Гражданская война в Ливане

Гражданская война в Ливане
Бейрут, апрель 1978 года
Дата	1975 — 1990
Место	Ливан
Итог	Арабские сдерживающие силы (англ.) — вынужденное перемирие Де факто Сирийский контроль над Ливаном
Противники
«Ливанский фронт» / Вооружённые силы Ливана Катаиб Национально-либеральная партия Ливана (англ.) Ливанские силы Танзим Стражи кедров Марада (англ.) Арабские сдерживающие силы (англ.) ЮНИФИЛ Многонациональные силы в Ливане (1982-1984) «Национальное движение Ливана» (до 1982) «Фронт национального сопротивления Ливана» (с 1982) Прогрессивно-социалистическая партия Ливана Сирийская социальная националистическая партия Ливанская коммунистическая партия Ливанские вооружённые революционные фракции (англ.) Организация освобождения Палестины Армия освобождения Палестины Амаль Хезболла Мурабитун Сирия Иран (с 1980, в основном подразделение КСИР) «Исламские Движения Объединения» (с 1982) Израиль Армия южного Ливана
Командующие
Уильям Хави Башир Жмайель Амин Жмайель Фади Фрем Фуад Абу Надер Элие Хобейка Самир Джааджаа Камаль Джумблат Ибрагим Колейлат Жорж Хауи Ахмад Хатыб Ясир Арафат Зухейр Мухсин Муса Садр(покинул НДЛ в мае 1976 года) (1978) Наби Берри Мухаммад Хусейн Фадлалла Субхи аль-Туфайли Аббас аль-Мусави Хафез Асад Мустафа Тлас Гази Канаан Саид Шаабан Менахем Бегин Ариэль Шарон Саад Хаддад (1976—1984) Антуан Лахад (1984—2000)
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
Общие потери
См. ниже

Гражда́нская война́ в Лива́не (1975—1990) — вооружённые столкновения между мусульманскими и христианскими общинами Ливана, а также внутри этих общин, осложнённые вмешательством Сирии и израильским вторжением 1982 года.

Предпосылки

Арабо-израильский конфликт породил проблему палестинских беженцев, вооружённые отряды которых пытались воспрепятствовать созданию еврейского государства. Потерпев поражение от сил регулярной израильской армии, отряды палестинского сопротивления отступили на территорию Иордании. В 1970 году Ясир Арафат, войдя в сговор с группой офицеров иорданской армии, пытался путём военного переворота свергнуть короля Иордании Хуссейна. Однако силы палестинцев потерпели сокрушительное поражение и были вынуждены перебазироваться на территорию Ливана, где по Каирскому соглашению 1969 года и Мелькартскому соглашению 1973 года ливанская сторона предоставила им право иметь вооружённые силы, «при условии не нанесения ущерба суверенитету и благополучию Ливана». В результате «событий Чёрного сентября» погибли от 3 до 10 тысяч боевиков и гражданских палестинцев, и около 150 тысяч — были изгнаны из Иордании.

С территории Ливана начались вылазки палестинских боевиков на территорию Израиля, в результате которых правительство Ливана оказалось в затруднительном положении. Палестинские боевики фактически организовали «государство в государстве», где не действовало ливанское законодательство. Палестинские лагеря и поселения превратились в очаги преступности и терроризма. Особенно от произвола палестинцев страдало население Юга Ливана, в основном, христиане-марониты и мусульмане-шииты. Мусульманские круги решили использовать наличие большого количества вооружённых палестинцев, в основном, мусульман-суннитов для передела государственной системы страны в пользу мусульманской общины, ограничив права христианского населения страны. Ливанская армия была традиционно слаба, поэтому христиане Ливана стали организовывать собственные отряды самообороны, нередко вступавшие в столкновения с палестинскими боевиками. Милиции создавались и в других религиозных общинах и партиях, как солидарных с палестинцами, так и выступавших против палестинского присутствия.

