Гражданская война в Колумбии (1876—1877)
Гражданская война в Колумбии (1876—1877) | |||
Соединённые Штаты Колумбии | |||
Дата |
1876-1877 | ||
---|---|---|---|
Место | |||
Итог |
победа правительственных сил | ||
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Общие потери | |||
| |||
Гражданская война в Колумбии в 1876—1877 годах была политико-религиозным конфликтом, в котором столкнулись интересы консерваторов и радикального крыла либералов.
Содержание
Предыстория
В соответствии с Конституцией 1863 года, президентские выборы в Соединённых Штатах Колумбии были непрямыми: для победы в первом туре кандидату нужно было победить как минимум в пяти из девяти штатов, если же этого не случалось — то президент выбирался Конгрессом из числа основных кандидатов. В 1876 году впервые случилось так, что никто не победил в первом туре, и решение должен был принимать Конгресс; на голосовании в Конгрессе кандидат от радикального крыла Либеральной партии Акилео Парра получил больше половины голосов и стал новым президентом. Одним из первых шагов нового президента стали меры по секуляризации народного образования, вызвавшие недовольство клерикалов и консерваторов.
Ход событий
Восстание
Борьба против проводимых правительством реформ началось с восстания в Суверенном штате Каука, за которым последовали аналогичные восстания в Суверенных штатах Антьокия и Толима. Вскоре оказались затронуты Суверенные штаты Сантандер, Кундинамарка и Бояка. Быстрое разрастание конфликта было обусловлено двумя причинами: медленным реагированием со стороны центрального правительства на первые восстания, и поддержкой повстанцев со стороны Католической церкви, описывающей борьбу повстанцев как «священную войну».
Первые столкновения между воинскими формированиями сторон произошли на территории Кауки, где отряды повстанцев возглавил являвшийся консерватором президент штата Толима генерал Хоакин Мария Кордова, а во главе правительственных сил стоял являвшийся либералом генерал Хулиан Трухильо. Первоначально у Кордовы было порядка 7 тысяч человек, а у Трухильо — около 4 тысяч, но практически перед началом восстания правительству удалось быстро мобилизовать ещё около 3 тысяч человек (в основном в столице штата городе Попаян).
Боевые действия начались 9 июля 1876 года, когда повстанцы из Антьокии и Толимы атаковали войска в Тулуа. В ответ президент Кауки Сесар Конто объявил состояние общественной опасности. 16 июля 300—400 консерваторов, двигавшихся к Картаго, наткнулись на генерала Рамона Переа, у которого было 150—200 человек; после нескольких часов боя у либералов кончились боеприпасы и они бежали. Взяв город, повстанцы выбрали Серхио Арболеду своим вождём, и сделали Картаго своей штаб-квартирой. В конце месяца весь север штата Каука был в руках повстанцев, в центре и на юге продолжались бои, а первые партизаны-консерваторы начали действовать от Попаяна до границы с Эквадором.
Первая реакция правительства либералов состояла в отправке войск, оружия и снаряжения в зону восстания. После того, как Трухильо был объявлен главой всех вооружённых сил в Кауке, к нему немедленно присоединилось две тысячи человек, и он начал формировать армию для подавления восстания. Тем временем многие консерваторы, узнав о восстании, стали покидать Боготу, чтобы заняться партизанской борьбой в прилегающей к столице сельской местности.
25 июля Трухильо продвинулся до Пасо-де-ла-Торре, и сделал это место базой для операций, ожидая подкреплений. На следующий день 500 солдат под командованием полковника Томаса Ренхифо взяли Пальмирас, обороняемый 900 повстанцами, руководимыми генералом Франсиско Мадриньаном. Таким образом правительственные силы, контролируя центр Кауки, могли предпринять наступление на север. Кроме того, чтобы не дать повстанцам перенести боевые действия на земли к западу от реки Магдалена, 3 августа генерал Даниэль Дельгадо был поставлен во главе 1100 солдат. Одновременно с этим два батальона национальной гвардии начали продвижение от берега реки Каука вглубь континента.
Видя это наступление в Кауке по всем фронтам, консерваторы в других штатах также начали восставать. 8 августа состояние войны объявил президент штата Антьокия Рекаредо де Вилья, а 13 августа — президент штата Толима Антонио Куэрво. В ответ на это президент Парра объявил состояние общественной опасности на федеральном уровне, и приказал армии увеличить численность до 30 тысяч человек и сформировать флотилию на реке Магдалена.
