Гражданская война в Великом княжестве Литовском (1381—1384)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гражданская война в Великом княжестве Литовском (1381—1384)

Тевтонский орден, Литва и Польша в конце XIV — начале XV веков
Дата

13811384

Место

Литва, Жемайтия

Итог

Временное замирение

Противники
Войска Кейстута, Витовта, Любарта
Тевтонские рыцари
Жемайты
Сторонники Ягайло
Командующие
Кейстут, Витовт, Любарт
Винрих фон Книпроде,
Конрад Цёлльнер
Ягайло, Скиргайло
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Гражданская война в Великом княжестве Литовском 1381—1384 годов — первый эпизод борьбы за власть между двоюродными братьями: великим князем литовским Ягайло и князем Витовтом. Война началась после заключения Довидишковского договора между Ягайло и великим магистром Тевтонского ордена Винрихом фон Книпроде. Договор был направлен против дяди Ягайло Кейстута, отца Витовта.

Кейстут быстро завладел властью в великом княжестве, однако в ходе мирных переговоров они с сыном были пленены и перевезены в Кревский замок. Через неделю Кейстут скончался, Витовту же удалось бежать, после чего он обратился за поддержкой к тевтонским рыцарям. Хотя вторжение в Литву объединённых войск Витовта и крестоносцев окончилось неудачей, с помощью Ордена Витовту удалось укрепиться в Жемайтии. Так как Ягайло была нужна внутренняя стабильность перед началом переговоров с Великим княжеством Московским и Королевством Польским по поводу крещения Литвы, он пошёл на соглашение с Витовтом.

Война не решила противоречий, следующий этап династической борьбы пришёлся на 1389—1392 годы и завершился заключением Островского соглашения. Ягайло признал Витовта великим князем литовским, а тот, в свою очередь, признал Ягайло верховным сюзереном Литвы.





Предыстория конфликта

В 1345 году в Великом княжестве Литовском произошёл государственный переворот, в ходе которого была установлена диархия князей Ольгерда и его брата Кейстута. Братья разделили полномочия таким образом, что Ольгерд, который был великим князем, занимался преимущественно делами Руси (восточными), а Кейстут — западными, ведя непримиримую борьбу с крестоносцами[1]. Мирное и весьма плодотворное соправление закончилось в 1377 году со смертью Ольгерда, назначившего преемником своего сына от второго брака (с Иулианией Тверской) Ягайло. Кейстут и Витовт признали Ягайло в качестве великого князя и поддержали его, даже когда его право на великокняжеский стол было оспорено сыном Ольгерда от первого брака Андреем Полоцким[2].

Зимой 1378 года Орден организовал крупную военную кампанию против Литвы. Крестоносцы дошли до Берестя и вышли к Припяти[3]. Ливонский орден вторгся в Упитскую землю. Очередная кампания угрожала столице государства — Вильне[2].

Летом 1379 года Скиргайло (родной брат Ягайло) отправился к крестоносцам, чтобы обсудить ситуацию, возможные пути христианизации Литвы, а также добиться прекращения поддержки Андрея Полоцкого со стороны Ливонского ордена[4]. Детали поездки неизвестны. Есть сведения, что Скиргайло также посетил императора Священной Римской империи[5]. Несмотря на то, что цель и результаты поездки неясны, часто отмечается, что это была первая интрига, совершённая за спиной у Кейстута[6].

Кейстут предложил заключить перемирие и обменяться военнопленными. 29 сентября 1379 года в Троках было подписано десятилетнее перемирие[3]. Это было последнее соглашение, подписанное Ягайло и Кейстутом совместно[3]. Затем последовали тайные переговоры между Ягайло и крестоносцами в Вильне[7]. Тем не менее, перемирие с Орденом гарантировало безопасность только христианским землям Великого княжества на юге и востоке, тогда как языческие территории на северо-западе оставались под угрозой со стороны крестоносцев[8].

Около 1379 года Ягайло выдал свою овдовевшую сестру Марию за своего советника Войдило. Некогда Войдило был простым пекарем, но при Ольгерде возвысился и получил от великого князя в держание город Лиду. При Ягайло влияние Войдило достигло пика. Как сообщает летопись, Кейстут был крайне недоволен тем, что Ягайло отдал его племянницу «за холопа», и посчитал это выпадом против себя[9].