Гражданская война

Первый период войны

Гражданская война началась 13 апреля 1975 года со столкновений в Бейруте между палестинскими боевиками и отрядами христианской партии «Катаиб». Столкновения начались после попытки убийства палестинцами одного из лидеров христианской общины Ливана Пьера Жмайеля. Постепенно военные действия распространились на северные и восточные части страны. До октября 1975 года вооружённые столкновения происходили, в основном, между отрядами различных палестинских организаций и милициями христианских партий «Катаиб», «Национально-либеральной партии», движения «Стражи кедров», организаций «Марада», Орден маронитских монахов (до середины 1980-х годов), «Танзим», во главе которых стояли известные христианские деятели Ливана — Пьер Жмайель, Камиль Шамун, Сулейман Франжье, Этьен Сакер, аббат Шарбель Кассис . Позже эти милиции объединились в единую армию «Ливанские силы» (за исключением «Марады»). Политическим крылом «Ливанских сил» стала коалиция «Ливанский фронт». В его составе находились в основном марониты, имелось небольшое количество православных и шиитов. Армянская община Ливана в массе своей осталась нейтральной, хотя отдельные армяне воевали в составе «Ливанских Сил». Ливанские ассирийцы примкнули к «Ливанским Силам», организовав 4 батальона добровольцев.

В октябре 1975 года к отрядам палестинцев присоединились воинские формирования мусульманских общин Ливана и левых партий, такие как Прогрессивно-социалистическая партия Ливана, состоявшая из друзов, Сирийская социально-националистическая партия (ССНП), опиравшаяся на православную общину, суннитская партия «Мурабитун», Ливанская коммунистическая партия и др. Они образовали т. н. «Национально-патриотические силы» (НПС), которую возглавил политический глава общины друзов Ливана Камаль Джумблат, питавший традиционную для друзов ненависть к христианам, особенно маронитам.

В милициях каждого из противоборствующих лагерей имелись добровольцы и наёмники из разных стран мира. Источниками финансирования милиций служили как прямая финансовая помощь иностранных государств, так и рэкет, наркотраффик, контрабанда оружия на подконтрольных территориях.

Несмотря на более чем трёхкратный перевес противника в живой силе (силы палестинско-мусульманской коалиции насчитывали около 48 тыс. человек против 15 тыс. бойцов христианских милиций) христианским отрядам удалось нанести ряд поражений антиправительственным войскам ООП-НПС и в январе 1976 года поставить их перед лицом неминуемого разгрома. В январе 1976 лидеры блока ООП-НПС обращаются за помощью к президенту Сирии Хафезу Асаду, который приказывает отправить в Ливан палестинские части из состава Армии Освобождения Палестины, базирующихся в Сирии, общим числом от 5000 до 8000 бойцов, что в корне меняет ход войны. Христиане переходят к обороне на всех фронтах. Мусульманские офицеры во главе с дезертиром лейтенантом Ахмадом Хатыбом при поддержке палестинцев подняли мятеж в мусульманских частях ливанской армии, и в марте правительственные вооружённые силы Ливана распались. Мятежники организуют «Армию Арабского Ливана» и присоединяются к альянсу ООП-НПС. Христианские солдаты и офицеры во главе с полковником Антуаном Баракатом формируют «Армию Свободного Ливана» и встают на защиту ливанского правительства и ливанских христиан. В марте-апреле 1976 года ООП-НПС проводит «наступление в горах», имеющее целью уничтожение христианского анклава в Горном Ливане. Заместитель Арафата Салах Халаф (Абу Ияд) заявил, что путь в Палестину лежит через столицу христианского анклава — Джунию (город, находящийся на северо-восток от Бейрута). Христианским войскам приходится отступить с ряда позиций в Восточном Бейруте и горах, и на некоторое время антиправительственным силам удаётся захватить около 70 % территории страны. Однако после перегруппировки сил, отряды христианской милиции переходят в контрнаступление и отбрасывают мусульман на исходные позиции, а на севере страны даже продвигаются далеко вглубь территории, захваченной отрядами НПС-ООП, вплотную подойдя ко второму по величине городу Ливана — Триполи. Взятию Триполи христианам помешала Сирия, опасавшаяся чересчур крупной победы христиан над мусульманами.

