Гражданская война в Камбодже

Гражданская война в Камбодже
Основной конфликт: Вторая Индокитайская война
Американские танки в Камбодже во время Камбоджийской кампании. 4 мая 1970
Дата	1967 — 17 апреля 1975
Место	Камбоджа
Итог	Свержение режима Лон Нола, приход к власти «красных кхмеров»
Противники
Кхмерская Республика США Южный Вьетнам Кхмер Серей Красные кхмеры Северный Вьетнам НФОЮВ
Командующие
Нородом Сианук Лон Нол Сон Нгок Тхань Пол Пот Нуон Чеа
Силы сторон
250.000 военнослужащих 100.000 повстанцев.
Потери
неизвестно неизвестно

Гражданская война в Камбодже — военный конфликт между правительством страны, поддерживаемым США и Южным Вьетнамом, и местными коммунистическими силами, пользовавшимися поддержкой Северного Вьетнама, с 1967 по 1975 годы. Итогом войны стало падение центрального правительства и приход к власти «красных кхмеров», провозгласивших курс на тотальное переустройство камбоджийского общества с опорой на маоистские концепции. Гражданская война в Камбодже, наряду с боевыми действиями в Лаосе и Южном Вьетнаме, считается частью Второй Индокитайской войны.

Начало войны

В 1953 году Камбоджа получила независимость от Франции. Согласно Женевским соглашениям 1954 года, завершившим колониальную войну Франции в Индокитае, Камбоджа провозглашалась нейтральной страной. Правителем королевства стал принц Нородом Сианук, поначалу пользовавшийся большой популярностью среди населения. Сианук позиционировал себя как политик левого толка. Он был убеждён, что доминирующей силой в Юго-Восточной Азии в будущем окажется Китай. В 1965 году, после ряда пограничных инцидентов с участием вооружённых сил США в Южном Вьетнаме, Камбоджа разорвала дипломатические отношения с США.

В ходе развернувшейся в Южном Вьетнаме гражданской войны, в которую в дальнейшем активно вмешались США, камбоджийская территория активно использовалась партизанами НФОЮВ и подразделениями Северного Вьетнама. Президент США Линдон Джонсон запретил американским наземным подразделениям действовать на территории Камбоджи, так как это нарушало бы её формальный нейтралитет. Силы НФОЮВ и Северного Вьетнама, не связанные такими ограничениями, создали в восточных районах страны сеть базовых лагерей и складов, куда отступали после каждого серьёзного поражения в Южном Вьетнаме, чтобы в безопасности от действий противника восполнить потери и отдохнуть. В 1966 году принц Сианук заключил с Китаем, поддерживавшим Северный Вьетнам в войне, соглашение о присутствии северовьетнамских войск в Камбодже и использовании морского порта Сиануквиль для доставки им военных материалов, что являлось нарушением нейтралитета страны. Путь, по которому осуществлялось снабжение коммунистических сил через Камбоджу, получил название «тропа Сианука», по аналогии с более известной «тропой Хо Ши Мина». В это же время пребывание вьетнамских сил на территории страны повлекло массу проблем, одной из самых острых стал продовольственный вопрос: северовьетнамские войска массово скупали у камбоджийцев рис, предлагая цену намного выше правительственной. Это нанесло ощутимый удар по рисовому экспорту Камбоджи и по её экономике. В сельскую местность были отправлены солдаты, собиравшие рис под угрозой применения силы.

В 1967 году в провинции Баттамбанг, традиционном оплоте сопротивления властям, вспыхнуло крестьянское восстание, подавленное правительственными силами и мобилизованными на расправы чиновниками и горожанами. Восстание было использовано коммунистической партией Камбоджи, известной как «красные кхмеры», для развёртывания вооруженной борьбы против Сианука. В январе 1968 года коммунисты совершили первую военную акцию, в тот момент у них было всего 10 винтовок. Однако к концу 1968 года в Камбодже уже полным ходом шла гражданская война.