Вооружённые силы были разделены на четыре полевые армии: Южную (в Кауке под командованием генерала Трухильо), Западную (в Толиме и Антьокии под командованием генерала Сантоса Акосты), Атлантическую (в Магдалене, Боливаре и Панаме под командованием генерала Фернандо Понсе) и Резервную (в Бояке, Кундинамарке и Сантандере под командованием генерала Хоакина Рейеса).
Разрастание войны
В связи с тем, что восставшие приступили к партизанской войне, федеральное правительство организовало свои собственные иррегулярные силы, воевавшие параллельно с регулярными войсками. Для финансирования своих иррегуляров обе стороны прибегали к рэкету по отношению к крестьянам и землевладельцам.
В Кундинамарке действовали две основные партизанские группировки: около 1500 человек в Куаске под командованием Мануэля Брисеньо и Алехандро Посады, и около 200 человек в Эль-Мочуэло под командованием Хуана Ардильи. 22 августа в Гуаске состоялась встреча лидеров повстанцев, на которой доктор Роберто Сармиенто был назначен временным губернатором Кундинамарки, а Рекаредо де Вильа — объявлен национальным президентом. Ответ либералов был мягким: генералу Акосте было поручено «зачистить» опорные пункты повстанцев в регионе Сабана-де-Богота.
29 августа к Трухильо в его лагерь в Лос-Чанкос прибыли подкрепления. В Картаго к повстанцам также прибыли крупные силы под командованием Кордовы, и состоялось первое крупное сражение этой войны, известное как битва при Лос-Чанкос, в котором правительственные войска одержали решительную победу. В результате штат Толима перешёл под контроль либералов, и Анибаль Галиндо был назначен временным губернатором штата.
Развивая успех, либералы по трём направлениям вторглись в штат Антьокия: через Манисалес — 7 тысяч человек под командованием Трухильо, от побережья на Сарагосу — 3 тысячи человек Атлантической армии под командованием Фернандо Понсе, и через долину Фресно — 6 тысяч человек Западной армии под командованием генерала Акосты. Тем временем генерал Дельгадо преследовал остатки войск Кордовы, а Трухильо блокировал генерала Касабьянку и 1400 повстанцев в горах между Кондиной и Картаго.
12 сентября отступающие силы повстанцев влились в войска штата Антьокия. Консерваторы засели в своих оставшихся оплотах в Антьокии и Толиме, готовясь к отражению неминуемой атаки.
Тем временем Трухильо, добив остатки повстанцев в Эль-Тамбо на юге Кауки, 10 числа продолжил наступление. Видя это, Вилья организовал хорошо экипированную 9-тысячную армию, в которую были включены остатки разбитых Трухильо кауканцев, чтобы остановить правительственные войска под Манисалесом. Его войска были разделены на две группировки: одна, на юге, противостояла Трухильо, а другая разместилась в центре Толимы в Ла-Гаррапате под командованием генерала Марселиано Велеса. Тем временем генерал Дельгадо взял Перейру, а генерал Камарго вышел на равнину Ла-Гаррапаты, присоединившись таким образом к наступлению генералов Трухильо и Боорхеса. Консерваторы оказались почти окружены в Ла-Гаррапате, и сражение стало неизбежным.
Президент штата Магдалена генерал Алехандро Понсе, командовавший Атлантической армией, раскрыл заговор, направленный на его свержение, в который были вовлечены ряд высших офицеров. Он немедленно арестовал заговорщиков, и попытка провалилась.
Партизанская война в Кундинамарке
Повстанцы в Кундинамарке — 2500 человек в Гуаске под командованием Мануэля Брисеньо и 700 человек в Мочуэло под командованием Алехандро Посады — активизировали свою деятельность начиная с конца августа. Для борьбы с первыми был направлен генерал Серхио Камарго с 2400 пехотинцами, 600 кавалеристами и 2 орудиями. Иррегуляры, преследуемые генералом Камарго, прошли через весь штат, рекрутируя крестьян и атакуя мелкие правительственные гарнизоны. Тем временем генерал Габриэль Рейес атаковал силы Посады.
21 октября Камарго сменил Рейеса в вопросе действий в Мочуэло, и нанёс повстанцам поражение при Текендаме, а затем вновь двинулся в Гуаску, но это дало Посаде возможность восстановиться и взяться за старое.