В феврале 1380 года Ягайло без согласования с Кейстутом заключил пятимесячное перемирие с Ливонским орденом для защиты своих наследственных земель в Литве, а также Полоцка, который он только что отнял у своего брата и конкурента Андрея Полоцкого[2]. 31 мая 1380 года Ягайло и великий магистр Тевтонского ордена Винрих фон Книпроде заключили тайный Довидишковский договор.

В целом, условия соглашения были запутанными и неоднозначными[10]. Ягайло и Орден договорились о совместном ненападении. Согласно положениям договора, Ягайло соглашался не препятствовать Тевтонскому ордену воевать с Кейстутом и его детьми. Однако, если оказание помощи Кейстуту было бы необходимым, чтобы избежать подозрений, это бы не являлось нарушением соглашения[11].

Некоторые историки считают, что инициатива заключения соглашения исходила от матери Ягайло Иулиании Тверской или от Войдило[12]. Другие указывают на то, что Кейстуту было 80 лет и он решительно не принимал христианство, тогда как Ягайло было около тридцати и он искал пути модернизации страны[13]. Существует также версия, что соглашение было изначально направлено против Андрея Полоцкого и его союзников: брата Дмитрия Брянского и великого князя московского Дмитрия Донского[8]. Полагают, что накануне Куликовской битвы Ягайло, обезопасив западные границы Княжества, объединился с Золотой Ордой против Великого княжества Московского[2].

Борьба Кейстута и Ягайло

Успех Кейстута

В феврале 1381 года крестоносцы вторглись в земли Кейстута и двинулись в направлении Трок. Войско Ордена впервые использовало бомбарды[14]. Был разрушен Науяпилис и взято в плен около 3000 человек[8]. В июне была разграблена Жемайтия до Медников включи­тельно.

В это время комтур Остероде Гюнтер Гоенштайн известил Кейстута о тайном договоре с Ягайло[8]. По хронике Быховца, остеродский комтур сказал Кейстуту следующее: «Ты того не знаешь, что князь великий Ягайло часто посылает к нам Войдила, и уже сговорился с нами, как тебя свести с твоих княжений»[9]. Очевидно, Ордену была выгодна гражданская война в Литве, хотя действия Гоенштайна можно расценивать и как личную услугу (Гюнтер был крёстным отцом дочери Кейстута Дануты). Кейстут решил посоветоваться с Витовтом[11], на что тот ответил: «Не верь тому, не думаю, чтобы это так было, потому что он со мной живёт в дружбе, и сказал бы мне»[9]. В это время Ягайло был занят подавлением восстания полотчан против его брата и сподвижника Скиргайло. Кейстут снова стал жаловаться сыну на Ягайло: «Он прежде нанес мне большой урон, отдал мою племянницу, а свою сестру за холопа, я хорошо знаю, что теперь он вступил в сговор с немцами против нас; а третье: мы третий раз воюем с немцами, а он с ними Полоцк добывает, который принадлежит моему сыну, а твоему брату, Андрею Горбатому. Это уже второй знак его неприязни к нам. Уже этим совершенно ясно показано, что они вместе с немцами стали против нас»[9]. Однако и эти слова не поколебали уверенности Витовта в невиновности друга[9].

Воспользовавшись отсутствием племянника, Кейстут решил начать войну. В конце 1381 года он во главе войска отправился в Пруссию, но по пути резко повернул к Вильне[12]. Недовольный Витовт отбыл «к Гродно и к Дорогичину»[9]. Совершенно не готовый к обороне город был с лёгкостью взят таким опытным военачальником, как Кейстут[12]. На пути к столице был пленён и Ягайло[13]. В Вильне был обнаружен Довидишковский договор. Витовт был срочно вызван в столицу и, вероятно, содействовал тому, что Кейстут обошёлся с Ягайло весьма мягко. Единственным серьёзным требованием к нему было письменное признание Кейстута великим князем. Ягайло был отпущен, а его вотчинные земли (Крево и Витебск) были ему возвращены[2][15]. Войско Скиргайло, осаждавшее Полоцк, также признало великим князем Кейстута и, по его требованию, сняло осаду с города[15]. Скиргайло был вынужден бежать в Ливонию, а Андрей Ольгердович смог вернуться в Полоцк, признав власть дяди. Остальные Гедиминовичи также признали Кейстута великим князем. С Москвой удалось договориться ценой отказа от претензий на Смоленск и Верховские княжества.