На раннем этапе войны боевые действия были малоинтенсивными и проходили без вмешательства США или Северного Вьетнама. Принц Сианук, ведя борьбу против коммунистических повстанцев, начал менять свою внешнюю политику. В 1969 году Камбоджа восстановила дипломатические отношения с США. С марта того же года американская авиация тайно проводила бомбардировки базовых районов НФОЮВ и северовьетнамской армии на востоке Камбоджи (операция «Меню»). Это делалось с тайного или явного согласия Сианука. Однако бомбардировки затрагивали только те объекты, которые использовались коммунистическими силами, действовавшими в Южном Вьетнаме. В гражданскую войну в стране США по-прежнему не вмешивались.

Эскалация войны

В марте 1970 года в Камбодже произошёл бескровный переворот, в результате которого принц Нородом Сианук оказался свергнут, а к власти пришёл его премьер-министр Лон Нол, отличавшийся решительными проамериканскими взглядами. Сианук после этого посетил Москву и Пекин, откуда открыто призвал своих теперь уже бывших противников свергнуть незаконное правительство. Тем временем Лон Нол, взяв власть в свои руки, сразу же распорядился закрыть порт Сиануквиль для доставки военных материалов коммунистам, и потребовал от северовьетнамских войск в течение 72 часов покинуть территорию страны.

Главным последствием заявления Лон Нола было то, что с этого момента война в Камбодже перестала быть внутренним делом страны, так как потеря камбоджийских баз серьёзно отразилась бы на проведении вьетнамскими коммунистическими силами операций в Южном Вьетнаме. Северовьетнамская армия не подчинилась ультиматуму, а вместо этого развернула широкомасштабное наступление против камбоджийских войск. Очень скоро угроза нависла над Пномпенем — столицей страны. Теперь под ударом оказались военно-политические интересы США в регионе. Военная победа северовьетнамских войск в Камбодже оказала бы крайне негативный эффект на продолжающуюся Вьетнамскую войну, превратив всю страну в тыл НФОЮВ и Северного Вьетнама. В конце апреля 1970 года президент США Ричард Никсон после многочисленных консультаций с советниками принял решение о проведении наземной операции в Камбодже, целью которой стало бы уменьшение давления противника на правительственные силы Камбоджи, а также уничтожение базовых лагерей на востоке страны.

30 апреля и 1 мая 1970 года вооружённые силы США и Южного Вьетнама начали интервенцию в Камбоджу. Продвигаясь вглубь страны, они не встретили значительного сопротивления, так как основные силы северовьетнамской армии в это время вели боевые действия на западном фронте. Были обнаружены несколько крупных базовых лагерей. В ходе этой операции американская армия захватила самые крупные трофеи за время Вьетнамской войны. Однако вторжение вызвало всплеск активности антивоенного движения в США, что вынудило Никсона пообещать вывести войска из Камбоджи к 30 июня. Это и было сделано. Южновьетнамские войска продолжали операции здесь ещё несколько месяцев, причём оказали непосредственную поддержку правительственной армии (которая теперь носила название FANK — фр. Forces Armees Nationales Khemeres, Кхмерские национальные вооружённые силы) на поле боя.

Ход войны

См. также: Переворот в Камбодже (1970)

К середине 1970 года расстановка сил в Камбодже выглядела следующим образом. Антиправительственные коммунистические силы были формально объединены в Национальный единый фронт Кампучии (НЕФК, фр. Front Uni National du Kampuchea, FUNK), а Нородом Сианук возглавлял Королевское правительство Национального единства Кампучии (КПНЕК, фр. Government Royal d’Union Nationale du Kampuchea, GRUNK), находящееся в изгнании, хотя оно и не признавало за собой такого статуса, так как некоторые его представители находились в Камбодже на подконтрольных НЕФК территориях, именовавшихся «освобождёнными районами», и лично Сианук посещал такие районы, не испытывая никаких неудобств и связанных обычно с военной активностью противника проблем. В боевых действиях против правительственной армии на этой фазе войны участвовали вооружённые силы «красных кхмеров» при поддержке северовьетнамской армии. Находящийся у власти режим Лон Нола начал получать значительную военно-экономическую помощь от США. Американская авиация оказывала поддержку правительственной армии. Кроме того, южновьетнамская армия периодически возвращалась в Камбоджу и проводила военные операции совместно с национальной армией FANK, однако без особого успеха. Таким образом, в камбоджийской гражданской войне принимали участие вооружённые силы трёх иностранных государств.