В Суверенном штате Бояка образовались мелкие крестьянские партизанские отряды, общей численностью около тысячи человек, но вскоре они были разгромлены и рассеялись. То же самое произошло и в Толиме, где их уничтожением занимались генералы Дельгадо и Антонио Дуссан, к которым присоединился Рейес; они брали один оплот консерваторов за другим, консолидируя контроль либералов над штатом. Имели место также восстания в приатлантических штатах Панама, Боливар и Магдалена, жизненно важных благодаря своему положению на коммуникациях, связывающих порты с остальной частью страны, но этот регион был менее подвержен влиянию клерикалов, и консерваторам было здесь труднее находить сторонников. Правительства первых двух штатов быстро подтвердили свою верность федеральному правительству, и отправили войска против Антьокии, чтобы не дать ей выхода к побережью.
Встретившись 10 декабря в Сопо и видя неудачу либералов в подавлении партизанского движения в Гуаске и Мочуэло, повстанцы Кундинамарки решили вторгнуться в Сантандер и Бояку, и свергнуть тамошние правительства. Для этого они сконцентрировали 1600—1800 человек, и двинулись на Тунху, оставив несколько сотен человек в Кундинамарке чтобы тревожить противников.
Чтобы покончить с повстанцами, генерал Камарго прибыл в Боготу, откуда, узнав о плане консерваторов, двинулся к Сипакире, намереваясь перекрыть повстанцам дорогу. Однако те сумели пройти и, после полуторамесячного марша, преследуемые Камарго, прибыли в Бояку, а затем в Сантандер, рекрутируя по пути людей и увеличив свою численность до 4 тысяч человек. Чтобы противостоять им, либералы организовали четыре группировки: 600 человек в Сокорро под командованием полковника Рамона Руэды, 1100 человек в Гарсиа-Ровире под командованием генерала Соломона Вильчеса, 1200 человек в Памплоне, Чинакоте и Кукуте под командованием полковников Фортунато Берналя, Даниэля Эрнандеса, Рамона Пеньафорта и Сальвадора Варгаса, и 2000 человек в Гуаненте под командованием генералов Камарго и Габриэля Варгаса Сантоса. Генералы Акоста, оставшийся во главе боевых действий в Толиме, и Трухильо в Кауке, ожидали подкреплений.
Эта новая армия консерваторов под командованием Антонио Вальдеррамы разместилась в районе Памплоны в Ла-Донхуане, и генерал Камарго решил продолжить свою охоту. 24 января 1877 года он вошёл в город, где соединился с силами Вильчеса и Берналя. Либералы начали скоординированное наступление по нескольким направлениям, которое 26-27 января завершилось полным успехом. Преследуя повстанцев, 29 января Камарго вошёл в Кукуту, после чего, оставив преследование на Вильчеса, вернулся в Памплону, после чего 14 февраля одержал победу под Мутискуэй.
Повстанческие войска в центра страны оказались полностью разгромлены. Часть повстанцев ушла в Венесуэлу, часть разошлась по домам. В Кундинамарке, Бояке и Сантандере остались лишь небольшие очаги сопротивления консерваторов. Это стало возможным благодаря соглашению в Сантандере от 14 декабря 1876 года, согласно которому объявлялась амнистия для всех тех, кто сложит оружие до 10 марта следующего года; после этого амнистия могла производиться лишь прямым указом президента Парры.
Партизанское движение в Кундинамарке, оставшись без своих верховных командующих, пошло на спад, однако дороги региона ещё долгое время оставались небезопасными.
Наступление правительственных сил
В связи с тем, что боевые действия дошли до своей кульминации, в ответ на наступление либералов против Антьокии консерваторы предприняли собственную попытку наступления, надеясь прорваться во внутренние районы страны. Это привело к решающему сражению при Ла-Гаррапате 19-22 ноября 1876 года. Сражение окончилось вничью, и 22 ноября стороны согласились подписать перемирие. Консерваторам не удалось прорваться во внутренние районы страны, однако имея важную поддержку и много ресурсов, они решили продолжать войну, рассчитывая отвоевать территорию.
Повстанцы перегруппировались в Чучильа-дль-Тамбо, разместившуюся в районе Пасто: 1600 человек под командованием Хуана Кахиао и Мигеля Вильоты. В ответ была послана правительственная колонна из 1700 человек под командованием генерала Хосе Санчеса, и 29 ноября они сошлись в бою, после которого Санчес направился в Попаян. Разбитые повстанцы отступили к Пасто, откуда часть их бежала в Эквадор, а другая, ведомая Карлосом Патиньо, захватила 19 декабря Сантьяго-де-Кали, где забаррикадировалась в основных зданиях в центре города. Однако 24 декабря город был отбит генералом Давидом Пеньа.