Мирное население становится объектом террора со стороны палестинских боевиков, на который отвечают актами возмездия бойцы христианских милиций. 30 мая 1975 года в Западном Бейруте было убито 30 христиан в отместку за убитого в Восточном Бейруте палестинца. Осенью 1975 года палестинские боевики проводят серию убийств ливанских христиан в деревнях Бейт-Меллат, Телль-Аббас, Нааме. 6 декабря того же года («Черная суббота») убийство четверых молодых христиан в Восточном Бейруте привело к волне ответных убийств от 200 до 600 бейрутских мусульман. После штурма палестинского лагеря беженцев в бейрутском районе Карантина, превращенного палестинцами в укрепленную военную базу, и последовавшей после него резне известной как «Резня в Карантине», в январе 1976 года, в которой, христианские боевики убили около 1000—1500 палестинцев в том числе и мирное население,, палестинские боевики и их союзники убили около 600 жителей христианского города Дамур, находившегося в глубине мусульманской зоны.

За время гражданской войны многие районы Бейрута, особенно вблизи т. н. «зеленой линии», разделяющей враждующие районы города, были почти полностью разрушены. В июне 1976 года в Ливан были введены части сирийского военного контингента, который в союзе с проправительственными христианскими милициями нанес окончательное поражение блоку НПС-ООП. Последним значительным событием гражданской войны 1975—1976 гг. стал разгром христианской милицией крупнейшего палестинского военного лагеря в Восточном Бейруте — Тель-Заатара в августе 1976 года. После военных поражений второй половины 1976 года и убийства Камаля Джумблата агентами сирийских спецслужб в марте 1977 года блок НПС окончательно распадается, в то время, как альянс христианских партий «Ливанский Фронт» усиливает свои позиции, а его объединённая армия «Ливанские Силы» под командованием молодого харизматичного младшего сына шейха Пьера Жмайеля — Башира — становится мощной 30-тысячной военной группировкой. После заключения Кэмп-Дэвидского договора между Израилем и Египтом руководство Сирии меняет свою тактику в Ливане, начиная привлекать на свою сторону бывших противников из рядов развалившегося НПС. Сирийские войска начинают перевооружение подконтрольных им палестинских и ливанских мусульманских группировок. Параллельно с этим ухудшаются отношения Сирии с христианскими партиями, требующими немедленного вывода сирийского «миротворческого» контингента, ставшего по сути оккупационным. Лидеры христиан Ливана начинают скрытое сотрудничество с Израилем, который снабжает христианские войска оружием и техникой, оказывает финансовую поддержку.

Второй период войны

В феврале 1978 года произошло первое крупное столкновение между ливанской армией и поддержавшими её Ливанскими Силами и сирийскими войсками, сирийцы понесли немалые потери. В руководящем составе «Ливанского Фронта» начались трения по вопросу сирийского присутствия в Ливане, в результате чего его покинул просирийски настроенный Сулейман Франжье. 13 июня 1978 года отряд Ливанских Сил по приказу Башира Жмайеля проводит операцию в городке Эхден на севере Ливана, целью которой был захват сына Сулеймана — Тони Франжье, командовавшего христианской милицией «Армия освобождения Згорты». Тони Франжье и его семья погибли (в живых остался только сын). Сулейман Франжье объявил вендетту, поклявшись, что на севере Ливана не останется в живых ни одного сторонника Жмайеля. Начались столкновения между Ливанскими Силами и милицией Франжье, которую поддержали сирийские войска. 1 июля после мощного обстрела сирийские войска предприняли попытку наступления на позиции Ливанских Сил в бейрутских кварталах Айн ар-Руммана, Джедейде, Фурн эль-Шеббак, пригороде Хадат. Началось сирийское наступление и на севере Ливана, где в августе Ливанские Силы отступили, отдав районы Бшарре, Батрун, Кура, населенные маронитами и православными — под контроль сирийцев и «Армии освобождения Згорты», после чего возобновились бои в Бейруте. Боевые действия продолжались до начала октября. Встретив мощное сопротивление христианских ополченцев и понеся большие потери в живой силе и технике, сирийские войска прекратили наступление, а 9 октября начали отступать из Восточного Бейрута и христианских районов Горного Ливана, контролируемых Ливанскими Силами, передав свои позиции ливанской армии. Постоянным фоном столкновений между сирийской армией и христианскими ополченцами были беспощадные обстрелы сирийской артиллерией жилых кварталов Восточного Бейрута, например, в результате последовавшей 4 октября 1978 года бомбардировки Восточного Бейрута погибли свыше 100 человек, около 1000 получили ранения. Эта фаза конфликта получила название «Стодневной войны».