Кейстут возобновил военные действия против крестоносцев[8]. Он опустошил окрестности Велау, Тапиау, Фридланда и Альтенбурга, достигнув берегов Прегеля и Алле. Последовавшее за этим контрнаступление Ордена отразил Витовт. В апреле Кейстут предпринял атаку на Георгенбург[8]. Эти походы были столь удачно организованы, что полностью сковали действия противника.

Успех Ягайло

Многие Гедиминовичи оставались недовольны своим положением. В мае 1382 года мятеж против Кейстута поднял новгород-северский князь Корибут (в крещении — Дмитрий). Войдило, имевший отношение к началу мятежа, попал в плен и был повешен[16]. Кейстут с малым отрядом выступил на Корибута, однако был разбит. В это время в Вильне вспыхнуло восстание сторонников Ягайло под предводительством виленского наместника и старосты ­немецкой общины купца Гануля[2][17]. Купечество было недовольно антинемецкой политикой Кейстута, препятствовавшей торговле[2]. По хронике Быховца, виленских мещан подговорил сам Ягайло[15]. Восставшие овладели городом, весь гарнизон был уничтожен. В это время Витовт был в Троках и не мог вмешаться в происходящее[5]. 12 июня в столицу из Витебска[18] прибыл Ягайло. Витовт попытался собрать войска и атаковать город, но был разбит и вынужден вернуться в Троки[2]. В конце июня в Литву вторглись крестоносцы под командованием маршала Конрада Гаттенштайна. Тевтонцы продвигались к Трокам с севера, в то время как войска Ягайло и Скиргайло наступали со стороны Вильны. Ввиду опасности окружения, Витовт принял решение уйти с матерью в Гродно[18]. 6 июля Ягайло заключил с Орденом перемирие в замке Бражуоле до 8 августа. Крестоносцы обязались не поддерживать Кейстута[3]. 18 июля были осаждены Троки, а уже 20 июля гарнизон согласился покинуть город[19]. Ягайло оставил в качестве наместника Скиргайло, сделав его князем трокским. После взятия города крестоносцы вернулись в Пруссию.

Получив экстренное послание от Витовта, Кейстут прибыл в Гродно, где наметил дальнейший план действий. Свою жену Бируту он отослал в Бересть, Витовта оставил в Гродно, а сам направился в Жемайтию для сбора нового войска. Впоследствии к нему должны были присоединиться Витовт и Любарт с подкреплениями соответственно из Гродно и Волыни[8]. Жемайты не имели особого желания вмешиваться в династические войны, но Кейстуту удалось склонить их на свою сторону. Вероятно, на язычников повлияло то, что на вопрос, не собирается ли он креститься, Ягайло ответил утвердительно. Тем временем слабостью Великого княжества Литовского решил воспользоваться мазовецкий князь Януш, занявший Дорогичин и Мельник, но отброшенный от Берестя[18].

3 августа армии Кейстута, Витовта и Любарта, с одной стороны, и Ягайло и магистра Ливонского ордена Вильгельма фон Фримерсхайма, с другой, встретились около Трок. По немецким источникам известно, что Кейстут прекрасно осознавал, что шансы на победу в открытом сражении невелики: у противника было больше войск, в тому же воины-жемайты отнюдь не стремились в бой[2]. В лагерь Кейстута прибыл Скиргайло, который убедил Витовта начать переговоры. Ягайло принял друга детства и обещал ему мир на условиях восстановления статуса-кво на ноябрь 1381 года. Скиргайло вместе с Витовтом направились к Кейстуту и убедили его начать переговоры с Ягайло, дав при этом гарантии безопасности от имени последнего[18]. Переговоры в лагере Ягайло закончились, даже не начавшись: прибывшие Кейстут и Витовт были тут же схвачены и пленены в Кревском замке[12]. Войскам было объявлено, что князья продолжат переговоры в Вильне[18]. Через пять дней (15 августа[2]) прибывший в замок Скиргайло обнаружил Кейстута мёртвым[13]. Ягайло объявил, что Кейстут повесился, однако быстро распространился слух о том, что старый князь был убит[5]. В белорусско-литовских летописях Ягайло открыто обвиняется в организации убийства Кейстута и даже называются имена убийц. Так, по хронике Быховца, «великого князя Кейстута удавили коморники великого князя Ягайло, один из них назывался Прокша, который давал ему воду, а были и другие: брат Мостер и Кучук и Лисица Жибентяй»[20]. Ягайло организовал в Вильне пышные похороны по языческому обряду: был сложен большой погребальный костёр, на котором, кроме тела Кейстута, были сожжены кони, оружие и драгоценности[5].