В августе 1970 правительственная армия попыталась решительно переломить ход боевых действий, начав операцию «Ченла I», а через год — летом-осенью 1971 года — последовала «Ченла II». В обоих случаях пытаясь установить контроль над дорогой из Пномпеня на Кампонгсаом (совр. Сиануквиль). Обе операции закончились крайне неудачно, и после этого FANK в целом перешла к стратегической обороне, а война окончательно приняла затяжной характер. Боевые действия велись в основном за линии коммуникаций, по которым Пномпень снабжался продовольствием. К этому времени Пномпень находился практически на осадном положении, — с весны 1972 года город периодически подвергался артиллерийским обстрелам, которые приводили к гибели мирного населения. Режим Лон Нола приобретал всё более авторитарные черты: Лон Нол одновременно являлся президентом, премьер-министром и министром обороны.

В январе 1973 года было подписано Парижское соглашение, которое, как предполагалось, должно было завершить войну во Вьетнаме. В феврале заключили перемирие воюющие стороны в Лаосе. Лон Нол объявил перемирие на всей территории страны, однако «красные кхмеры» продолжали боевые действия. Поскольку американская авиация более не использовалась в Южном Вьетнаме и Лаосе, теперь она могла оказывать камбоджийской армии гораздо более значимую поддержку. Следующие полгода были отмечены самыми ожесточёнными воздушными бомбардировками Камбоджи за всю войну, завершившимися по требованию Конгресса США 15 августа 1973 года. В то же время Северный Вьетнам прекратил участие своих войск в боевых действиях, не в последнюю очередь из-за расхождений с «красными кхмерами» по политическим вопросам. Принц Сианук оставался уже сугубо номинальной фигурой в GRUNK, не обладая никакой реальной властью. Как он сказал в интервью итальянской журналистке Ориане Фаллачи, «…они [красные кхмеры] выжали из меня всё, что могли, а потом выплюнули, словно вишнёвую косточку».

Падение Пномпеня

1 января 1975 года «красные кхмеры» начали своё финальное наступление, направленное на взятие Пномпеня. Они постепенно сужали кольцо вокруг города, лишая его остающихся линий снабжения. Город был наводнён беженцами и продолжал жить исключительно за счёт поставок продовольствия речными конвоями и самолётами ВВС США по воздуху. Уже было очевидно, что дни центрального правительства сочтены. 1 апреля Лон Нол ушёл в отставку. 12 апреля из Пномпеня был эвакуирован персонал посольства США (операция «Eagle Pull»), что оказалось прологом к эвакуации посольства в Сайгоне всего через две недели. Утром 17 апреля 1975 года столица Камбоджи — Пномпень — перешла под контроль вооружённых сил «красных кхмеров». Гражданская война в Камбодже завершилась, — страна стояла на пороге самых трагических событий своей новейшей истории.

Последствия войны

Американские воздушные бомбардировки (особенно удары стратегических бомбардировщиков B-52) нанесли тяжёлый ущерб природе Камбоджи. Боевые действия превратили более 2 миллионов людей в беженцев и нанесли огромный урон экономике страны: 80% промышленных мощностей разрушено, 40 % дорог и 30 % мостов уничтожено.

См. также

• Война во Вьетнаме
• Камбоджийская кампания
• Бомбардировки Камбоджи
• Индокитайские войны
• Вторая Индокитайская война

Ссылки

• [www.conflictologist.org/main/grajdanskaya-vojna-1960-v-kambodje-krasnye-khmery.htm Гражданская война в Камбодже].
• [www.yale.edu/cgp/Walrus_CambodiaBombing_OCT06.pdf Bombs Over Cambodia ]

Отрывок, характеризующий Гражданская война в Камбодже

Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.