В 1981 году происходит новое обострение обстановки в Ливане, связанное с нападением сирийских войск на христианский город Захле в долине Бекаа. На помощь городскому ополчению Захле Баширом Жмайелем был отправлен отряд спецназа Ливанских Сил . Не сумев взять город наземными силами, сирийцы попытались применить авиацию, что привело к жёсткой реакции руководства Израиля, заявившего, что оно не допустит истребления христианской общины Ливана. Израильские ВВС сбили два сирийских вертолёта, доставлявших солдат к месту боев. Было достигнуто соглашение, по которому сирийские войска отступали от города, а бойцы «Ливанских Сил» уходили на территорию христианского анклава и в Восточный Бейрут. Сирийцы смогли войти в Захле только в 1985 году, после того как город был сдан по приказу Илие Хобейки, командовавшего «Ливанскими Силами», имевшего тесные контакты с сирийскими спецслужбами и командованием сирийских войск в Ливане.

Третий период войны: вторжение Израиля

Израильское вторжение в Ливан 1982 закончилось изгнанием палестинских боевиков и оккупацией Израилем южных районов Ливана. Жители юга страны восторженно встречали израильские части, видя в них защиту от произвола и насилия палестинских организаций, обосновавшихся на юге. На север и в центральную часть были введены дополнительные части сирийской армии (общая численность контингента составила 17 тысяч солдат). В августе 1982 года Башир Жмайель, 34-летний командующий «Ливанскими Силами», был избран на пост президента Ливана. Однако 14 сентября 1982 года он погибает от взрыва в штаб-квартире партии «Катаиб». Это убийство организовали сирийские спецслужбы, выполнявшие указание президента Сирии Хафеза Асада. Исполнителем теракта стал Хабиб Шартуни, член Сирийской социал-национальной партии Ливана и агент сирийских спецслужб. Христианскую армию возглавил заместитель Башира Фади Фрем. Вскоре после убийства Башира Жмайеля несколько сотен христианских ополченцев ворвались в палестинские лагеря Сабра и Шатила, убив, по разным данным, от 150 до 2000 палестинцев. На внеочередном заседании парламента Ливана президентом был избран старший брат Башира Жмайеля — Амин, безвольный и слабый, хотя и амбициозный политик, не обладавший ни способностями, ни популярностью младшего брата.

