Гражданская война в Нигерии

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Гражданская война в Нигерии Nigerian Civil War
Территория Биафры на карте Нигерии. Май 1967
Дата	Июль 1967 года — январь 1970 года
Место	Нигерия
Причина	Провозглашение независимости Биафры.
Итог	Победа правительственных войск. Уничтожение Биафры.
Противники
Биафра Биафра Косвенное участие: Бенин Израиль ЮАР Родезия Франция Португалия Китай Нигерия Нигерия Косвенное участие: Великобритания СССР Египет Сирия Судан Чад Нигер Алжир
Командующие
Чуквемека Одумвегу-Оджуква Филипп Эфионг Альберт Оконкво Якубу Говон Муртала Мухаммед Бенджамин Адекунле Олусегун Обасанджо
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
около 1 000 000 погибших военнослужащих и гражданских лиц около 200 000 погибших военнослужащих и гражданских лиц
Общие потери
от 1 000 000 до 3 000 000 погибших с обеих сторон

Гражданская война в Нигерии (англ. Nigerian Civil War); также иногда встречаются варианты война за независимость Биафры (англ. Biafran War of Independence) и биафро-нигерийская война (англ. Nigerian-Biafran War)) — вооружённый конфликт, вызванный межэтническими противоречиями и попыткой отделения восточных провинций страны, провозгласивших создание Республики Биафра. В результате боевых действий, продолжавшихся с июля 1967 года по январь 1970 года, федеральному нигерийскому правительству удалось восстановить контроль над мятежными территориями. Гражданская война в Нигерии наряду с Вьетнамской войной считается самым кровопролитным конфликтом 1960-х годов. Разные источники говорят о том, что в этом конфликте погибло от 700 000 до 3 000 000 человек, в основном жителей территорий Биафры, ставших жертвами военных преступлений, голода и болезней.

Причины конфликта

Конфликт был результатом экономических, этнических, культурных и религиозных напряженных отношений между различными народами Нигерии. Как и большинство других африканских государств, Нигерия была искусственной структурой, созданной Великобританией, которая не учитывала религиозные, лингвистические, и этнические различия. В момент получения независимости от Великобритании в 1960 году население Нигерии составляло 60 миллионов человек и состояло из почти 300 различных этнических и культурных групп, три из которых были преобладающими:

• игбо (ибо) (60-70 % населения на юго-востоке);
• хауса-фулани (приблизительно 65 % народов в северной части территории);
• йоруба (75 % населения в юго-западной части).

Полуфеодальными и исламскими хауса-фулани на Севере традиционно управляла деспотичная, консервативная исламская иерархия, состоящая приблизительно из тридцати с лишним эмиров, которые, в свою очередь, подчинялись султану. Султан являлся источником всей политической и религиозной власти. Политическая система йоруба на юго-западе также состояла из местных вождей. Однако политическая и социальная система йоруба была менее патриархальной, чем на Севере. Игбо на Востоке, в отличие от двух других групп, жили приблизительно в шестистах автономных, демократически организованных деревнях. Хотя деревнями управляли вожди (или наследственные или избранные), в большинстве они правили номинально. В отличие от других двух областей решения среди игбо принимались коллегиально.

Чрезвычайно централизованная и авторитарная политическая система хауса-фулани должна была поддерживать исламские и консервативные ценности, которые заставили многих хауса-фулани рассматривать экономическое и социальное новшество как подрывное или кощунственное.

В отличие от хауса-фулани, игбо часто участвовали непосредственно в решениях, которые затрагивали их жизни. Они имели живое понимание политической системы и расценили её как инструмент для того, чтобы достигнуть их собственных личных целей. Эти традиционные различия между народами Нигерии были увековечены британской системой колониального правления в Нигерии.

На Севере британцы опирались на местную феодальную верхушку, не меняя местную систему. Христианские миссионеры не допускались на Север, и область таким образом оставалась фактически закрытой для западного образования и влияния, в отличие от игбо, богатые представители которого посылали своих детей в британские университеты.

