Гражданская война в Византии (1341—1347)

Гражданская война в Византии (1341—1347)
Дата	1341—1347
Место	Фракия, Македония, Фессалия, Константинополь
Итог	Приход к власти Иоанна VI Кантакузина
Изменения	Сербы получили Македонию и Эпир, Болгары захватили часть северной Фракии
Противники
Иоанн VI Кантакузин Сербия (1343 год) Болгария (1343 год) Османы (с 1345 года) Эмир Айдына (до 1345 года) Эмир Сарухан (до 1346 года) Григорий Палама Исихасты Иоанн V Палеолог Анна Савойская Иоанн XIV Калека Сербия (с 1343 года) Болгария (с 1343 года) Эмир Сарухан (в 1346 году) Варлаамиты Зилоты
Командующие
Иоанн VI Кантакузин Стефан Душан (1343 год) Орхан I (c 1345 года) Умур (до 1345 года) Алексей Апокавк Стефан Душан (с 1343 года) Момчил (до 1345 года)
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Гражданская война в Византии (1341—1347) — одно из крупнейших политических событий в истории Византийской империи, вооружённый конфликт, носивший политический, социальный и религиозный характер. Сторонами конфликта выступали сторонники малолетнего императора Иоанна V Палеолога, поддержавшие их зилоты и варлаамиты и сторонники его регента, позже провозгласившего себя императором Иоанна VI Кантакузена и поддержавшие его паламиты. В конфликт были вовлечены не только силы внутри Византийской империи, но и соседние народы и государства. Итогом войны стало окончательное ослабление империи, которая отныне не могла серьёзно противостоять туркам, и через 106 лет прекратила своё существование.

Предпосылки

После смерти императора Андроника III (15 июня 1341 года) был коронован малолетний Иоанн V Палеолог. Однако фактическая власть осталась в руках одного из самых знатных и богатых землевладельцев Фракии великого доместика Иоанна Кантакузена ставшего регентом малолетнего императора. Он опирался на крупную провинциальную аристрократию и армию. Его военным центром являлась Дидимотика — мощная фракийская крепость. Оппозицией ему служили чиновники и торгово-ремесленные круги столицы. Однако пока Андроник III занимал престол, оппозиция была вынуждена мириться с засильем в столице крупной провинциальной знати, так как выступление против Кантакузина означало бы мятеж против самого императора. Теперь же политическая ситуация изменилась. Во главе оппозиции стояли:

• Анна Савойская, мать Иоанна V Палеолога,
• Патриарх Иоанн Калека (Априйский)
• Алексей Апокавк — влиятельный сановник незнатного происхождения, ранее старый сподвижник Кантакузина. Апокавк заведывал государственными финансами и государственными солеварнями, затем был великим дукой византийского флота. Он внёс крупную сумму на строительство военного флота и одержал ряд побед в столкновениях с турецкими эскадрами, препятствовавшими торговле византийцев. Он смог организовать против провинциальных аристократов не только высшее столичное чиновничество, но и торгово-ремесленные круги. Причём, если у первых недовольство вызывала провинциальность происхождения оппонентов, то у вторых основной причиной раздражения являлись экономические привилегии феодальных землевладельцев. Кантакузин писал об Апокавке, что его власть была ненавистна «благородным», и поэтому Апокавк решил их всех уничтожить.

Предыстория

Вначале конфликт не принял форму гражданской войны, ограничившись дворцовыми интригами в Константинополе, так как у границ Византии складывалась сложная внешнеполитическая обстановка. Сербы, турки и болгары угрожали границам империи, а армия находились на стороне Кантакузина. Ещё при жизни Андроника III во Фракии у Дидимотики в 1341 году произошло сражение болгарского отряда с военными силами пинкерна Ангела, возвращавшегося от Константинополя. Остатки разбитого болгарского отряда полонили турки. Войска Ивана Александра в 1341 году осаждали Адрианополь, часть болгар была направлена царем грабить города Западной Фракии. Вначале обстоятельства складывались благоприятно для Кантакузина. Ему удалось добиться мира с болгарским царём Иоанн-Александром, заключить договор с Орханом и отразить набеги сельджукских отрядов, землевладельцы Ахейского княжества дали понять, что предпочли бы подчиниться императору, а не наместнику Катерины Валуа. Казалось, предоставлялась возможность наконец-то вернуть весь Пелопоннес, завершить окружение каталонского герцогства в Афинах, а затем добиться полного воссоединения греческих земель в едином государстве.