17 мая 1983 года заключается мирный договор между Ливаном и Израилем. Этот договор вызвал резкую реакцию в стане просирийских политиков, организовавших по приказу Сирии так называемый Фронт национального спасения во главе с Сулейманом Франжье, Валидом Джумблатом и Жоржем Хауи (председателем Ливанской коммунистической партии), объединивший партии и организации, подконтрольные сирийскому режиму. В сентябре 1983 года израильские войска покидают регионы Алей и Шуф, находящиеся на юго-востоке от Бейрута и населённые смешанным друзско-христианским населением. 3 сентября, через 24 часа после ухода израильтян, объединённые отряды друзов, палестинцев, шиитов, коммунистов и боевиков ССНП при поддержке сирийской пехоты и танков атакуют христианские города и деревни Алея и Шуфа. Застигнутые врасплох немногочисленные подразделения «Ливанских Сил», расположенные в Шуфе под командованием Самира Джааджаа, оказывают упорное сопротивление нападающим, тщетно дожидаясь помощи со стороны ливанской армии, обещанной президентом Амином Жмайелем. Видя бездействие армии, командование «Ливанских Сил» направило в район боевых действий часть своих подразделений из Бейрута, но помощь опоздала.

5 сентября возле христианского города Бхамдун Ливанские Силы терпят поражение от друзско-мусульманско-сирийских войск и, потеряв за сутки 150 бойцов, отступают с тысячами беженцев в город Дейр-эль-Камар. Друзское население и отряды друзской Прогрессивно-социалистической партии начинают массовое истребление мирного христианского населения, жертвами убийств становятся даже христиане, лояльные ПСП, а также члены семей христиан, воевавших в составе партий-союзников ПСП. По приблизительным данным, было убито более 1500 христиан, около 300 тысяч стали беженцами. Духовный глава друзов шейх Абу Шакра заявил, что христиане никогда больше не будут жить в друзских горах. Этот период боёв был назван позже «Войной в горах» (англ. Mountain War). Позиция Амина Жмайеля, отказавшегося направить части ливанской армии в защиту христианского населения Алея и Шуфа, вызвала яростную критику в христианской общине. Его обвиняли в том, что, не сумев взять под свой контроль Ливанские Силы, Амин Жмайель решил максимально подорвать военную мощь и авторитет этой организации среди христиан Ливана, чтобы самому выступать как их единоличному представителю. «Война в горах» стала крупнейшим поражением христианских сил в гражданской войне. Несмотря на все призывы к примирению между враждовавшими общинами, только 17 % христианских беженцев вернулось после войны в Шуф и Алей. Деньги из специального фонда, учрежденного государством для возвращения христиан, были украдены главой Прогрессивно-социалистической партии Валидом Джумблатом.

Четвёртый период войны

В феврале 1984 года объединённые силы друзов и шиитов с помощью сирийского контингента выбивают части ливанской правительственной армии из Западного Бейрута. Шестая армейская бригада, почти полностью состоявшая из шиитов, переходит на сторону своих единоверцев. Половина личного состава Четвёртой армейской бригады, в массе своей друзы, дезертирует и присоединяется к боевикам друзской Прогрессивно-социалистической партии.. Дезертирует также начальник генштаба армии друз генерал Надим аль-Хаким.