Борьба Витовта и Ягайло

Витовту удалось бежать. Побег был организован женой Витовта Анной. По данным различных источников, Витовт обменялся одеждой с посетившей его в заточении Анной (или одной из её служанок) и смог нераскрытым выбраться из замка[21]. По сообщению Виганда Марбургского, вскоре после побега (якобы за его организацию) была утоплена жена Кейстута Бирута[22], а её дядя Видимонт[20] и Бутрим, также бывший её родственником, были замучены[16]. Первоначально Витовт искал помощи у своей сестры Дануты и её мужа Януша Мазовецкого[23], затем у Земовита Плоцкого[23], однако они отказали ему. В этих условиях в конце 1382 года Витовт принял решение обратиться к своим недавним врагам — тевтонским рыцарям[23].

Витовт и его брат Товтивил (крещённый в Мазовии под именем Кон­рад) были приняты новым великим магистром Конрадом Цёлльнером фон Ротенштайном, но без особого энтузиазма[3]. В это время Ягайло вёл переговоры с Орденом по поводу заключения договора, положения которого были сформулированы 31 октября 1382 года[24]. Договор был платой Ягайло за помощь крестоносцев в его борьбе с Кейстутом и Андреем Полоцким[5]. По условиям соглашения, Ягайло обязался в течение четырёх лет христианизовать Княжество, передать Ордену Жемайтию вплоть до русла Дубисы, а также в течение четырёх лет сохранять с крестоносцами союзнические отношения и не начинать войн без их согласия[24], что являлось очевидным ограничением суверенитета Великого княжества Литовского[25]. Тем не менее, договор не был ратифицирован. Крестоносцы пять раз назначали дату ратификации, но Ягайло всегда отвечал отказом[26]. Заключительная встреча была назначена на 19 июля 1383 года, однако также не состоялась по причине задержки тевтонцев из-за мелководья Немана[27]. Другой причиной того, что договор так и не был ратифицирован, было то, что Ягайло без согласования с Орденом начал войну против Януша Мазовецкого и отобрал у него Дрогичин и Мельник[23]. Некоторые историки полагают, что уже в то время Ягайло планировал стратегический союз с Москвой или Польшей[8]. Крестоносцы же рассчитывали столкнуть Ягайло и Витовта друг с другом. 30 июля они объявили Ягайло войну[23].

Витовт сделал всё возможное, чтобы вновь склонить на свою сторону жемайтов. 11 сентября 1383 года войско крестоносцев под командованием великого магистра Конрада Цёлльнера фон Ротенштайна вступило в пределы Великого княжества. Вскоре к нему присоединился и Витовт, приведший с собой 3000 жемайтов. Осада Трок оказалась удачной, но Вильну взять не удалось. 22 сентября кампания была завершена[23]. Однако уже 25 сентября Ягайло и Скиргайло осадили Троки. 3 ноября лишённый поддержки гарнизон сдал город по соглашению о свободном выходе.

21 октября в Тапиау Витовт был крещён по католическому обряду под именем Виганд. Это имя он получил в честь своего крёстного отца — рагнитского комтура Виганта[28]. Крестоносцы передали Витовту замок Новый Мариенбург на Немане, около устья Дубисы. Здесь к Витовту присоединились его родственники и сторонники, лишённые своих вотчин Ягайло. Среди них были Товтивил, Анна, брат Анны Судимонт и Иван Ольгимундович Гольшанский[29].