Однако, действия оппозиции не заставили себя ждать. Сразу после смерти императора Иоанн Калека потребовал участия в регентстве, и Кантакузин был вынужден уступить. Затем, воспользовавшись пребыванием Кантакузина в Дидимотике, Апокавк организовал в Константинополе путч, обратившись к народу с прямым призывом к открытой вооружённой борьбе против Кантакузина и его сторонников. Во время путча были разграблены дома сторонников Кантакузина, многие из них погибли, оказались в тюрьме или бежали к Кантакузину в Дидимотику. Были взяты под стражу сын Кантакузина Матфей и его мать Феодора (в заключении она умерла от голода). Кантакузин был лишен всех должностей и чинов, его земельные владения были переданы торговцам и ремесленникам. 26 октября 1341 года в Дидимотике сторонники Кантакузина провозгласили его императором. 19 ноября 1341 года состоялась коронация Иоанна V Палеолога, регентом при котором была объявлена Анна Савойская. Алексей Апокавк получил титул эпарха Константинополя.

Чтобы придать своим действиям больше легитимности Кантакузин не стал посягать на официальное отстранение от престола Иоанна V Палеолога и Анны Савойской. В своих грамотах он извещал население, что борется против «дурного» окружения императорской семьи, прежде всего — против Апокавка. Одновременно свои грамоты от имени императора Иоанна V Палеолога разослал и Апокавк. Его призывы «возбуждали народ против богатых, толпы ремесленников — против выдающихся славой и родом».

В конфликте приняли участи сторонники разных религиозных течений. Идеология исихастов, призывавших к глубокому смирению, была выгодна крупным феодалам, хотя вначале многие сторонники исихастов поддерживали зилотов. Кантакузин и его сторонники стали под знамя исихазма, чтобы расколоть зилотов. И, действительно, многие сторонники исихастов поддержали вначале Паламу, хотя впоследствии раскаивались, когда поняли, что Палама не был исихастом, а просто сумел расколоть лагерь противников Катакузина. Патриарх Иоанн Калека был, напротив, ярым противником паламитов. Борьбу с паламитами возобновил ученик Варлаама Акиндин, пользовавшийся покровительством Анны Савойской. В целом варлаамизм или антипаламизм был характерной чертой враждебного Кантакузину лагеря. Лидер паламитов Палама вскоре был брошен в тюрьму.

В Константинополе прокатилась новая волна репрессий против сторонников Кантакузина. Его столичные дворцы подверглись полному разгрому. Начались антифеодальные волнения во Фракии. Феодалов избивали, имущество их грабили, дома разрушали, самих их передавали в Константинополь. Наиболее значительным было восстание в Адрианополе, где землевладельцы созвали народ на площади для оглашения грамот Кантакузина. Во время оглашения грамот стали раздаваться выкрики противников Кантакузина. Они были схвачены и подвергнуты бичеванию. Ночью некий землекоп Вранос со своими товарищами Мугдуфом и Франкопулом обошли дома горожан и склонили их к открытому восстанию против знати. Составив отряд, они арестовали почти всех знатных лиц. Утром поднялось все население города. Дома феодалов и ростовщиков были разграблены и разрушены. Арестованные были отправлены в столицу.

Военные действия

К весне 1342 года, убедившись, что его дело во Фракии проиграно, Кантакузин решил идти на запад, надеясь овладеть Фессалоникой, правителем которой был его сторонник Синадин, и Македонией. Во Фракии у него осталась лишь Дидимотика, в которой он оставил семью. Одновременно с ним к Фессалонике двинулся правительственный флот во главе с Алексеем Апокавком. В это время в Фессалонике началось восстание зилотов против сторонников Кантакузина. Они были изгнаны из города, некоторые были убиты или арестованы. Кантакузин разорил пригороды Фессалоники и подверг город осаде, которая была безуспешна. Вскоре к Фессалонике прибыл флот Апокавка, что заставило Кантакузина летом 1342 года с остатками своего войска уйти в Сербию.

Там он начал переговоры о союзе со Стефаном Душаном и одновременно обратился к айдынскому эмиру Умуру с просьбой о помощи. Летом 1342 года Елена, жена сербского правителя Стефана Душана и сестра болгарского царя Ивана-Александра, посетила Тырново. По мнению современных историков сербской королеве удалось убедить своего брата не препятствовать действиям Стефана Душана. Сторонники Иоанна V Палеолога не воспользовались передышкой для упрочения своего положения. Осажденная правительственными войсками, в Дидимотике жена Кантакузина Ирина обратилась за помощью к болгарскому царю Ивану Александру. Но прибывшие болгарские войска, отогнав войска Иоанна V Палеолога, сами стремились овладеть родовым гнездом Кантакузинов. В разгар зимы 1342—1343 годов эмир Айдина Умур с войском высадился в устье Марицы, поднялся по её течению и отбросил болгар от Дидимотики. Однако вскоре сильные холода заставили его уйти домой.