В марте 1985 года израильская армия перебазируется за реку Литани в зону безопасности на юге Ливана. В районе Иклим аль-Харруб, находящимся на восток от города Сайда и населённым преимущественно христианами, вспыхивают бои между частями Ливанских Сил и отрядами палестинцев, шиитов и друзов, напавших на христианские деревни. Бои шли с переменным успехом, пока в апреле командование Ливанских Сил не отдало неожиданный приказ своим войскам отступить из района Иклим аль-Харруб и эвакуироваться морским путём в Бейрут. Десятки тысяч христиан остались без защиты перед нападавшими мусульманами, устроившими очередную резню в христианских селениях. Потоки беженцев устремились в «зону безопасности» на Юге Ливана и в христианский город Джеззин. В это время отряды ливанского движения «Стражи кедров» под командованием Жозефа Карама совершили марш-бросок на юг страны и возле селения Кфар-Фаллус нанесли поражение друзско-мусульманским милициям, отбросив их назад к Сайде. Город Джеззин с окрестностями был присоединен к зоне безопасности (т. н. «Джеззинский палец»). Однако 50 христианских населённых пунктов региона было опустошено и заселено мусульманами-суннитами, спонсировавшимися будущим премьер-министром Ливана Рафиком Харири. После падения Иклим аль-Харруба во главе Ливанских Сил встал бывший начальник службы безопасности Илие Хобейка, занимавший просирийские позиции, начальником штаба был назначен Самир Джааджаа. Территориия, контролируемая Ливанскими Силами, простерлась от городка Мадфун южнее Батруна на севере до селения Кфаршима юго-восточнее Бейрута на юге. В декабре 1985 года Илие Хобейка от имени Ливанских Сил подписывает т. н. «Тройственное соглашение» с лидерами антиправительственного лагеря — Набихом Берри, представляющим движение «Амаль», и Валидом Джумблатом от Прогрессивно-социалистической партии. Соглашение имело целью установление мира в Ливане и предоставления Сирии широкого влияния на политику Ливана. Это привело к тому, что 15 января 1986 года Самир Джааджаа при поддержке президента Ливана Амина Жмайеля сместил Хобейку с поста лидера Ливанских Сил, вынудив бежать на территорию, контролируемую сирийскими войсками. Разгневанный поведением Жмайеля президент Сирии Хафез Асад приказал просирийским политическим силам и милициям Ливана бойкотировать его указы и постановления. Под руководством Самира Джааджаа христианская милиция прекращает сотрудничество с Израилем и налаживает дружеские связи с Ираком — традиционным соперником Сирии в регионе. Саддам Хуссейн начинает поставки вооружений и финансовую помощь Ливанским Силам. Союз с Ираком продолжался вплоть до окончания гражданской войны.

В мусульманской части Ливана продолжались столкновения между просирийскими милициями, а также палестинцами. В 1985 году альянс Прогрессивно-социалистической партии Ливана, Коммунистической партии Ливана и движения «Амаль» разгромил единственную военную силу суннитской общины — милицию партии «Мурабитун», лидер которой Ибрагим Колейлат был вынужден эмигрировать из страны, спасая свою жизнь. На севере Ливана партия клана Франжье «Марада» конфликтовала с боевиками «Сирийской социал-национальной партии» Ливана и палестинцами. С 1985 года шиитское движение «Амаль» вело боевые действия против палестинских формирований в лагерях Сабра, Шатила, Бурж-Баражне и в Южном Ливане. «Амаль» пользовалось поддержкой сирийских войск и ливанской армии, палестинцев поддерживала друзская Прогрессивно-социалистическая партия, коммунисты и Сирийская социал-национальная партия Ливана. После долгой кровопролитной борьбы палестинцы потерпели поражение, Сабра и Шатила были захвачены боевиками «Амаль», лагерь Бурж-Баражне и Рашидия (на юге) находились в осаде и подвергались постоянным обстрелам со стороны шиитских боевиков. Попытки Прогрессивно-социалистической партии воспользоваться ослаблением «Амаль» после боев с палестинцами и захватить большие территории в Западном Бейруте вынудили Сирию вновь ввести свои войска в Западный Бейрут в 1987 году.

С марта 1988 по декабрь 1990 отряды движения «Амаль» Набиха Берри вели боевые действия против организации «Хезболла» на юге Ливана в районе Иклим ат-Туффах и в южных пригородах Бейрута.