Восстание в Магдалене
7 февраля сенатор и генерал Фелипе Фариас восстал в Сан-Хуан-де-Сесар. В ответ генерал Фернандо Понсе во главе 1200 солдат после высадки в Пунта-Монтойе два дня спустя, 21 февраля, занял Пуэрто-Сальгар, а затем оккупировал Риоачу. Тем временем генерал Камарго, приостановив операции в центре, двинулся на Санта-Крус-де-Момпос, а оттуда — на Барранкилью, где разгромил повстанцев. 18 апреля он победоносно вошёл в Риоачу.
25 мая Фариас сдался президенту Магдалены в обмен на общую амнистию для него и его сторонников.
Тем временем в Антьокии
Воспользовавшись бездействием либералов Акосты и Трухильо, генералы повстанцев Арболеда и Кордова продвинулись на новые позиции в Толиме, однако в феврале, когда центр страны стал относительно спокойным, правительство перенесло усилия на подавление восстания на юге.
Акоста сконцентрировал 2800 человек, и выступил из Агуабониды в Соледад. В ответ правительство штата Антьокия отправило 1500 человек под командованием Алехандро Рестрепо, чтобы перекрыть им проход. В сражении у деревни Эль-Пальмичаль 2-3 марта либералы были отбиты, и им пришлось вернуться обратно в Агуабониду.
10 марта либералы предприняли наступление в Кауке, взяв Аренильо. 24 марта генерал Хоакин Мария Кордова покинул Манисалес, намереваясь вторгнуться в Кауку. На следующий день он столкнулся возле Аренильо с генералом правительственных войск Мигелем Бооркесом, потерпел поражение и был вынужден вернуться в Манисалес.
Стоящий на дороге из Антьокии в Кауку Манисалес, окружённый горами и реками, было удобно оборонять. Генерал консерваторов Велес планировал собрать там до 8000 человек, после чего предпринять новые боевые действия против Трухильо, однако тот нарушил его планы, осадив город до подхода подкреплений.
22 марта Трухильо атаковал позиции консерваторов возле города и захватил их. Лишившись возможностей к продолжению сопротивления, президент штата Антьокия Сильверио Аранго подписал в местечке Сан-Антонио капитуляцию. Административная власть в штате перешла в руки генерала Трухильо, который организовал временное правительство, начавшее работу с 10 апреля. 11 апреля было заключено соглашение в Толиме между генералами Дидасио Дельгадо и Антонио Куэрво, а 18 апреля была объявлена всеобщая амнистия для тех повстанцев, кто сложит оружие в течение определённого промежутка времени (различного в зависимости от штата).
Войска Трухильо вошли во внутренние районы штата, оккупировав 18 апреля Рионегро, а 22 — Меделин.
Конец войны
После капитуляции в Сан-Антонио основная часть повстанцев сложила оружие, однако группы иррегуляров и ренегатов продолжали свою деятельность по всей Колумбии. Однако либералы перебросили на борьбу с ними высвободившиеся большие массы войск, и те были вынуждены один за другим сложить оружие, либо были уничтожены.
Итоги и последствия
В 1877 году генерал Трухильо был назначен Военным и гражданским главой и президентом Суверенного штата Антьокия, взяв в свои руки власть над этим консервативным регионом. В 1878 году Трухильо, поддержанный обоими крыльями Либеральной партии, победил на выборах и стал президентом Колумбии.
За поддержку восстания были изгнаны епископы Пасто, Попаяна, Санта-Фе-де-Антьокии и Меделина.
Напишите отзыв о статье "Гражданская война в Колумбии (1876—1877)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Ortiz, 2010: 128
- ↑ 1 2 Arenas, 2009: 52; Franco, 1877: 106
- ↑ [necrometrics.com/wars19c.htm Nineteenth Century Death Tolls]. Fuente: Singer, Joel David (1972). The Wages of War. 1816-1965. Nueva York: John Wiley & Sons Inc.
- ↑ Alberto Pardo Pardo (1972). Geografía económica y humana de Colombia. Tomo XI. Santa Fe de Bogotá: Ediciones Tercer Mundo, pp. 204.
Ссылки
- Edna Carolina Sastoque R., Mario García M. [www.economiainstitucional.com/pdf/No22/esastoque22.pdf «La guerra civil de 1876—1877 en los Andes nororientales colombianos»] — «Revista de Economía Institucional», vol. 12, № 22, primer semestre de 2010, pp. 193—214.
Отрывок, характеризующий Гражданская война в Колумбии (1876—1877)
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.