В это время Кантакузин, заключив договор со Стефаном Душаном, начал весной 1343 года наступление. Он захватил Соек, Петру, Старидол, Платамон, Сервию и крепость Веррию. На его сторону перешла Фессалия, пожизненным правителем которой был назначен Иоанн Ангел, племянник Кантакузина. Затем Кантакузин вновь осадил Фессалонику, но зилоты снова отразили нападавших.

Но вскоре, из-за интриг венецианцев, происходит разрыв Кантакузина со Стефаном Душаном. Сербский правитель занял открыто враждебную Кантакузину позицию. В Фессалонику с флотом и сельджукскими отрядами снова прибыл Алексей Апокавк. Сельджуки совершили рейд в глубь занятой Кантакузином территории и разорили окрестности Веррии. Положение Кантакузина вновь стало плачевно, но на помощь ему вновь пришёл эмир Айдина Умур. Осенью 1343 года он на трехстах судах явился к Кантакузину в Южную Македонию. С приходом Умура Апокавк и сельджукские отряды вернулись в Константинополь. Не тратя время на подчинение Македонии, что угрожало столкновением с Душаном, и на новую осаду Фессалоники, Кантакузин и Умур к концу осени 1343 года заняли Фракию и вступил в Дидимотику. Турки опустошили занятые области. После этого Умур ушёл обратно Азию, где против него начала действовать новая латинская коалиция. Положение Кантакузина снова резко ухудшилось. Стефан Душан захватил Лерин, Воден, Касторию, почти всю Албанию и Македонию.

Во Фракии одновременно действовали войска Кантакузина, Иоанна V Палеолога, болгарского царя, турецких эмиров и независимого болгарского правителя Родопии Момчила. Апокавк добился союза с болгарским царём против Кантакузина. В качестве платы Иван Александр получил на севере Фракии обширную область с городами Филиппополь, Стенимах, Цепина, но при этом фактически не оказывал Константинополю никакой помощи. Зимой 1343—1344 г. Кантакузин сумел перетянуть Момчила на свою сторону и отдал ему в управление обширную область в Родопах. Апокавк завязал с Момчилом переговоры и сумел склонить его к разрыву с Кантакузином, даровав Момчилу титул деспота. Положение Кантакузина во Фракии снова пошатнулось. Апокавк опять подступил к Дидимотике.

В начале 1344 года флот Умура был сожжен латинянами у берегов Юго-Восточной Македонии. Около трёх тысяч турок высадившихся на берег были вынуждены возвращаться домой сушей. Дорогу им преградил сербский воевода Прелюб. Однако во время боя около Стефанианы он потерпел поражение и турки прибыли к Кантакузину. Они помогли ему разбить болгар, и Иван Александр заключил мир с Кантакузином. Апокавк был снова отброшен от Дидимотики. Момчил порвал с Апокавком, получив от Кантакузина титул севастократора и признав его суверенитет. С лета 1344 по лето 1345 года Кантакузин подчинил большую часть Фракии. У сторонников Иоанна V Палеолога оставался под контролем только Константинополь с округой, города Энос и Гексамилий, полуостров Галлиполи да далекая полунезависимая Фессалоника.

1 июня 1345 года Апокавка убивают сторонники Кантакузина в Константинополе. По городу прокатилась новая волна погромов. 7 июля 1345 года в ожесточенном сражении у Перитора объединённое войско Кантакузина и Умара разбивают войско Момчила. Сам Момчил погибает во время сражения. После этого в августе Кантакузин и Умур направились к Серре, которую осаждали сербы. В их находился и Сулейман — сына эмира Сарухан. Но в дороге Сулейман неожиданно умер. Опасаясь осложнений в отношениях с эмиром Сарухана и получив весть о новом походе коалиции против него, Умур ушёл в Азию (в мае 1348 года он был разбит латинянами у Смирны и погиб в сражении). Кантакузин вернулся в Дидимотику. В 1345 году, завоевав Галлипольский полуостров, Кантакузин заключил союз с османским эмиром Сулейманом, сыном Орхана I. Сулейман помог утвердиться Кантакузину в Восточной Фракии и стал посредником в переговорах с своим отцом, Орханом. Союз был заключен и скреплён браком Орхана с дочерью Кантакузина Феодорой.

В конце весны — начале лета 1345 года в Фессалониках правительственный архонт Иоанн Апокавк (сын Алексея Апокавка), заманив лидера зилотов Михаила Палеолога на заседание своего совета, приказал умертвить его и захватил в свои руки всю полноту власти в Фессалонике. Начались аресты зилотов. Однако, замысел Апокавка сдать город Кантакузину вызвал бурю негодования среди населения. Андрей Палеолог, брат Михаила, возглавил успешное восстание против Апокавка. Знатных сторонников Апокавка, и прежде всего его самого, сбросили со стены крепости.