30 января 1384 года в Кёнигсберге Витовт заключил письменный договор с крестоносцами, по которому он становился вассалом Ордена как законный князь трокский и передавал ему Жемайтию до реки Невежис и Ковенскую область[28]. В мае 1384 года крестоносцы начали строительство нового замка в Ковно, названного Новый Мариенвердер[29]. Этот замок также был передан под управление Витовта. Здесь 14 июля был подтверждён Кёнигсбергский договор, дополненный пунктом о наследстве дочери и братьев Витовта, а также о переходе его земель Ордену в случае отсутствия наследников[30].

В это время Ягайло (вероятно, под давлением матери[24]) заключил союз с Великим князем Московским. Велись приготовления к его свадьбе с дочерью Дмитрия Донского Софьей и крещению по православному обряду[31]. Чтобы реализовать намеченный план, Ягайло было необходимо закончить войну с Витовтом[13]. Весной 1384 года начались тайные переговоры. Ягайло предложил Витовту во владение Волынь с Луцком[20]. Витовт ответил отказом, настаивая на возвращении всей своей вотчины, включавшей занятые Скиргайло Троки. Ягайло обещал вернуть Троки, как только Скиргайло сможет отобрать у Андрея Ольгердовича Полоцк[3]. В июле Витовт дал согласие и решил избавиться от опеки Тевтонского ордена. Он сжёг Георгенбург и Новый Мариенбург и с войском перебрался в Литву[29]. В плен к нему попал кастелян Нового Мариенбурга Марквард фон Зальцбах, ставший впоследствии его другом и сыгравший значительную роль в будущих событиях. В конце сентября Ягайло и Витовт осадили Новый ­Мариенвердер. 6 ноября замок был взят и разрушен[14].

Последствия

Витовт вернулся в Литву без письменного договора с Ягайло. Он вступил во владение Гродно, Берестем, Подляшьем и Волковыском[28]. Для того, чтобы наследовать Волынь после смерти его дяди Любарта, Витовт был крещён по православному обряду[30][32]. Он признал верховенство Ягайло и стал одним из многих князей в Великом княжестве. Скиргайло продолжал княжить в Троках.

Изначально склонявшийся к Москве, Ягайло вступил в переговоры с поляками. Польская шляхта искала подходящего кандидата на роль короля в качестве жениха Ядвиги. 14 августа 1385 года была заключена Кревская уния, установившая личную унию между Великим княжеством Литовским и Королевством Польским. Одним из условий унии была христианизация Литвы. В 1386 году Ягайло был крещён под именем Владислав и коронован. В качестве наместника в Литве он оставил Скиргайло[33]. Воспользовавшись отсутствием Ягайло, борьбу за власть в Княжестве возобновил Андрей Полоцкий. Витовт всё это время оставался лояльным по отношению к Ягайло и помогал в борьбе с Андреем[3].

После поражения и пленения Андрея Полоцкого Скиргайло отказался передать Витовту трокское княжество, тем самым нарушив обещание. В качестве компенсации Ягайло передал Витовту Луцк и Владимир-Волынский[3][30], однако это не помогло улучшить отношения между двоюродными братьями. В то же время росло недовольство литвинов политикой Ягайло: потерей суверенитета и растущим влиянием поляков[34]. Обманутые крестоносцы не оставили претензий на Жемайтию и продолжали вести войну. Все эти обстоятельства позволяли Витовту рассчитывать на благоприятный исход в случае восстания. В 1389 году он бежал в Орден, где снова нашёл поддержку. Во вновь разразившейся гражданской войне Витовт добился значительных успехов. Это позволило ему заключить соглашение с Ягайло на выгодных ему условиях. Ягайло признавал Витовта великим князем литовским и правителем Трокского княжества, а Витовт, в свою очередь, признавал власть Ягайло в качестве верховного князя литовского. Формально зависимый, на практике Витовт действовал самостоятельно. Более того, во многом Ягайло сам зависел от Витовта[35]. Установившиеся отношения просуществовали до 1430 года, когда после 38 лет правления великий князь Витовт скончался.