В течение следующих лет северные эмиры таким образом были в состоянии поддержать традиционные политические и религиозные учреждения, ограничивая социальные изменения. В результате Север, к моменту провозглашения независимости в 1960 году, был безусловно самой слаборазвитой областью Нигерии, с нормой грамотности 2 % по сравнению с 19,2 % на Востоке.

Западная Нигерия, населенная йоруба, обладала намного более высоким уровнем грамотности, здесь были введены западные формы образования. Из йоруба стал формироваться аппарат государственных служащих, многие стали докторами, адвокатами и техническим персоналом. В областях игбо миссионеры были представлены позднее из-за проблем в установлении устойчивого контроля над автономными деревнями игбо. Однако игбо также приобщились к западному образованию и в большинстве своем приняли христианство. Перенаселённость территорий игбо вела тысячи игбо в другие части Нигерии в поисках работы. К 1960-м годам игбо стали политически объединенным и экономически преуспевающими, с торговцами и грамотными элитами, активными не только в Южной Нигерии, но и по всей Нигерии.

В течение колониального периода британская политическая идеология деления Нигерии на Север, Запад и Восток усиливалась экономическим, политическим и социальным соперничеством между различными этническими группами Нигерии. В 1947 году была введена конституция Ричардса (губернатор Нигерии), в соответствии с которой Нигерия была разделена на 3 административные области, управляемые местными органами власти:

• Западная Нигерия (центр — Ибадан);
• Восточная Нигерия (центр — Энугу);
• Северная Нигерия (центр — Кадуна).

Принцип регионализации был закреплен в последующих конституционных реформах 1951 года — Макферсона (губернатор Нигерии) и 1954 года — Литлтона (министр колоний Великобритании). Конституция Макферсона предусматривала формирование региональных правительств из представителей партии большинства.

На Севере было больше населения, чем в других областях, вместе взятых. На этой основе за Северной областью было закреплено большинство мест в федеральном Законодательном органе. В пределах каждой из этих трех областей доминирующие этнические группы хауса-фулани, йоруба и игбо сформировали политические партии, которые были в значительной степени региональными и племенными:

• Северный Народный Конгресс (СНК) на Севере;
• Группа действия на Западе (ГД);
• Национальный Совет Нигерии и Камеруна (с 1959 года — Национальный Совет Нигерийских граждан — НСНГ) на Востоке.

В течение 1940-х и 1950-х годов игбо и йоруба были в центре борьбы за независимость от Великобритании. Они также желали, чтобы независимая Нигерия состояла из нескольких небольших государств, чтобы консервативный Север не мог доминировать над страной. Северные лидеры, боящиеся, что независимость означала бы политическое и экономическое доминирование более ориентированными на запад элитами на Юге, предпочли увековечивание британского правила. Как условие для того, чтобы принять независимость, они потребовали, чтобы страна продолжила делиться на три области с Севером, имеющим большинство. Игбо и йоруба, стремясь получить независимую страну, приняли требования Севера.

Первое правительство независимой Нигерии основывалось на коалиции партий НСНК и СНК, премьер-министром стал представитель СНК Абубакар Тафава Балева. После провозглашения в 1963 году Нигерии республикой пост президента занял Ннамди Азикиве (представитель НСНГ). Оппозиция была представлена Группой действия во главе с Обафеми Аволово. Региональные правительства возглавили: на Севере — лидер СНК Ахмаду Белло, на Западе — С. Акинтола из Группы действия и на Востоке — представитель НСНГ М. Окпара.

В 1963 году на территории восточной части Западной Нигерии была образована четвёртая область, Среднезападная. На состоявшихся в 1964 году выборах в этом регионе победу одержал НСНГ.

Начало кризиса

После получения независимости в 1960 году Нигерия развивала свою репутацию витрины демократии и экономической стабильности на континенте. Эта стабильность была недолгой. Попытки Севера обеспечить контроль над страной перед лицом все более и более решительного противодействия Запада и Востока привели к распространению в Нигерии насилия и внутренних беспорядков.

