Градениго, Пьетро
Пьетро Градениго | ||
| ||
---|---|---|
Пьетро Градениго (1251 — 13 августа 1311) — 49-й венецианский дож.
Знаменит политическими реформами.
В 1293—1299 годах вёл проигрышную войну с Генуэзской республикой.
В 1297 году осуществил реформирование Большого Совета. Отныне Большой Совет был расширен, но в него могли входить только представители венецианской знати, чьи фамилии были прописаны в Золотой Книге.
После заговора Бьямонте Тьеполо в 1310 году учредил Совет Десяти.
Жена — Томмазина Морозини.
Правление
Начало правления нового дожа сопровождалось бурными возмущениями со стороны горожан, которые дали ему презрительное прозвище "Pierazzo" ("Петрушка"). Новый дож немедленно возобновил непопулярную войну против Генуи (1294 - 1299), что ещё более обозлило горожан. На фоне продолжавшейся с переменным успехом войны город потрясла ещё одна инициатива дожа: в 1296 году он предложил не допускать к избранию в члены Большого Совета представителей среднего класса. Таким образом, представители самой многочисленной социальной прослойки теряли возможности карьерного роста и доступа к государственным должностям. Последовали демонстрации и протесты, результатом которых стало закрытие Большого Совета 28 февраля 1297 года. Власти всё же пришлось пойти на компромисс в этом вопросе, но вскоре удар последовал с другой стороны: 8 сентября 1298 венецианские войска в битве при Курзоле потерпели серьёзное поражение в войне против генуэзцев. Венеции пришлось подписать тяжёлый мирный договор с Генуей (1299), последствия которого тяжким экономическим бременем легли на населении республики. Всё это привело к политическому кризису в стране.
В 1300 году, согласно летописям, недовольные граждане города, к числу которых относились и представители некоторых старейших венецианских семейств предприняли попытку насильственного свержения ненавистной власти. Благодаря информатору правительство сорвало заговор и казнило заговорщиков, но это только усилило недовольство и напряжение в городе. Подавленная попытка заговора оказалась не последней.
Конфликт с папой и второй заговор
В 1308 году, во время войны против папы в Романье за право владения городом Феррара, о чём так сильно мечтал Пьетро Градениго, папа издал интердикт и отлучил дожа и всю Венецию от церкви. В результате этого, а также военных неудач созрел план нового заговора, во главе которого на этот раз встал Баджамонте Тьеполо, внук Джакопо Тьеполо, бывшего дожа, которого очень любили во многих социальных слоях города. В заговоре участвовали и благородные фамилии, и беднота города. Заговорщики решили действовать на рассвете 15 июня 1310 года. Они планировали занять Дворец дожей, арестовать правительство и убить своих врагов, включая дожа. Однако незадолго до начала акции Пьетро Градениго получил известие об этом от одного из заговорщиков, что позволило ему принять предупредительные меры, вызвать подкрепления, вооружить своих сторонников. Поражение заговорщиков было полным, после чего последовали репрессии: всё семейство Тьеполо было выслано из города в дальние провинции, многие заговорщики были казнены, товары восставших были конфискованы, а их дома разрушены..
Напишите отзыв о статье "Градениго, Пьетро"
Литература
- Claudio Rendina. I dogi. Storia e segreti. Rom 1984, ISBN 88-8289-656-0
- Helmut Dumler. Venedig und die Dogen. Düsseldorf 2001.
|
Это заготовка статьи о биографии персоналии из Италии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Градениго, Пьетро
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.