Напишите отзыв о статье "Гражданская война в Великом княжестве Литовском (1381—1384)"

Примечания

  1. Rowell S. C. Baltic Europe // Michael Jones. The New Cambridge Medieval History c. 1300—c. 1415. — Vol. VI. — Cambridge University Press, 2000. — P. 709—710. — ISBN 0-521-36290-3.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Kiaupa Z. Kiaupienė J., Kunevičius A. The History of Lithuania Before 1795 / English ed. — Vilnius: Lithuanian Institute of History, 2000. — P. 124—126. — ISBN 9986-810-13-2.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 Ivinskis Z. Vytauto jaunystė ir jo veikimas iki 1392 m. // Paulius Šležas. Vytautas Didysis. — Vilnius: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, 1988. — P. 7—32.
  4. Urban W. Samogitian Crusade. — P. 168.
  5. 1 2 3 4 5 Urban W. Samogitian Crusade. — P. 170—171.
  6. Kučinskas A. Kęstutis. — Vilnius: Mokslas, 1988. — P. 159. — ISBN 5-420-00623-5.
  7. Kučinskas A. Kęstutis. — Vilnius: Mokslas, 1988. — P. 161. — ISBN 5-420-00623-5.
  8. 1 2 3 4 5 6 7 8 Ivinskis Z. Lietuvos istorija iki Vytauto Didžiojo mirties. — Rome: Lietuvių katalikų mokslo akademij, 1978. — P. 271—273.
  9. 1 2 3 4 5 6 [www.vostlit.narod.ru/Texts/rus/Bychovec/text.htm Хроника Быховца] / Сост. и автор предисл. Н. Н. Улащик. — М.: 1966. — С. 62.
  10. Baranauskienė I. Kas buvo Kęstučio nužudymo organizatorius? // Naujasis židinys — aidai. — 5 (173). — May 2005 — P. 180—186.
  11. 1 2 Jonynas I. Dovydiškės sutartis // Vaclovas Biržiška. Lietuviškoji enciklopedija. — T. VI. — Kaunas: Spaudos Fondas, 1937. — P. 1341—1344.
  12. 1 2 3 4 Koncius J. B. Vytautas the Great, Grand Duke of Lithuania. — Miami: Franklin Press, 1964. — P. 21—23.
  13. 1 2 3 4 Jakštas J. Lithuania to World War I // Albertas Gerutis. Lithuania: 700 Years. translated by Algirdas Budreckis — 6-th ed. — New York: Manyland Books, 1984. — P. 57—58. — ISBN 0-87141-028-1.
  14. 1 2 Christiansen E. The Northern Crusades. — London: Penguin Books, 1997. — P. 164—165. — ISBN 0-14-026653-4.
  15. 1 2 3 [www.vostlit.narod.ru/Texts/rus/Bychovec/text.htm Хроника Быховца] / Сост. и автор предисл. Н. Н. Улащик. — М.: 1966. — С. 63.
  16. 1 2 Rowell S. C. Pious Princesses or Daughters of Belial: Pagan Lithuanian Dynastic Diplomacy, 1279—1423 // Medieval Prosopography 15 (1): 25. — Spring 1994. — ISSN 0198-9405.
  17. Semkowicz W. Hanul, namiestnik wilehski (1382—1387) i jego rod // Ateneum Wilenskie, 1830. — N 1-2.
  18. 1 2 3 4 5 [www.vostlit.narod.ru/Texts/rus/Bychovec/text.htm Хроника Быховца] / Сост. и автор предисл. Н. Н. Улащик. — М.: 1966. — С. 64.
  19. Kučinskas A. Kęstutis. — Vilnius: Mokslas, 1988. — P. 173. — ISBN 5-420-00623-5.
  20. 1 2 3 [www.vostlit.narod.ru/Texts/rus/Bychovec/text.htm Хроника Быховца] / Сост. и автор предисл. Н. Н. Улащик. — М.: 1966. — С. 65.
  21. Jonynas I. Vytauto šeimyna. Istorijos baruose. — Vilnius: Mokslas, 1984. — P. 35—38.
  22. Gudavičius E. Birutė // Vytautas Spečiūnas. Lietuvos valdovai (XIII—XVIII a.): enciklopedinis žinynas. — Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidybos institutas, 2004. — P. 74—75. — ISBN 5-420-01535-8.
  23. 1 2 3 4 5 6 Urban W. Samogitian Crusade. — P. 173—174.
  24. 1 2 3 Kiaupa Z. Kiaupienė J., Kunevičius A. The History of Lithuania Before 1795 / English ed. — Vilnius: Lithuanian Institute of History, 2000. — P. 127—128. — ISBN 9986-810-13-2.
  25. Ivinskis Z. Dubysos sutartys // Vaclovas Biržiška. Lietuviškoji enciklopedija. — T. VII. — Kaunas: Spaudos Fondas, 1933—1944. — P. 94—96.
  26. Ivinskis Z. Vytauto jaunystė ir jo veikimas iki 1392 m. // Paulius Šležas. Vytautas Didysis. — Vilnius: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, 1988. — P. 20—22.
  27. Urban W. Samogitian Crusade. — P. 174.
  28. 1 2 3 Sužiedėlis S. Vytautas the Great // Encyclopedia Lituanica. — VI. — Boston, Massachusetts: Juozas Kapočius, 1970—1978. — P. 208—209.
  29. 1 2 3 Urban W. Samogitian Crusade. — P. 175—177.
  30. 1 2 3 Gudavičius E. Vytautas Didysis // Vytautas Spečiūnas. Lietuvos valdovai (XIII—XVIII a.): enciklopedinis žinynas. — Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidybos institutas, 2004. — P. 79—80. — ISBN 5-420-01535-8.
  31. Gieysztor A. The kingdom of Poland and the grand duchy of Lithuania, 1370—1506 // The New Cambridge Medieval History c.1415-c.1500. — Vol. VII. — Cambridge University Press, 1998. — P. 731. — ISBN 0-521-38296-3.
  32. Urban W. Samogitian Crusade. — P. 178.
  33. Davies N. God’s Playground: A History of Poland. The Origins to 1795. — Vol. I. — Oxford University Press, 2005. — P. 94—95. — ISBN 978-0-19-925339-5.
  34. Stone D. Z. The Polish-Lithuanian State, 1386—1795. — Seattle: University of Washington Press, 2001. — P. 18. — ISBN 0-295-98093-1.
  35. Барбашев А. И. Витовт и его политика до Грюнвальдской битвы …. — С. 10.