В 1962 году федеральное правительство спровоцировало раскол Группы действия, в результате которого одна из её фракций во главе с С. Акинтолой создала Нигерийскую национально-демократическую партию (ННДП), которая, вступив в союз с НСНГ, в январе 1963 года пришла к власти в Западном регионе.

В 1964 году лидер Группы действия Обафеми Аволово был обвинен в организации военного переворота, арестован и приговорен к десяти годам тюремного заключения. К 1964 году в коалиции ННДП-НСНГ наметился раскол относительно оценки результатов переписи населения 1963 года, которые демографы и руководство НСНГ сочли фальсифицированными. Они считали, что численность населения Севера была умышленно завышена на 10 млн человек, что гарантировало представителям этого региона большинство в парламенте страны.

Несколько позже произошел окончательный раскол, и накануне декабрьских выборов 1964 года возникла новая расстановка сил: СНК образовал коалицию с недавно созданной ННДП в противовес союзу между НСНГ и Группой действия. Победу на выборах, сопровождавшихся многочисленными нарушениями, одержал блок СНК — ННДП, что привело к конституционному кризису и обострению борьбы за власть.

В январе 1965 года было сформировано новое федеральное правительство, в состав которого вошли представители СНК, ННДП и НСНГ, а пост премьер-министра сохранил Балева. Новый политический кризис разразился в октябре 1965 года, когда в результате мошеннических выборов в Западной области к власти вернулась ННДП, что спровоцировало волну беспорядков в этой части страны.

Региональный конфликт 1966 года

15 января 1966 года младшие офицеры игбо во главе с майором Кадуна Нзеогву убили одновременно всех крупных политических лидеров — Балеву в Лагосе, Акинтолу в Ибадане и Белло в Кадуне, а заодно видных офицеров северного происхождения. Путч был сорван в связи с тем, что часть военных отказалась поддержать мятежников. Лидер мятежа К. Нзеогва арестован. Командующий армией генерал-майор Джонсон Агуийи Иронси (этнический игбо) навел порядок и стал главой временного руководства, он назначил военных губернаторов в провинциях с широкими полномочиями и офицеров на министерские посты, политические партии были запрещены, действие конституции приостановлено.

Однако то обстоятельство, что за убийство северян офицеров-игбо не наказали, и вообще все квалифицирующие признаки переворота в сумме (среди прочего убит всего один игбо, а северян множество, и фаворитизм Иронси к игбо) повлекли мощную негативную реакцию северян, которые посчитали переворот не путём к единству, а заговором игбо в надежде доминировать над страной.

Положение южан на Севере было очень опасным. 24 мая 1966 года военное правительство Иронси выпустило декрет, упраздняющий федеративную структуру Нигерии. Декрет вызвал резко негативную реакцию в Северной Нигерии. 29 мая 1966 года тысячи выходцев с Востока, проживающих на Севере, были убиты в ходе погромов, начавшихся с ведома местных властей. Правительство Иронси объявило о создании трибунала с целью изучения причин массовых убийств и грабежей на Севере, а также выплаты компенсаций жертвам погромов. Северные эмиры объявили о намерении отделить Северную Нигерию от федерации.

29 июля за четыре дня до начала работы трибунала северяне учинили контрпереворот, в ходе которого Иронси, а также военный губернатор Западной Нигерии майор Адекунле Фаджуи были убиты в городе Ибадан. Новым главой военного режима стал подполковник (впоследствии — генерал-майор) Якубу Дан-Юмма Говон. Основу пехоты составляли северяне, и в войсках началась междоусобица, по всем казармам расправлялись с «восточниками». После этого мятежники поголовно перебили всех игбо, занимавших офицерские должности в генеральном штабе Нигерии. Всего было убито около 400 чиновников игбо. Говон немедленно восстановил федеральную структуру Нигерии в соответствии с требованиями политической элиты Севера.

