, обещал открытие всех таинств и секретных знаний. У Грабянки была также политическая цель достичь польского престола.

В 1807-08 годах члены братства был задержаны властями. Следственное дело называлось «Дело о графе Грабянке, секретаре его (толкователе снов) французе Симонине (живет в Михайловском замке у полковника П. Ушакова, учителя великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича), камердинере Франциске Леймане (живет у графини Жанет Тарновской в д. Сарвержиц близ города Кременца), обвиненных в принадлежности к тайному обществу людей Нового Израиля или Нового Иерусалима, известного во Франции под названием Авиньонского общества».

Догматы учения

Основные догматы учения были заимствованы из христианства, но с некоторыми изменениями; вместо троицы братья почитали божественную четверицу, дополненную девой Марией. Они верили в божественное основание братства и в непосредственное сообщение с божеством через пророчества, сны и видения; называли себя народом божьим и новым Израилем.

Организация

Высшим лицом в братстве Грабянки, облечённым безусловной властью, был царь нового Израиля; он толковал изречения пророков, был выше закона, и прочие члены (fidéles sujets) не могли даже в мыслях осуждать царя. Его называли «возлюбленным первенцем Бога и Марии», «сыном ученицы Вышнего», «отцом премудрости, в котором живёт глас божий». Ему приписывали дар творить чудеса; при совершении обрядов служили ему на коленях; кланялись ему в землю; просили его благословения.

За царём следовал совет семи, состоявший из первосвященника, великой матери, представлявшей Богородицу, великого пророка, толкователя снов, и ещё двух членов.

Братство имело свой календарь из 13 лунных месяцев. В последний из них великая матерь отправляла богослужение вместо первосвященника. До открытия храма богослужения проводились на возвышенных местах: на земле чертили фигуры, разводили огни, производились курения и произносились заклинания. С устройством храма — наподобие соломонова— в святилище допускались лишь главные лица, там находился престол с четырьмя крестами, по числу лиц четверицы, и светильник с семью свечами. В храме приносили жертву — хлеб и вино, причём служили католическую обедню и причащались. Водосвятие состояло в погружении креста и обмакивания пальца в сосуд с вином, изображавшим кровь Христа.

С особым торжеством совершали обряд царской вечери. В такой день отпускали за особой обедней все грехи; вечером все садились за стол, царь изображал собой Иисуса; все были в стихирях и клобуках, первосвященник — в нарамнике. Царю прислуживали на коленях, ходили вокруг стола, прогоняли сатану, жгли фимиам, стоя с жезлами в руках и подпоясавшись; ели пасху— жареного ягнёнка, не оставляя ничего, а кости сжигали.

Один из оракулов предписывал членам братства публично демонстрировать свою принадлежность к католической церкви, к которой они себя причисляли, но по сути осуждали. Члены секты не имели права служить какому-либо правительству. Деятельность общества также включала алхимию и сношение с духами.

Члены общества

• Отавио (Октавио) Капелли (стал впоследствии врагом общества) — имел патент на звание русского офицера; был арестован римской инквизицией в 1790 году и приговорен к семилетнему заключению за вероотступничество и за пользование покровительством Калиостро, но через год был отпущен; арестован вновь и повешен в Риме в 1800 году"; на казнь русского офицера Павел I отозвался высылкой папского нунция из России;
• французский дипломат барон Мари Даниэль Бурре́ де Корберо́н (Bourrée, baron de Corberon, 1748—1810);
• Доттиньи, великая матерь, в Петербурге жившая у Плещеевой и Нарышкина;
• принц Фердинанд Вюртембергский с супругой;
• Берж, великий пророк;
• Алавер, великий пророк, затем первосвященник.

Российские:

• адмирал С. И. Плещеев; Н. В. Репнин, П. И. Озеров-Дерябин, А. А. Ленивцев и М. А. Ленивцев; государственные деятели А. Н. Голицын, Р. А. Кошелев и др.

См. также

• Иллюминаты

Литература

• П. Л. Лавровъ. [books.google.fr/books?id=vXdBAAAAcAAJ&pg=PA244 Авиньйонское братство] // Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. — СПб.: Тип. И. И. Глазунова и Комп., 1861. — Т. I. — С. 244.
• М. Н. Логиновъ [books.google.ru/books?id=hvsYAAAAYAAJ&pg=PA579 Одинъ изъ магиковъ XVIII вѣка] // Русскій Вѣстникъ. — Типография Каткова и Ко, 1860. — Т. 28. — С. 579-603.
• М. Муромцовъ [books.google.ru/books?id=PlMFAAAAQAAJ&pg=RA1-PA19 Рассказъ очевидца о графѣ Грабянкѣ] // Русскій Вѣстникъ. — Типография Каткова и Ко, 1860. — Т. 30. — С. 19-21.
• Монография Joanny Bricaud (1881—1934) «Иллюминаты в Авиньоне, Дом Пернети и его группа» (1927) [www.esoblogs.net/6957/les-illumines-davignon/ Глава 5 монографии].
• А. И. Серков. Русское масонство. 1731—2000 (Энциклопедический словарь). М.: Российская политическая энциклопедия, 2001. 1224 с.
• Кондаков Ю. Е. [memphis-misraim.ru/wp-content/uploads/2013/06/avinionskoe-obshestvo.pdf Авиньонское общество] // Розенкрейцеры, мартинисты и «внутренние христиане» в России конца XVIII-первой четверти XIX века. — СПб.: Изд-во РГПУ, 2011. — 499 с. — ISBN 978-5-8064-1731-3.
• Г. В. Вернадский. Русское масонство въ царствованiе Екатерины II. — Петроград.: Типогр. Акц. О-ва Типогр. Дѣла въ Петроградѣ, 1917. — С. 82-83.
• Lynn Rosellen Wilkinson. [books.google.ru/books?id=Vrm3q1Suc08C&pg=PA116 Language, Rithuals and Utopias: Eiegtheenth-Century Interpretation of Swedenborgianism in France] // The Dream of an Absolute Language: Emanuel Swedenborg and French Literary Culture. — SUNY Press, 1996. — P. 116-117. — 332 p. — ISBN 9780791429259.

Отрывок, характеризующий Авиньонское общество

Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.