Литература

  • Барбашев А. И. [www.archive.org/download/Barbashev_A_I/Barbashev_A_I_Vitovt_i_ego_politika_do_Grunvaljdenskoj_bitvy_1885.pdf Витовт и его политика до Грюнвальденской битвы (1410 г.)] — СПб.: Типография Н. Н. Скороходова, 1885.
  • Грушевський М. С. [litopys.org.ua/hrushrus/iur40204.htm Історія України-Руси]. — [izbornyk.org.ua/hrushrus/iur4.htm Т. 4: ХІV-ХVІ віки — відносини політичні]. — Розділ II. — Київ: Наукова думка, 1993. — 544 с. — ISBN 5-12-003208-7.
  • Гудавичюс Э. История Литвы с древнейших времен до 1569 года / Перевод Г. И. Ефромова. — Том I. — Москва: Фонд имени И. Д. Сытина, 2005. — 679 с. — ISBN 5-94953-029-2.
  • Любавский М. К. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. — 2-е издание — Москва. Московская Художественная Печатня, 1915. — 409 c.
  • Koncius J. B. Vytautas the Great: Grand Duke of Lithuania. — Vol. 1. — Maiami: Franklin Press, 1964. — 211 p.
  • Kosman M. Wielki książę Witold. — Warszawa: Ksiąźka i Wiedza, 1967. — 279 s.
  • Łowmiański H. Witold, wielki księze litewski. — Wilno: Wydawnictwo Komitetu obchodu pięćsetnej rocznicy zgonu wielkiego księcia Witolda, 1930. — 121 s.
  • Mickūnaitė G. [books.google.com/books?id=a5zKQM7eEMgC Making a great ruler: Grand Duke Vytautas of Lithuania]. — Budapest: Central European University Press, 2006. — 337 P. — ISBN 963-7326-58-8.
  • Prochaska A. Dzieje Witolda Wielkiego Księcia Litwy. — Wilno, 1914. — 420 s.
  • Tęgowski J. Pierwsze pokolenia Giedyminowiczów. — Poznań, Wrocław: Wydawnictwo Historyczne, 1999. — 319 s. — ISBN 83-913563-1-0.
  • <cite id="urban" style="font-style:normal;"> Urban W. Samogitian Crusade. — Chicago: Lithuanian Research and Studies Center, 2006. — ISBN 0-929700-56-2.


Отрывок, характеризующий Гражданская война в Великом княжестве Литовском (1381—1384)

– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.