29 сентября 1966 года погром выходцев с Востока был возобновлен. 30 тысяч восточных нигерийцев, проживающих на Севере, на Западе, в Лагосе были убиты. Всего в погромах 1966 года 40-50 тысяч игбо были убиты и около 2-х миллионов бежали на Восток, после того, как их собственность и дома были разрушены. К 1966 году приблизительно 1 миллион 300 тысяч игбо проживали на Севере, ещё 500 тысяч — на Западе. Из Восточной области началось массовое бегство выходцев с Севера.

Подготовка к войне

Открытие обширных запасов нефти в дельте реки Нигер на юге страны позволило юго-востоку Нигерии стать экономически самостоятельным. Однако изгнание представилей игбо из власти вызвало опасения, что доходы от добычи нефти будут использоваться несправедливо, в ущерб игбо. До открытия нефти богатство Нигерии состояло из сельскохозяйственной продукции с Юга и полезных ископаемых с Севера. На Севере вплоть до 1965 года были настроения в пользу отделения от Нигерии и сохранения богатства региона для жителей Севера. Эти требования прекратились, когда стало ясно, что нефть на юго-востоке станет главным источником дохода.

После погрома игбо в сентябре 1966 года на Севере в Восточной Нигерии начали расти сепаратистские настроения. Лидеры игбо призвали к возвращению всех игбо на свою историческую родину в Восточную Нигерию.

Военный губернатор Восточной области (с января 1966 года) подполковник Одумегву Оджукву (игбо по национальности) настаивал на конфедеративном устройстве для Нигерии (федеральное правительство должно быть уменьшено до секретариата, чтобы поддерживать экономические отношения между почти полностью отдельными государствами).

9 августа 1966 года на встрече представителей военных губернаторов в Лагосе принято решение, что для восстановления мира и проведения конституционных переговоров необходимо репатриировать все войска к области их происхождения. Это решение не было полностью осуществлено.

12 сентября в Лагосе начала работу Специальная конституционная конференция, состоящая из делегатов, представляющих все области Нигерии, с целью выработки формы сохранения единства Нигерии. Представители Восточной Нигерии бойкотировали конференцию (основное условие Оджукву для участия в её работе — вывод всех северных войск из Лагоса и прекращение погромов игбо на Севере).

4 и 5 января 1967 года в городе Абури (Гана) прошел саммит военных руководителей Нигерии, на котором различные политические силы Нигерии согласились с концепцией децентрализации и региональной автономизации Нигерии. Говон присутствовал на саммите и даже согласился подписать заключительную версию меморандума о децентрализации. Однако, вернувшись назад в Нигерию, он дезавуировал свои слова.

К началу 1967 года Оджукву принял решение об отделении от нигерийской федерации и образовании собственного независимого государства. В марте 1967 года правительство Восточной области объявило, что все доходы, собранные от имени федерального правительства, будут оставлены на нужды Восточной области. Федеральное правительство отказалось заплатить зарплаты государственным служащим, которые бежали из своих областей занятости. Кроме того, федеральное правительство отказалось заплатить Востоку его установленную законом долю доходов. На Востоке начался захват федерального имущества. В ответ правительство Говона установило морскую блокаду региона.

В мае 1967 года была предпринята последняя попытка мирного урегулирования. Я. Говон предложил отменить экономические санкции против Востока и организовать встречу региональных военных губернаторов при условии, что британские войска гарантируют безопасность встречи. Оджукву отклонил это предложение.

Формальным поводом к провозглашению независимости стал декрет федерального правительства от 27 мая 1967 года, согласно которому, упразднялось деление страны на четыре провинции, а вместо них вводились 12 штатов (Северная область была разделена на шесть штатов, Восточная на три, Западная на два). Новые штаты совпадали с естественными этническими образованиями. Восток был разделен таким образом, что запасы нефти оказались расположены в штатах без большинства игбо. Соответственно отменялись и посты губернаторов.