Осенью 1345 года Душан взял Серры и Веррию. Пренебрегая договором Анной Савойской он контролировал всю Македонию, кроме Фессалоники, и Афон. Кантакузин между тем с помощью османов укрепился во Фракии. Его акт провозглашения себя императором 28 октября 1341 года был подкреплён коронацией 21 мая 1346 года в Адрианополе, проведённой иерусалимским патриархом. Одновременно собор преданных Кантакузину епископов, собравшийся в Адрианополе, низложил патриарха Иоанна Калеку.

В это время положение сторонников Иоанна V Палеологов резко ухудшилось из-за неудачного союза с эмиром Сарухана. Летом 1346 года Анна Савойская наняла у него 6-тысячный отряд для борьбы с Кантакузином. Но, найдя Фракию совершенно опустошенной, турки Сарухана не пожелали воевать с Кантакузиным и ушли грабить Южную Болгарию. На обратном пути турки подойдя к Константинополю и потребовали от Анны награды за свою «службу». Получив отказ, турки стерли с лица земли пригороды столицы, вошли в соглашение с Кантакузином и ушли домой.

В июне 1346 года участник латинской коалиции генуэзец Симоно Виньози захватил Хиос. Направленный против него во главе флота итальянец Фоччолати вместо похода к Хиосу захватил генуэзское торговое судно и привел его в Константинополь. Возмущенные генуэзцы Галаты перекрыли поставки продовольствия в столицу и в городе начался голод. Анна пообещала генуэзцам выдать им Фоччолати на расправу. Фоччолати вступил в сговор с Кантакузином, и в ночь на 3 февраля 1347 года открыл его войскам ворота Константинополя. За день до этого Анна Савойская низложила Иоанна Калеку и возвела вместо него на патриарший престол исхиата Исидора. Лидер исхиатов Палама был выпущен из тюрьмы.

Последствия

8 февраля 1347 года было подписано соглашение, согласно которому вся власть должна была в течение десяти лет оставаться в руках Кантакузина. Затем Иоанн V должен был стать равноправным соправителем Иоанна VI Кантакузина. Дочь Кантакузина Елена стала женой Иоанна V Палеолога. Объявлялась всеобщая амнистия, в то же время запрещалось требовать возмещения имущества, расхищенного или разрушенного в ходе войны. Однако богатства приверженцев Кантакузина, у них изъятые во время войны, должны были быть возвращены их владельцам. 13 мая 1347 года константинопольским патриархом была проведена новая коронация Кантакузина и его жены Ирины.

Политико-экономическое положение Византии в результате войны резко ухудшилось. Большая часть западных владений была занята сербами, а остатки византийских земель в Эпире, Фессалии и Македонии были изолированы. Фессалоника, находившаяся под властью зилотов, отказалась признать власть Кантакузина. Морея, в которой правил сын Кантакузина Мануил фактически стала независимой. Часть северной Фракии перешла к болгарам, а оставшаяся часть была полностью разграблена. Византия потеряла контроль над Эгейским морем. Генуэзцы захватили обе Фокеи (Старую и Новую), Хиос, Самос, Никарию, Панагию.

Флот практически не существовал. Казна была пуста. Заложенные за 30 тысяч дукатов венецианцам драгоценные камни императорского венца так никогда и не были выкуплены. Место драгоценностей в императорском убранстве заняли позолота и стеклянные подделки.

Значение

Гражданская война нанесла Византии в сущности смертельный удар. История империи вступила в свою финальную фазу. Существование Византии ещё в течение столетия было в действительности лишь затянувшейся агонией.

Ссылки

• Васильев А. А. [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa233.html#vaa233para04 Внешняя политика Византии в царствование Андроников] // История Византийской империи. Т.2. — М.: Алетейя, 2000. — ISBN 978-5-403-01726-8.
• Дашков С. Б. [www.sedmitza.ru/text/434598.html Иоанн VI Кантакузин] // Императоры Византии. — М.: Красная площадь, 1997. — 558 с. — ISBN 5-87305-002-3.
• Джон Норвич. История Византии. — М.: АСТ, 2010. — 542 с. — ISBN 978-5-17-050648-4.
• Сказкин С. Д. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000075/st009.shtml Том 3] // История Византии. В 3 т. — М.: Наука, 1967. — ISBN 978-5-403-01726-8.
• Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp5.7.htm Отдел VII. Ласкари и Палеологи. Глава VII. Андроник III и Кантакузин. Движение против служилой знати] // История Византийской империи. В 5 т. — М.: АСТ, Астрель, 2005. — Т. 5. — 558 с. — ISBN 5-271-03856-4.

Отрывок, характеризующий Гражданская война в Византии (1341—1347)

– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.