Заключительная стадия войны и её результаты

13 октября 1990 года в 7:00 утра сирийская авиация нанесла бомбовый удар по резиденции генерала Ауна в Баабде. После мощного огневого налёта, в котором сирийскую артиллерию поддержала артиллерия «Ливанских Сил» сирийские войска штурмовали Баабду и резиденцию Ауна. Аун, только накануне громогласно обещавший в телевизионном интервью стоять до последнего и погибнуть в бою, в пижаме на бронетранспортере бежал во французское посольство, где попросил политическое убежище, бросив на произвол судьбы свою жену и трех дочерей. Из посольства он обратился к верным ему войскам с предложением сдаться подразделениям просирийского генерала Эмиля Лахуда во избежание кровопролития. Однако не все части своевременно получили это предложение, а некоторые отказались сложить оружие. Большое число ливанских солдат, сдавшихся в плен, было хладнокровно расстреляно сирийцами. Над жителями христианских районов было учинено насилие и произвол со стороны сирийских солдат, а также мусульманских боевиков из просирийских милиций. В городе Бикфая боевики ССНП осквернили могилу президента Ливана и командующего «Ливанских Сил» Башира Жмайеля. Только угроза председателя христианской партии «Катаиб» Жоржа Сааде мобилизовать бойцов христианской милиции и атаковать мусульманские районы прекратила бесчинства. Гражданская война окончилась без значительных изменений ливанского государственного устройства (Таифские соглашения 1989), хотя мусульмане добились равного с христианами представительства в парламенте, а права премьер-министра (суннита) были значительно расширены за счет урезания власти президента (маронита). «Амаль» и «Хезболлах» договорились о прекращении огня. Президентом стал просирийский христианин Элиас Храуи, а затем Эмиль Лахуд. Враждующие милиции (кроме «Хезболлы») сдали имеющееся оружие и военную технику ливанской и сирийской армиям или продали их за границу (в частности, в бывшую Югославию, где начинались боевые действия) и были преобразованы в политические организации.

При этом никто из представителей Южного Ливана не был приглашён на обсуждение Таифских соглашений, а просирийское руководство Ливана отказалось от какого-либо диалога c ними, практически объявив войну как Армии южного Ливана, так и его христианскому населению в целом. В результате территория юга Ливана попала в сферу израильской оккупации до мая 2000 года.

По данным, приведенным в книге «ООП в Ливане» израильского историка Рафаэля Исраэли, в результате гражданской войны в Ливане погибло свыше 100 000 человек. Газета «Los Angeles Times», ссылаясь на официальную ливанскую полицейскую статистику, уже в 1992 году оценивала число погибших в гражданской войне в 144 тысячи человек при более чем двухстах тысячах раненых.

См. также

• Многонациональные силы в Ливане
• Операция «Литани»
• Взрывы казарм миротворцев в Бейруте
• Список войн XX века