Реакция Оджукву последовала немедленно. 30 мая Восточная провинция была объявлена суверенной Республикой Биафра (в честь одноименного залива Биафра). Большинство населения провинции, напуганное волной погромов, приветствовало это решение. Так начиналась самая продолжительная и кровавая гражданская война 60-х годов в Африке. По конституции Нигерии Восточная область имела право на выход из федерации, но глава военного режима Я. Говон, не желая терять богатые месторождения нефти, заявил, что вопрос будет решен силой.

6 июня Говон отдал приказ о подавлении мятежа и объявил мобилизацию в северных и западных мусульманских штатах. В Биафре скрытая мобилизация началась ещё до провозглашения независимости. Войска с обеих сторон стали подтягиваться к реке Нигер, превратившейся в линию вооруженного противостояния. В начале июня федералы начали блокаду мятежной территории.

Военная фаза конфликта

6 июля началась операции «Единорог», которая планировалась как короткая полицейская акция. Командующий правительственной армией полковник (впоследствии — бригадный генерал) Хассан Кацине оптимистично заявил, что с мятежом будет покончено «в течение 48 часов». Однако он недооценил силы повстанцев. Наступавшие сразу натолкнулись на жесткую оборону и бои приняли затяжной, упорный характер. Федеральная армия с севера двумя колоннами вошла на территорию Биафры. 1-я колонна врывалась по оси Огугу — Огунга — Нсукка, 2-я по — оси Гакем — Обуду — Огожа. 12 июля захвачен города Огойя и Гакем, 14 июля город Нсукка.

26 июля десант нигерийцев захватил нефтепромыслы на островке Бонни в 30 километрах от Порт-Харкорта. В результате Биафра лишилась основного источника валютных поступлений. Биафрийцы попытались отбить Бонни, но безуспешно. Порт-Харкорт оказался блокирован федеральными силами. 10 июля биафрийцы нанесли бомбовый удар по аэродрому города Макурди, 26 июля по фрегату «Нигерия», блокировавший с моря Порт-Харкорт, 12 августа ВВС Биафры совершили рейд по позициям правительственных войск вдоль Нигера.

Северо-западный поход

В попытках облегчить давление с севера, 9 августа мобильная бригада армии Биафры в составе 3000 человек при поддержке артиллерии и бронемашин переправилась на западный берег Нигера, начав так называемый «северо-западный поход».

Сперва наступление развивалось успешно. Биафрийцы вступили на территорию Среднезападной области, практически не встретив организованного сопротивления, так как расквартированные там федеральные войска в значительной степени состояли из выходцев из племени игбо. Некоторые части просто разбежались или перешли на сторону повстанцев. Столица штата город Бенин-Сити сдался без боя спустя всего десять часов после начала операции. Мятежники продвинулись далеко на запад, дойдя до города Оре в 200 километрах от столицы Нигерии Лагоса.

На пике военных успехов радио Биафры заявило о намерениях войти в столицу Нигерии Лагос. Намерение Оджукву вторгнуться на Запад вызвало тревогу у политической элиты йоруба (во главе с освобожденным из заключения О. Аволово) и привело к тому, что йоруба наряду с меньшинствами во всех областях стали настроены против игбо. 21 августа победный марш биафрийцев был остановлен.

Проведя всеобщую мобилизацию в густонаселенном столичном регионе, военное руководство Нигерии получило значительный численный перевес над противником. К началу сентября против одной бригады и нескольких отдельных батальонов повстанцев на западном фронте действовали уже две дивизии правительственных войск. Получив колоссальный перевес в живой силе и вооружении (здесь помогли СССР и Великобритания), армия Нигерии перешла в контрнаступление и оттеснила врага к городу Бенин-Сити.

В этой обстановке военный администратор Биафры Альберт Оконво 19 сентября провозгласил независимость «Республики Бенин». 22 сентября город был взят штурмом, после чего биафрийцы поспешно отступили на восточный берег Нигера. «Северо-западный поход» закончился на том же рубеже, где и начинался. В конце сентября 1967 года большая часть Среднезападной области была очищена от сепаратистов. Пытаясь склонить чашу весов на свою сторону, повстанцы в сентябре начали регулярные воздушные налеты на столицу Нигерии.

Контратака федеральных сил

12 сентября со стороны Нсукки началось продвижение армии Нигерии к столице Энугу и 4 октября она пала. Оджукву был вынужден перенести свою столицу в город Юмуахия в центре страны. Попытка 12 октября пересечь Нигер от города Асаба и захватить город Оничу стоила нигерийской федеральной армии более чем 5000 солдат убитых, раненных, захваченных или без вести пропавших.

18 октября, после интенсивного артиллерийского обстрела с боевых кораблей, шесть батальонов морской пехоты высадились в порту Калабар, который защищал один батальон повстанцев и плохо вооруженные отряды гражданской милиции. Одновременно с севера к городу подошел 8-й батальон правительственной пехоты. Сопротивление оказавшихся между двух огней биафрийцев было сломлено, и крупнейший морской порт в южной Нигерии перешел под контроль правительственных войск. Федералы заняли другие территории, населённые не игбо, и к началу 1968 года война перешла в позиционную фазу.

В январе 1968 года правительственные войска начали наступление из Калабара в направлении на Порт-Харкорт. Почти четыре месяца повстанцам удавалось сдерживать натиск, но 19 мая город пал. Биафра потеряла последний морской порт и крупный аэродром. Началась блокада Биафры. Федералы вырезали целые селения и провоцировали массовый голод. Летом 1968 года по всем континентам прокатилась мощная кампания разоблачения геноцида христиан-игбо. Новости европейских телеканалов начинались с репортажей об ужасах войны.

Попытки восстановления положения

Тем временем Лагос постепенно брал верх. В сентябре армия Нигерии захватила город Аба в центре Биафры. С этого момента контакты с внешним миром были ограничены нерегулярным воздушным мостом с Экваториальной Гвинеей.

Весной 1969 года биафрийцы предприняли попытку переломить ход событий. В марте они нанесли контрудар и окружили бригаду нигерийской армии в только что занятом ею городе Оверри. В апреле Оверри вновь перешел под контроль Биафры. Однако уже 22 апреля 1969 года под ударами федералов пала столица Биафры — Юмуахия. 16 июня пал Авгу — главный аэропорт страны. У биафрийцев осталась всего одна взлетно-посадочная полоса с твердым покрытием, пригодная для взлета и посадки тяжелых самолетов. Участок федерального шоссе Ули — Ихалиа, также известный как «аэропорт Аннабель», стал своеобразным символом независимости Биафры и одновременно главной целью для правительственных войск.

В мае 1969 г. коммандос Биафры напали на нефтяное месторождение в Квале, при этом было убито 11 итальянских нефтяников. Ещё 14 итальянцев, 3 гражданина ФРГ и один ливанец были захвачены. Их предали суду по обвинению в пособничестве нигерийским войскам и приговорили к смертной казни. Это вызвало возмущение на Западе. Власти Италии, Великобритании и США оказали давление на Оджукву. После получения личного послания от Папы римского Павла VI Оджукву помиловал иностранцев и они были высланы за пределы Биафры.

В июне 1969 года Биафра начала отчаянное наступление против федералов. Биафрийцы были поддержаны иностранными наемными пилотами, продолжающими доставлять пищу, медикаменты и оружие. Самый известный из наемников был шведский граф Карл Густав фон Розен, который провел воздушные нападения с пятью небольшими поршневыми самолетами, вооруженными ракетами и автоматами. С мая по июль его маленькая сила совершала нападения на нигерийские военные аэродромы в Порт-Харкорте, Энугу, Бенин-Сити и Угхелли, разрушая или повреждая много нигерийских самолетов.

Воздушные нападения Биафры действительно разрушали боевые операции нигерийских Воздушных сил, но только в течение нескольких месяцев. Летом 1969 года армия Биафры предприняла попытку захвата аэродрома Онича, но безрезультатно. Гражданская война подходила к своему логическому завершению.