Ссылки

• [www.liberty05.com/civilwar/civil.html Lebanese Civil War 1975—1976]
• [www.111101.net/facts/history/chronology/index.html Facts — Lebanese war chronology 1975—1990]
• [www.gotc.org/black_page/black_page.htm Crimes and Massacres By the PLO and the Syrian army against the Lebanese people]
• [books.google.com/books?id=1bgCAzR5V68C&printsec=frontcover&dq=%C3%89tienne+sakr+lebanon&source=bl&ots=wG7byZVWQs&sig=dcDevSXoXmOq_brzR1QZFHlUeZU&hl=ru&ei=UV2lS-S2MdiL_AbMkuzuCQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=3&ved=0CBcQ6AEwAg#v=onepage&q=massacres%20and%20crimes%20committed%20by%20the%20palestinians&f=false The conscience of Lebanon: a political biography of Etienne Sakr (Abu-Arz), Mordechai Nisan, Appendix 'Massacres and Crimes committed by the Palestinians and the Syrians Against the Lebanese (1975-90)']
• [militera.lib.ru/common/show/01_22.html Ливан]
• [www.worldsecuritynetwork.com/showArticle3.cfm?article_id=15114 Meeting Abu Arz, written by: Manuela Paraipan, 03-Dec-07]
• [www.ckct.org.ru/countries/lebanon/lebanon7.shtml История Ливана]
• [www.vestnik.com/issues/2000/0229/win/shusteff.htm, ДВОЙНОЙ СТАНДАРТ, Борис ШУСТЕФ (Рочестер)]
• [gazeta.rjews.net/nisan.shtml Мордехай Нисан, Этьен Сакр (Абу Арц) — глава ливанских «Стражей Кедров»]
• [balagan.org.uk/war/ai/1982.htm#Warring_Factions 1982 Lebanon]
• [bostonreview.net/BR07.6/teichman.html Embattled Lebanon, by Sherman Teichman ]
• [old.vko.ru/article.asp?pr_sign=archive.2006.27.28 ОПЕРАЦИЯ «МИР ГАЛИЛЕЕ», Новости ПРО-ПВО]
• [www.country-data.com/frd/cs/lbtoc.html#lb0152 LEBANON — A Country Study]
• [news.bbc.co.uk/onthisday/hi/dates/stories/april/13/newsid_4439000/4439939.stm 1975: Beirut street battle leaves 17 dead]
• [www.youtube.com/watch?v=l1wm62FNXeI Michel Aoun fake promise]
• [www.defenddemocracy.org/index.php?option=com_content&task=view&id=11782109&Itemid=354 Lebanon’s Militia Wars ]
• [www.refworld.org/cgi-bin/texis/vtx/rwmain?page=topic&tocid=4565c22538&toid=459a87252&publisher=&type=&coi=LBN&docid=3ae6aab53&skip=0 1. Incident called Black Saturday in 1978;2.Information on the Druze and the Progressive Socialist Party]
• Rex Brynen. [prrn.mcgill.ca/prrn/papers/sanctuary/contents.html Sanctuary and survival: the PLO in Lebanon  (англ.)]. — Boulder: Westview Press, 1990. — 255 p. — ISBN 0813379199, 9780813379197. ([books.google.com/books?id=2LJtAAAAMAAJ])
• [www.cedarguards.org/wb/index.php?subaction=showfull&id=1201346783&archive=&start_from=&ucat=1,2,6,7&lb=news Interview with Etienne Saqr (Abu Arz), Manuela Paraipan, 22nd January 2008]
• [www.newjerseysolidarity.org/resources/roots/chapter18.html 18:The Battle of Lebanon]
• [www.isramir.com/content/view/4399/169/ Хронология политических и военных событий в Ливане (1920—2004), Дов Конторер, 21.06.2006]
• Новоточинов Алексей [navoine.ru/recenziya-beyerut.html Рецензия на книгу Юрия Перфильева «Террор. Бейрут — жаркий октябрь.» 10-06-2009] navoine.ru
• Antoine J. Abraham. [books.google.com/books?id=pk2GxcpojakC The Lebanon War]. — Greenwood Publishing Group, 1996. — 195 p. — ISBN 0275953890, 9780275953898.
• Edgar O'Ballance. [books.google.com/books?id=iZhJgTkW058C Civil War in Lebanon, 1975-92  (англ.)]. — Palgrave Macmillan, 1998. — 234 p. — ISBN 0312215932, 9780312215934.
• Cathy Sultan. [books.google.co.il/books?id=lSF6nLHSaywC A Beirut Heart: One Woman's War]. — Scarletta Press, 2005. — 264 p. — ISBN 0976520117, 9780976520115.
• Marius Deeb. [books.google.ru/books?id=9Jkcale2rcwC The Lebanese civil war]. — Praege, 1980. — 158 p. — ISBN 0030397014, 9780030397011.
• Marius Deeb. [books.google.ru/books?id=9Jkcale2rcwC Syria's Terrorist War on Lebanon and the Peace Process]. — Palgrave Macmillan, 2003. — 288 p. — ISBN 1403962480, 9781403962485.
• [www.nytimes.com/1988/06/05/weekinreview/in-lebanon-a-new-chance-for-the-old-war-the-leaders.html?src=pm In Lebanon, a New Chance for the Old War; The Leaders ]
• [www.thefreelibrary.com/The+Maronites+and+Syrian+withdrawal%3A+from+%22isolationists%22+to...-a080013150 The Maronites and Syrian withdrawal: from «isolationists» to «traitors»?]
• [www.icrc.org/eng/assets/files/other/lebanon.pdf Country report: Lebanon. ICRC worldwide consultation on the rules of war]

Отрывок, характеризующий Гражданская война в Ливане

– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.