30 июня 1969 года нигерийское правительство запретило всю помощь Красного Креста Биафре, что серьёзно ограничило запасы продовольствия. В октябре 1969 года Оджукву обратился к Организации Объединенных Наций с предложением о перемирии. Федеральное правительство отвергло это предложение и призвало к капитуляции Биафры. К этому времени Биафра представляла собой крошечный анклав овальной формы площадью 2000 км², где оказались запертыми около 5 миллионов человек.

Капитуляция

Падению Биафры предшествовало широкомасштабное наступление правительственной армии под командованием генерала Обасанджо (будущим Президентом). Операция началась 22 декабря 1969 года. Её целью было рассечь двумя встречными ударами с севера и юга территорию, находившуюся под контролем повстанцев. К операции привлекались войска общей численностью 180 тысяч человек с тяжелой артиллерией, авиацией и броневиками.

Для парирования удара у непризнанной республики уже не оставалось ни сил, ни средств. Численность армии Биафры составляла к тому времени около 70 тысяч бойцов. В первый же день федералы прорвали фронт, а 25 декабря северная и южная группировки соединились. Территория повстанцев оказалась рассечена надвое.

Заключительное нигерийское наступление, названное «Попутный ветер», было начато 7 января 1970 года. 9 января 1970 года пал Оверри, 10 января захвачена взлетная полоса «Аннабель», 11 января — пал Улли. 13 января 1970 года в городе Амичи состоялась заключительная сдача сил Биафры.

Генерал Оджукву передал командование над остатками войск своему заместителю Филиппу Эфионгу и в ночь с 10 на 11 января с семьей и несколькими членами правительства Биафры бежал из страны. 15 января генерал Эфионг подписал акт о безоговорочной капитуляции своей республики. Гражданская война окончилась. Население Биафры уменьшилось на 2 миллиона, большинство из которых умерло от голода (большинство жертв — дети). Область, считавшаяся перед войной одной из самых развитых в Африке, была опустошена.

В конце 1982 года был амнистирован и вернулся в Нигерию Одумегву Оджукву. Впоследствии участвовал в политической жизни Нигерии. Скончался в 2011 году в Великобритании.

Позиция других государств

За единство Нигерии выступили Великобритания, СССР, арабские страны, а за игбо вступились Франция, Испания, Португалия, ЮАР, Китай, Израиль. Оджукву наладил добычу нефти, достаточную для закупки оружия и создания сети контор по вербовке наемников. Расклад сил был не в пользу игбо. ООН отказалась признать Биафру. В сентябре 1968 года Организация Африканского Единства призвала Биафру отказаться от идеи независимости.

Движение за возрождение Биафры

В настоящее время идея независимости Биафры вновь возродилась. На юго-востоке Нигерии действуют две политические группировки, выступающие за восстановление Республики Биафра: «Движение за восстановление суверенного государства Биафра» (лидер Ральф Увазуруике), «Коренные народы Биафры» (лидер Ннамди Кану). Ннамди Кану возглавляет радиостанцию «Радио Биафра», базирующуюся в Лондоне. Движения используют ненасильственные методы борьбы и имеет поддержку среди молодежи. Своим союзником считают «Движение за освобождение дельты Нигера» (этническая группа иджо). После ареста Ннамди Кану (октябрь 2015 г.) в городах на юго-востоке Нигерии произошли массовые выступления за независимость Биафры.

См. также

• Биафра
• Список войн XX века
• Половина жёлтого солнца (фильм)
• Слёзы солнца (фильм)

Ссылки

• [otvaga2004.narod.ru/publ_w2/biafra.htm Михаил Жирохов, Обунигве Моногону. Прощай, Биафра! Воздушная война в Нигерии 1967-70 гг.]
• Михаил Жирохов война наемников (Биафра, 1967—1970) Крылья Родины 1-2.2013

Отрывок, характеризующий Гражданская война в Нигерии

– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.